Дожить до Победы |
Николай Алферов, участник и инвалид Великой Отечественной войны |
13 Марта 2020 г. |
От редакции. Скорбная весть пришла к нам на прошлой неделе – в редакцию позвонил Алексей Николаевич Алферов и сообщил, что 20 февраля этого года скоропостижно скончался на 93 году жизни его отец – Николай Алексеевич Алферов, участник и инвалид Великой Отечественной войны, постоянный нештатный автор нашей газеты. Этого человека нет нужды представлять старшему поколению иркутян, особенно тем, кто так или иначе соприкоснулся в своей жизни с военным лихолетьем. Николай Алексеевич –автор огромного количества очерков об иркутянах – участниках Великой Отечественной, собственных воспоминаний о войне. Недаром многие из наших коллег-журналистов называли его «главным иркутским хранителем памяти о войне». Николай Алексеевич Алферов Когда-то давно, 75 лет назад, он, весь тяжело израненный, страстно хотел дожить до Дня Победы нашей страны над фашизмом, чтобы самому воочию увидеть и ощутить эту победу. Тогда ему это удалось. Еще совсем недавно он говорил о своей нынешней сокровенной мечте – дожить до 75-летнего юбилея Победы. Чтобы еще раз, пусть и напоследок, увидеть, как вспыхнет знаменами и транспарантами иркутское небо, как многолюдными реками потекут по улицам родного города «Бессмертные полки», сливаясь в единую огромную армию-лавину на главной площади Иркутска, где ее будут встречать редкие уже ветераны – его побратимы по той страшной войне. Этой мечте Николая Алексеевича сбыться не удалось – за два с небольшим месяца до юбилея Великой Победы натруженное и беспокойное сердце фронтовика остановилось. Сегодня в память Николае Алексеевиче Алферове мы предлагаем нашим читателям его рассказ-воспоминание о том, как и в каких обстоятельствах он и его товарищи встретили самый первый такой праздник – 9 мая 1945 года. *** День Победы сорок пятого года я встретил в госпитале 14-72 города Еревана при следующих обстоятельствах. Воевал я в конце войны в должности помощника командира взвода разведки 220-го полка 79 гвардейской стрелковой дивизии 1-го Белорусского фронта. В нашей разведке был армянин из Еревана. Произносить его имя было трудно, и мы звали его Иваном Ивановичем. Он не возражал. Иван Иванович с упоением рассказывал про свою молодую жену, маленького сынишку и природу Кавказа. Рассказывал так увлекательно, что мне очень захотелось побывать в тех местах. Я твердо решил совершить поездку на Кавказ, если останусь живым. И такой случай представился. Иван Иванович погиб осенью 1944 года, а я был тяжело ранен в середине января следующего года под Варшавой. После трех недель мытарств по разным временным санитарным пристанищам в Польше я оказался в Бресте, городе в Белоруссии. Госпиталь был пересыльным пунктом. Здесь формировались санитарные поезда для развозки раненых по стационарным госпиталям страны. Формировался санпоезд в Новосибирск, но ехать туда я наотрез отказался: про себя решил, что рано или поздно уж в своей-то Сибири я буду. И в следующем санпоезде поехал в Ереван, на родину Ивана Ивановича. Все вагоны были переполнены. Нас, двоих тяжелораненых, занесли в первый полупустой вагон, в котором находилось не более двух десятков раненых фронтовичек. В вагоне не было каких-либо перегородок. Вдоль обеих стен в три яруса были полки, между ними широкий проход. Девушки перебрасывались фразами, шутили. Немало острых шуточек было адресовано и в мой адрес. В этом обществе фронтовичек я, почти полностью обездвиженный и беспомощный, чувствовал себя неуютно и с нетерпением ждал приезда в Ереван. Эвакогоспиталь 14-72 в Ереване, куда меня определили, занимал школьное здание в центре города. Поместили меня в палату, в которой лежали покалеченные войной – безногие, безрукие, с ранением в позвоночник. Палата находилась на первом этаже. Железные односпальные кровати стояли попарно впритык друг к другу. Между сдвоенными кроватями были втиснуты тумбочки. В палате был тяжелый, удушающий запах. К едкому запаху пота, табачного дыма примешивался острый душок гнойных ран. В палате стояла тишина. Нарушалась она только сдерживающим стоном то в одном, то в другом месте, а также негромким разговором медсестер с ранеными, которым приходилось ставить уколы, давать таблетки, делать перевязки. Из медицинских сестер больше других нам нравилась молоденькая Рая. Выше среднего роста, стройная, голубоглазая, с мелкими чертами лица, она была очень внимательной к раненым, своими чувствительными пальчиками ставила уколы легко, безболезненно. При входе в палату Рая не могла не замечать, как наши мужские глаза ощупывали ее девичью фигурку, и ее щечки невольно покрывались румянцем. Одним моим соседом был рябой Петя без ноги. Он был косноязычен и с трудом вытаскивал из себя корявые слова. Соседом слева лежал сержант Сидоренко без правой руки. Мне было восемнадцать лет. Я оказался в палате всех моложе, а ранений у меня оказалось больше, чем у кого-либо: правая рука была ампутирована, левая в двух местах прошита осколками без повреждения кости, большая рваная рана на шее, из коленного сустава был удален осколок. В гипсе обе руки, левая нога и шея. К моему несчастью, в санитарном батальоне правая рука была отрезана безграмотно. В Ереване во время перевязки обнаружили, что голая кость на два сантиметра торчала из культи. Кость надо было срочно укорачивать. Была сделана еще операция… Перенес операцию очень тяжело. Первое время даже не хотелось есть. Спал урывками. Боли не стихали ни днем, ни ночью. Встать на ноги помогли медицинские сестры, особенно Рая. Она кормила меня с ложки, обтирала лицо влажным полотенцем, время от времени заменяла подушки, пропитанные гноем, и очень осторожно делала уколы своими волшебными руками. Как-то, сделав укол, поцеловала меня в губы. Поцелуй этот долго потом стоял в моих глазах, звучал в ушах, сладостно щекотал мое сердце и воображение. …Поправлялся я медленно. Молодой организм нуждался в хорошем питании, но еды не хватало. Шеф-повар, пожилая грузная армянка, ежедневно заходила в нашу палату. Я ей говорил: – Мама-джан, мне хочется есть. – Хорошо, хорошо, джаник, я что-нибудь принесу. И приносила либо четверть тарелки супа, либо яблоко. Когда я стал ходить, после завтрака покидал госпиталь и в трамвае до обеда ездил по городу. Посещал художественный музей с его великолепными экспонатами (многие картины были вывезены из Киева в сорок первом году), оперный театр, цирк. Вход во все эти культурные учреждения для раненых был бесплатный, как и проезд в трамвае. Пижам в госпитале не было. Раненые ходили по городу, посещали цирк, театр в нижнем белье. Верхнюю одежду для прогулок не выдавали. Сейчас такое кажется невероятным. Безрукие связывать и развязывать вязочки на подштанниках самостоятельно не могли. Трусы в то время отсутствовали, ходить в таком одеянии было стыдно. Я старался женщин, тем более девушек, обходить стороной, избегать их взглядов. …Пришла долгожданная Победа. День 9 мая выдался теплым. Чистое, без единого облачка небо. Майское солнце своими лучами сквозь стекло окон ярко освещало палату. Госпиталь как будто вымер. Весь медицинский персонал словно ветром вынесло. Врачи, медсестры, санитарки оказались на улице. Со всеми знакомыми и незнакомыми людьми они обнимались, целовались, восторженно что-то выкрикивали, распевали отрывки знакомых песен – и ликовали! В палату ворвалась медсестричка Рая с сияющим лицом, с широко раскрытыми лучезарными глазами. Но в дверях резко остановилась, точно наткнулась на какую-то невидимую преграду. Никто к ней не повернул головы. С ее лица стала постепенно сходить радостная улыбка. Она стала бесшумно пятиться в коридор, легонько закрыв за собой дверь. Умная, она поняла, что нам, безногим, безруким, было не до веселья. …В палате было тихо. В этот день мы более явственно почувствовали свое несчастье, беззащитность, положение изгоев в обществе. Безысходное горе, которое ничем невозможно было сгладить, охватило нас. Все мы были заняты своими мыслями. Каждый думал о своей судьбе. Какая жизнь у нас впереди? Одному Богу было известно. Одно было ясно – будет ох как нелегко! До вечера кисеты с едким вонючим самосадом передавались из рук в руки. В этот день мы как никогда много курили…
|
|
|