ЗДРАВСТВУЙТЕ!

НА КАЛЕНДАРЕ
ЧТО ЛЮДИ ЧИТАЮТ?
2024-04-18-05-38-49
Владимир Набоков родился в Петербурге 22 апреля (10 апреля по старому стилю) 1899 года, однако отмечал свой день рождения 23-го числа. Такая путаница произошла из-за расхождения между датами старого и нового стиля – в начале XX века разница была не 12, а 13...
90-
«Эта песня хороша – начинай сначала!» – пожалуй, это и о теме 1990-х годов: набившей оскомину, однако так и не раскрытой до конца.
2024-04-25-13-26-41
Президент Владимир Путин сказал, что «в СССР выпускали одни галоши». Такое высказывание задело многих: не одними галошами был богат Советский союз, чего стоила бытовая...
2024-04-25-11-55-09
1 мая исполнится 100 лет со дня рождения Виктора Астафьева
2024-05-02-02-55-14
Зоя Богуславская – знаменитая российская писательница, эссеист, искусствовед и литературный критик, автор многочисленных российских и зарубежных культурных проектов, заслуженный работник культуры...

Где оно "Святое наше воинство"?

Изменить размер шрифта

deti-voini

Рассказывает очевидец военных событий, крупный учёный-геолог, лауреат Премии правительства, академик Феликс Артемьевич Летников.

9 мая – святой день для нас – детей войны. Я очевидец многого, поскольку, когда началась война, мне было 7 лет, и провел я эти грозные годы в самом пекле оккупации.

Мы жили в Витебске, когда 22 июня отцу, а он был офицер, пришла повестка. Мама была партийная – ей дали пять дней, чтобы она могла отвезти детей к бабушке в деревню Хотинского района.

Первое впечатление. Едем в поезде, перед Оршей нас настиг немецкий самолёт, эшелон стоит в степи, а самолёт заходит раз за разом и поливает из пулемёта. Пассажиры, а это в основном женщины и дети, разбежались влево, вправо, кричат, а он стреляет. Я приподнялся, смотрю вокруг раненые и убитые, а я уже понимал, что это сделал фашист, на крыльях у него кресты, и во мне стала подниматься ярость. Позднее, а я прожил большую и непростую жизнь, попадал в разные ситуации, но с тех пор всегда у меня вместо страха появлялась ярость. Я встал на колени и стал грозить самолету кулачком. Мама кричит «Дурак!, Ложись! Ложись!». А я встал во весь рост и поднял сжатые кулаки. После этого, конечно, получил пару оплеух и сдался. Но я навсегда запомнил это поле, лежащих женщин и детей, и паровоз, который судорожно гудит, как раненый зверь.

Мама отвезла нас к бабушке в деревню и дальше следующая картинка в памяти. У папы было две сестры, Одарка с детьми жила у бабушки, другая сестра после тяжёлой операции лежала в больнице. И её двое детей и мы все у бабушки. И вот такая картина – в воротах стоит бабушка с Ванькой, сыном Одарки, на руках, а перед ней молодой немец с автоматом. А вокруг мы — я, моя сестра и Володька. Немец тычет автоматом в грудь бабушки: «Мамка, млеко, мамка, яйко!». А Ваня (ему полтора года) хватается за дуло автомата и смеётся. Немец бабушку отодвинул, прошёлся по подворью, застрелил поросёнка, всех кур, связал их верёвочкой и унёс. Бабушка от страха за нас умом тогда тронулась.

Потом была ещё встреча с немцами. У нас было два полицая в деревне, одному сказали партизаны: «Кого выдашь, тебе конец!». И он старался. А тут собрали нас ребятишек человек 15, каждому дали по конфетке. Впереди картофельные рядки уходят вдаль, а дальше яма, где глину добывали для кирпичей. Пьяный полицай и пьяный немец говорят «Вам дали по конфетке, а теперь бегите, считаем до десяти и начинаем стрелять, кто останется жив, тому повезло!». Я бегу, что есть сил, рядом в рядках – сестра и другие ребята, все бежим как в последний раз. А немцы хохочут, потом начали стрелять... К счастью, пьяные – ни в кого не попали, а мы в ямах-глинищах спрятались и ни за что нас оттуда родные вытащить не могли. С тех немецкую речь слышать не могу, ездил по всем странам, и здесь в институте много принимали делегаций, но с немцами дела старался не иметь.

Никогда не забуду 41 год. Мама привезла нас в коротких штанишках, а уже сентябрь на дворе. Я, помню, зарылся в стог соломы, читаю хрестоматию для 8 класса и плачу. Там был отрывок из «Войны и мира», где Петя в разведку пошёл...

Вскоре немцы школу организовали, где учили трём языкам – немецкому, русскому и белорусскому. Вообще первые войсковые соединения не особенно зверствовали, а потом пошли каратели – всех евреев, комсомольцев вылавливали и расстреливали, бесчинствовали. Поскольку я с пяти лет научился читать, в школу немецкую идти не хотел, но тетя Одарка ругала, однажды на спине принесла туда. Но учился шаляй-валяй. Мой друг Серёжка мои интересы разделял, и мы вместе при любой возможности «линяли» с уроков. Кстати, это его отца назначили старостой, но он работал под приглядом партизан. Помню: немцы вокруг, родителей нет. Бабушка после того случая полгода в себя приходила, а тетя Люба лежит в Костюковичах после операции, её надо забирать. Денег не было. И тетя Одарка взяла шмат сала, 50 яиц выбрала и пешком отправилась за сестрой. А мы остались одни и ни с чем. Баба Зина говорит: «Кормить мне вас нечем, идите по дворам и просите Христа ради, люди добрые – подадут!» И мы с младшей сестрёнкой пошли побираться. Это была такая школа жизни, которую нигде не пройдешь! Я ходил день, два, три. Люди в основном подавали, один полицай, правда, собаку натравил, я кое-как отбился.

Рядом с нашей деревней была река, за ней партизанский край. И когда Красная армия подходила, немцы решили дотла выжечь все селения. Партизаны понимали, что надо людей спасать. Помню, ночью нас разбудили. И в повозки на коровах (в войну корова была большая ценность, на них и пахали и всё возили). Дядя Кузьма в партизанах был и пришёл за нами. Надо было быстро пересечь шоссе. Мы успели до прихода немцев подойти к реке. Все мосты сожжены, но наброшены бревна и доски, по которым могли бы пройти телеги.

И вот мы в отряде. Партизаны заняты своими делами, а мы начали обживаться – построили шалаши из тонких деревьев, укрыли ветками. Хорошо, что у нас была корова и телёнок – всё пропитание, но её надо было охранять. Ребята постарше обзавелись румынскими винтовками (их партизаны выбрасывали) и встали на защиту нашего имущества.

Самое страшное – немцы подошли близко и из легких минометов начали стрелять по нашему стану. Но, главное тогда было – спасти корову и телёнка. Вглубь леса загнали скотину и вдруг слышим: «Ура! Ура!». Это отряды Красной армии подошли! Радость необыкновенная! Митинг! Наше и другие села освободили, но многие дома были сожжены. Помню, въезжаем в своё село, справа речушка, а слева кузня, она цела, дальше два дома сгорело, поворачиваем на нашу улицу – через один дома пожарища, но наш, к счастью, цел, правда, в нём всё разорено.

Вспоминаю слова Энгельса «Сито войн и революций человеческое общество просеивает и остаётся самое худшее». И вот пример сита войны – когда Красная Армия пришла, они первым делом повесили нашего полицая Миронова, отца моего друга. Люди кричали «Это наш человек, он поставлен партизанами!». Но это его не спасло. А пьяный офицер, крича: «Пока вы тут с бабами на печке сидели, мы воевали!», отправил на передовую партизанский батальон. Его бросили в бой без артподготовки и почти все погибли, и мой двоюродный дядя, которому было 18 лет, разведчик, красавец. А ведь Минск освободили именно партизанские отряды!

Отец погиб в 1943, а мама когда возвратилась из деревни в Витебск, пришла в партком «Как член партии, чем буду полезна?». И направили её политруком в санитарный отряд. Родственница потом рассказывала, когда мама перевозила раненых через Волгу, их разбомбили, и мама в холодной воде спасала кого могла. Получила воспаление лёгких, астму. И когда Красная армия освободила наш район, она отпросилась из госпиталя и поехала нас искать, не надеясь застать в живых. Помню, помылся в бане, иду, а у нашего дома женщины стоят, кто-то говорит «Ты что проходишь, мать же рядом стоит?». Смотрю – женщина незнакомая в военной форме на меня смотрит удивлённо – столько лет прошло и каких лет! Мама демобилизовалась, нас подняла, выходила.

В войну насмотрелся на всё и что хочу выделить главное – сплоченность народа, взаимопомощь. И нас, маленьких, сколько раз, рискуя жизнью, спасали и от голода уберегли: хоть одну бульбу (а другого и не было), но подавали. Народ был сплочён и партизанское движение опиралось на людей.

Потом мама в редакции работала в Костюковичах. Я читал бегло, а математика – ноль, правописание- ноль. Мудрая мама, которая сама сформировалась в большой семье именно на чтении книг, прибегала из издательства (вечно – некогда) открывала Куприна очерчивала часть текста «Переписывай!». Я сопротивлялся, хотел играть, но у неё был широкий офицерский ремень. Полгода плакал переписывая, но русский правильный язык вошёл в мою кровь. Когда повзрослел, окончил техникум, все отчёты лучше всех писал. И сейчас легко пишу статьи, книги и даже стихи.

Сейчас диктую вторую свою книгу «Байки и беседы у вечернего костра», и вспоминаю, какие люди меня в институте окружали: и Флоренсов, и Солоненко, и Одинцов и многие другие талантливейшие, интеллигентные. Причем, с Мих Михом, как все звали Одинцова, иногда ссорился, но уважение не убавлялось ничуть. Как-то накануне Дня Победы Мих Мих вызвал меня и велел делать газету: «Вы же фронтовик!». «Ну какой же я фронтовик!». «Но писать умеете. Личные дела посмотрите в отделе кадров». И тут выяснилось – в институте были настоящие фронтовики, такие, например, как Сергей Федорович Павлов, он никогда о своих победах особо не распространялся. А как-то пришлось в командировке в одной комнате жить, и я многое о нём узнал. Воевал он в десантных саперных войсках. Самое сильное впечатление «На Карельском перешейке выбрасывали нас через бомболюки, а он узкий, и когда на тебе парашюты и автомат, да и внизу не знаешь, что ждет, холодок пронизывает. Погибло много ребят тогда».

Были в институте, кроме Сергея Фёдоровича, и другие настоящие фронтовики, но были и такие, которые приписали себе участие в боевых действиях и даже ордена.

В первом отделе был человек – весь в орденах. Посмотрел его дело – он прошел войну в военном трибунале и за каждого десятого расстрелянного им давали награду.

Отголоски войны до сих пор сидят в нас. Мне скоро 80 лет. Вспоминаю – идёт по белорусской деревне учитель, врач – все шапки снимают, кланяются. Уважали интеллигенцию, в отличие от нынешнего времени.

Мама честно писала: не раз в своей газете взяточников, подлецов разоблачала, а когда грозили ей, говорила «Я не боюсь, я фронтовик!». И мы воспитывались так, по правде, по совести.

В Москве прошёл суровую проверку в лихие 90-е, был организатором РФФИ, шесть лет там работал, по научным школам и президентским грантам экспертом был. Все знали мою честность, принципиальность. Некий чиновник предложил «Отдайте нам Нескучный сад и мы поставим там коттеджи, яхты. И вы в накладе не останетесь!». А у меня закипела ярость. Я ему так ответил, что долго потом по Москве слухи ходили, как академик Летников Нескучный сад защищал.

Когда работал на практике, в шахте народ разный встречался. Как-то трое остановили: «Ну что, геолог, прощайся с жизнью, мы тебя в карты проиграли!». Спасло то, что рядом была неглубокая выработка, а у меня геологический молоток на длинной ручке, махнул я широко и нет никого – в выработку все попадали.

В войну погибли лучшие. Двадцатый век – это чёрный век русской интеллигенции, которую выкашивали в японскую войну, первую мировую, вторую, в революци – просеяли её основательно. Сейчас надежда на новое поколение.

Учёные раскрыли русскую загадку: она в том, что русские возрождались каждый раз потому, что женщины русские носители лучшего, нравственности. А интеллигенция это самое лучшее, что общество рождает.

Порой вспоминаю стихи Окуджавы:

Честность, благородство и достоинство – Вот оно святое наше воинство.

Протяни ему свою ладонь, за него не страшно и в огонь.

Лик его высок и удивителен,

Может, и не станешь победителем.

Посвяти ему свой краткий век,

Но зато умрёшь как человек.

  • Расскажите об этом своим друзьям!