Современники прозаика, драматурга и критика Юрия Тынянова говорили о нем как о мастере устного рассказа и актерской пародии. Литературовед и писатель творил в первой половине XX века, обращаясь в своих сочинениях к биографиям знаменитых авторов прошлых...
Неподалеку раздался хриплый, с привыванием, лай. Старик глянул в ту сторону и увидел женщину, которая так быи прошла мимо прогулочным шагом, да собака неизвестной породы покусилась на белку. Длинный поводок вытягивалсяв струну, дергал ее то влево, то вправо. Короткошерстый белого окраса пес то совался...
Подобные отказы не проходят бесследно, за них наказывают. По-своему. Как могут, используя власть. Об этом случае Бондарчук рассказал в одном из интервью спустя годы: «Звонок от А. А. Гречко. Тогда-то и тогда-то к 17:20 ко мне в кабинет с фильмом. Собрал генералитет. Полный кабинет. Началась проработка....
Рано утром проснулся Саргал, Напоил он Алтан-Шагая Полной чашкой горячего чая, К пяткам шило и нож привязал, Посадил на четырехгодовалого Необученного быка: Испытать порешил он стрелка — Сына старшего, доброго малого.
Говорит он сыну:«Вдвоем На быках поедем верхом, На деревья-кусты утром ранним, На посевы китайские взглянем». Едут-едут. Со всех сторон К ним подходит тайга вековая. Вот Саргал, белоликий нойон, Вопрошает Алтан-Шагая: «Для чего нам нужна тайга, Чем для нас она дорога?» И Алтай ответствовал: «Тут Дерева для того и растут, Для того и пригодны весьма, Чтобы строить чертоги-дома».
Едут-едут. Со всех сторон Обступает их ширь степная. Вот Саргал, белоликий нойон, Вопрошает Алтан-Шагая: «Посмотри-ка на ровное поле. Чем земля его хороша?» Старший сын сказал не спеша: «Распахать бы это раздолье Да посеять бы добрую рожь: Право, лучшей земли не найдешь!»
Едут-едут безлюдной тропой И въезжают в ельник густой. Вот Саргал говорит Алтану: «Здесь на отдых с тобою стану. Деревянный сделай котел. Моего быка мы зарежем Да насытимся мясом свежим».
Старший сын на землю сошел, Деревянный сделал котел, — А котел вместе с мясом сгорел. Старец, мясо изжарив на вертеле, Хорошо и сытно поел… Старший сын на отца смотрел, Старший сын остался голодным… Так вдвоем на одном быке Устремились к полям плодородным. Вот хлеба встают вдалеке, Нет посевам края-предела! Вдруг Хитару-птица взлетела Из высоких спелых хлебов. Белолиц и белоголов, Вздрогнул старый как бы с перепугу, И на всю заорал он округу. То ли шилом, то ли ножом Он быка уколол под лопатку. Красный бык, в малолетстве своем, Был еще не приучен к порядку, Он взревел и пустился бегом, Сбросил сына вместе с отцом.
Вверх тормашками лег Саргал, Вкруг него в тоске зашагал Безутешный Алтан-Шагай. Умолял он: «Отец, вставай!» То в ногах его, то в изголовье Он рыдал, обливаясь кровью, То назад идет, то вперед, Как помочь отцу — не поймет. А Саргала дума тревожит: «Видно, старший сын не таков, Чтоб защитою стать от врагов, Он беду одолеть не может!»
Он со старшим вернулся домой. Снова утро взошло над землей,— Стал испытывать среднего сына, Но отца охватила кручина: «Не сумеет Мунгэн-Шагай Защитить отеческий край От могучих, злобных врагов!»
Белолиц и белоголов, Недовольный, вернулся домой. Третье утро взошло над землей,- Начал старец, гласит преданье, Сына третьего испытанье.
Добрались до высоких берез, До лесов, где листва густа. Задал сыну отец вопрос: «Что ты скажешь про эти места?»
«Всю березовую чащобу Надо выкорчевать без остатка. Коль обрушит враг свою злобу, Будет поле ровно и гладко, Пригодится для правой войны. Чтобы были враги сметены, Чтобы мы одержали победу… С этой мыслью, разумом слаб, По местам березовым еду».
Вот погнали дальше быка, Доскакали до сосняка, Где прекрасны багрец сосновый, Твердых лиственниц высота. И отец вопрошает снова: «Что ты скажешь про эти места?»
«Надо нам, чтобы жить в тиши, Нашу землю обезопасить. Эти лиственницы хороши, Чтоб врагов завидущих дубасить, Пригодится нам и сосна, Если с недругом будет война».
Едут-едут, заботы отбросив, Добрались до высоких колосьев: Нет посевам края-предела! И Хитару-птица взлетела Из хлебов, что поспели вокруг. Красный бык испугался вдруг, Побежал, четырехгодовалый, Стал топтать деревьев завалы, Сбросил двух седоков, и упал Вверх тормашками старый Саргал: Затвердели белки его глаз, Смерть нежданная, что ли, стряслась!
Встал Нюсата, глядит удивленно На недвижное тело нойона. Он кричит: «Поднимись, отец!» Но Саргал молчит, как мертвец. Трижды сын повторил свой крик,— Ничего не слышит старик. Стал тогда размышлять Нюсата: «Как затмилась отцова судьба? Если 6 здесь, где земля богата, Не взрастили соседи хлеба, Не вспорхнула б Хитару-птица. Если б здесь не могла гнездиться, То быка не повергла б в испуг. Если б бык нас не сбросил вдруг, Не скончался бы мой отец!»
К этой мысли придя наконец, Красной плетью взмахнул он умело, Из древесных она ремней, Восемнадцать застежек на ней! Препоясал могучее тело Он березою, рослою, белой, Вырвал лиственницу для опоры И подумал: «Время приспело, Чтоб свершить заповедное дело. Перед тем как в землю зарою, Я воздам почет властелину: Серебром его плечи покрою И покрою золотом спину».
Две полы завернул за кушак, До локтей засучил рукава И отправился юный смельчак, Чтоб свои защитить права, В государство китайского хана. Шел и шел — и пришел утром рано В государство китайского хана. Во дворец он вступил старинный, Молвил хану среди дворца: «Ваши подданные повинны В том, что я потерял отца. Я теперь его в землю зарою, Но сперва, как следует сыну, Серебром его плечи покрою И покрою золотом спину».
Согласился властитель державы С ясной речью: «Мы были неправы, Ведь на вашей земле мой народ Сеет злаки из года в год. Ты получишь в этот же день Серебро и червонное злато. Своего отца ты одень В серебро и червонное злато. Разукрась его тело богато Да в могилу зарой в горький час. А теперь я составлю указ, И с тобой, лишь его составлю, Наших поданных я отправлю».
Испугались люди Китая, Нагрузили они, не считая, На возы серебро и злато, С ними вместе поехал Нюсата. До китайских добравшись колосьев, Яму вырыл он острой лопатой, Рядом шапку дырявую бросив. Удивляются люди Китая, Серебро и злато кидая: «Не наполнится шапка никак!» Преподносят они кушак, Расстилают шелк-чесучу, Говорят с мольбой силачу: «Нас, что ради посевов пришли, Со своей не гоните земли!» В путь пустились — и скрылись вдали.
Исполняя сыновний долг, Дорогого отца Нюсата Облачил в чесучу и шелк, Облачил в серебро и злато, Порубил он деревья лесные Вместе с ветками, вместе с корнями И сухие стволы, и сырые,— И разжег высокое пламя. Заплясал огонь, засверкал, От огня отшатнулся Саргал, Закричал: «Ой, смерть горяча!» Побежал, и с его плеча Стали падать шелк, чесуча, Серебро и червонное злато. Младший сын старика поймал И воскликнул: «Я помню свято, Что беда для всего живого, Коль мертвец оживает снова».
Он отца поднимает опять,— Он сейчас в огонь его бросит,— Но отец умоляет-просит: «Ты не должен меня сжигать, Я не мертв, прости мне причуду, Притворяться больше не буду!»
Так старик просил Соплячка, Перетряхивая кисет. Сын кивнул головой в ответ. Нагрузили они быка Шелком, золотом, серебром, А потом уселись вдвоем И быка погнали домой. Так подумал Саргал седой:
«Младший сын у меня растет, Для народа — броня-оплот. Всех врагов одолеть он может, Все напасти он уничтожит».
Облава на зверя
Было радостным возвращенье: Младший сын испытанье прошел! Вот хозяйка свое угощенье На серебряный ставит стол, Накрывает стол золотой, Угощает питьем и едой. Вот уселись они впятером: Старики — за одним столом, За другим столом — сыновья. Вдоволь пищи, вдоволь питья! Как насытился старый Саргал, Погрузился он в размышленья. Он любимую трубку достал, Что казалась не меньше тюленя, Серебром в руке поиграв, Из огромного, как рукав, Темно-бархатного кисета Трубку красным набил табаком: Будто всыпал копну целиком! Он огнивом жемчужного цвета Высек яркие искры огня — Пламя вырвалось из кремня. Затянулся он куревом чистым, Начал с шумом, выдул со свистом, А как выдул дымок, был он цвета Загорающегося рассвета.
Солнце желтое скрылось во мгле. Серый сумрак настал на земле. Лег старик на высокое ложе, Чтобы нежиться в мягком тепле. Соболиное одеяло И бобровое одеяло Хорошо укрывали Саргала!
Вот и новое утро настало, Нежно-нежно лучи заблестели. Все, покинув свои постели, Вышли в лес — духовитый, густой. Родниковой умылись водой, Причесались и приоделись. Сели вместе за стол золотой, Вкусной, сытной пищей наелись, За серебряный сели в радости, Ели сахар и всякие сладости.
Вот Саргал, отраду вкушая, Посылает Алтан-Шагая К дяде, к черному Хара-Зутану: «Ты поведай дядюшке-хану: Опротивела мне бычатина, И я вспомнил, что замечательно Лишь таежного зверя мясо. Так начнем же с этого часа На таежного зверя облаву, Поохотимся вместе на славу!»
Старший воин был сыном послушным, Перед дядей своим криводушным Он предстал с отцовским наказом. Был доволен Хара-Зутан: То он щурился хитрым глазом, То причмокивал языком: Он мечтал об известье таком! Вверх посмотрит — громко смеется, Вниз посмотрит —в кашле трясется.
Наилучшего из коней, Что откормлен был для облавы, Сто и двадцать неспешных дней Поедавшего сочные травы,— Он поймал среди чащи густой Недоуздком из серебра. Обуздал вороного уздой, Сотворенной из серебра. На коня, что к походам привык, Он из шелка накинул потник, Оседлал вороного седлом, Что сверкало литым серебром. Для коня, чья скачка быстра, Есть нагрудник из серебра И подхвостник из серебра: За стремительных десять лет Не ослабнут они на нем. Подтянул он на вороном — Да за двадцать стремительных лет Не ослабнет она на нем — С двадцатью ремешками подпругу. Место поводу-полукругу За седельной нашел он лукой. Там и место для плетки тугой.
Он лицом становится к югу, Он в серебряный бубен бьет, Собирает южный народ, В золотой он бьет барабан — Население северных стран Собирает Хара-Зутан. Ловчих кличет он слева и справа, Говорит, красноречьем блистая, Что на зверя пойдет облава, Что поедут по склонам Алтая.
В этот самый миг прискакал, Позади усадив Нюсату, К черноликому младшему брату На коне белоснежном Саргал. Для привета-рукопожатья Заключил он брата в объятья, И решили радостно братья: «Пусть другие едят на здоровье Мясо бычье, мясо коровье, Мы желаем с этого часа Только зверя таежного мясо. На заре и в молчанье ночном Мы таежничать вместе начнем На алтайских тринадцати склонах, На высоких отрогах зеленых!»
Вот по северным склонам Алтая Поскакал по таежной земле Хан Саргал, зверей настигая, Младший сын — у него в седле. На охоте мальчику любо Драгоценных ловить соболей, Бить медведей-богатырей: Пригодится черная шуба! Удивлялась тайга вековая: Ребра-спину медведям ломая, Предлагал он спутникам мясо,— Так, оставшихся без припаса, Он кормил людей своих свежим — Прямо с вертела — мясом медвежьим, Отдавая встречным излишки.
Был Хара-Зутан огорчен: Даже из носу черной мышки Капли крови не пролил он. Где теперь его красноречье! Он Саргала спросил при встрече: «Старший брат, по какой причине Без добычи еду я ныне, А твоей добычи — не счесть, Так и хочется всю ее съесть!»
Был доволен добрый Саргал, Стал расхваливать младшего сына: «Не досталась и мне дичина, Я и сам ничего не поймал,— Ловок, зорок, удачлив Нюсата, И добыча его богата». Умоляет старшего брата Криводушный Хара-Зутан: «Пусть поможет мне сын твой младший, Без него мне не будет удачи!» Пожалел Зутана Саргал,— Сыну младшему приказал, Чтобы с дядей охотился вместе…
Только сел Соплячок в седло — Из-под мальчика потекло И по ребрам коня, и по шерсти. И, почуяв зловонье резкое, Сотоварищем смрадным брезгуя, Отшатнулся Хара-Зутан , И племянника к брату отправил, От зловонья себя избавил.
Посреди густолиственной тени Мальчугана к себе на колени Усадил белоглавый Саргал,— Мальчуган коня измарал. Но глядит Саргал: то не кал – Испускает щедро Нюсата Серебро и червонное злато!
Испугает ли всадника вонь, Если белый, сияющий конь Весь — от гривы до крепких копыт Серебром и златом покрыт! Так, довольный охотой-облавой, Ярким золотом-серебром, Мчался-ехал Саргал белоглавый С тем удачливым сыном вдвоем.
Встреча с царевной Тумэн-Жаргалан
От владений Саргала вдали Там, где северо-запад земли, Гордый хан Турушхэй-Баян Объявил указ-приказанье: «Кто, участвуя в состязанье, Три награды сумеет взять, Тот в мой дом да вступит как зять, Назовет мою дочь женою! Так Тумэн-Жаргалан светла, Что лица своего белизною Наполняет все зеркала, А ее походкою плавной Околдован дворец мой славный, И на многие тысячи лет Ей ниспосланы счастье и свет!»
Как дошло до Сопливца нежданно Повеленье могучего хана, Порешил Нюсата-Нюргай В полуночный отправиться край И участвовать в состязанье. Испросил Соплячок у отца Изволенье-благопожеланье В ту далекую землю отправиться, Пусть женой ему станет красавица! Порешила Тумэн-Жаргалан Поскакать в это время весеннее На моление-поклонение, Близких родичей навестить, Погостить у них беззаботно. Вот из бычьей кожи суму Нагрузила золотом плотно, Вот из конской кожи суму Серебром нагрузила бессчетно, Поклонилась отцу своему, Чтоб сказал ей напутствия слово, Скакуна снарядила гнедого С тридцатисаженным хребтом,— Поскакала знакомым путем. Прозорливым умом обладая, Догадался Нюсата скоро, Что спешит из далекого края Конь гнедой, с быстротой облета: Расстоянье в три кругозора,— И помчался навстречу царевне. Там, где путь пролегает древний, На дороге владык малолюдной, На дороге народа простого Он коня увидел гнедого, Повстречался с красавицей чудной, Он учтивую речь произнес, Он ей вежливо задал вопрос:
«Вы какого племени-роду? Из какой реки пьете воду? Как зовут вашу добрую мать? Как отца почтенного звать? Кто ваш хан? Где ваше жилье? Назовите мне имя свое!»
Соплячку удивилась царевна, Но сказала спокойно, безгневно: «Я из дальних приехала стран. Мой отец — Турущхэй-Баян. Я царевна Тумэн-Жаргалан. Там, где сходится север с закатом. Во дворце родилась я богатом… Из каких вы едете мест? Для какого скачете дела?»
Вновь красавица поглядела,— Никого не видно окрест, Лишь наглец поперек пути – Не проехать и не пройти! И сказала, дрожью объята: «Мне поручено вам привезти Серебро и червонное злато».
Так, напугана тем Соплячком, Две сумы, набитых битком, Отдала ему ханская дочь, Чтоб Сопливец убрался прочь! На коня навьючил Нюсата Серебро и червонное злато: «Милой матушке дар я доставлю И направлю обратно коня. Здесь, красавица, жди ты меня».
Поскакал домой мальчуган, А царевна Тумэн-Жаргалан У родных обрела приют, И снедала ее досада… Возвратился назад Нюсата, А слова его жалят и жгут:
«Если женщина нравом беззлобна, То в дому ее дети шумят. Если женщина суке подобна, То она производит щенят. Удивительны в мире дела: Дочка хана щенка родила! Род — высокий, а нрав-то — сучий: Нехороший, неслыханный случай!»
И Тумэн-Жаргалан, чья краса Озарить могла небеса, От позора-стыда запылала, Потеряла власть над собой И упала к ногам зубоскала, Обратилась к нему с мольбой:
«Всех людей, чьи чисты сердца, Превзойдите делами благими! Вы мое не позорьте имя! Как дойдет до хана-отца Эта злобная черная весть, Молодой головы мне не снесть!»
Так в смятенье, в тревоге душевной, Умоляла его царевна, У Сопливца валялась в ногах, Обливая слезами прах. Крепко сердце Нюсаты забилось, Докрасна оно раскалилось, Излучая сияющий свет. Он сказал царевне в ответ: «Разве я тебя опозорю? Твоему помогу я горю, Если стану тебе родным, Если головы соединим, Две судьбы сольем воедино».
Дочь Баяна, дочь властелина, Простодушна была и невинна,— Согласилась царевна с ним: «Как созреем для этого дела – Для единой судьбы-удела,— Наши головы соединим».
Речь заводит Нюсата снова: «Коль сказала ты верное слово, Коль дала обещанье святое, То вручи мне кольцо золотое, Что на правой ты носишь руке, Что на пальце твоем безымянном».
От родных и друзей вдалеке, На дороге, повитой туманом, Растерялась Тумэн-Жаргалан, И кольцо она с пальца сняла И Сопливцу кольцо отдала. «За тобою примчусь: жди меня У себя через два-три дня»,— Так Нюсата сказал озорной, Провожая царевну домой. Произнес он эти слова, И при помощи колдовства Превратился он в муху черную. Как царевна поводья взяла И пустилась дорогой торною, Сел он к ней на луку седла.
Разгадал ее думы Нюсата: Дочь могучего хана сочла, Что она грешна, виновата В том, что верное слово дала, Отдала золотое кольцо. Было скорбным ее лицо: «На него противно смотреть. Стать Сопливцу женою — горе. Лучше мне сейчас умереть, И с утеса я брошусь в море».
На скалу взобралась крутую, Чтоб низринуться в бездну морскую, Вдруг Нюсата схватил гнедого За его шелковистый хвост И сказал душевное слово: «Не иди ты путем обмана. Не пристало дочери хана Обещанье свое нарушать!» — И коня повернул он вспять. Испугалась дочь властелина:
«Здесь, где моря шумит пучина, Захотелось мне умереть, Но дала я верное слово И его не нарушу впредь». И к пределам края родного Погнала царевна гнедого, А Нюсата вернулся домой.
Кончен горный путь и степной, И предстала она перед ханом, Пред отцом Турушхэй-Баяном, О нежданной поведала встрече. Хан Баян, услыхав эти речи, Приласкал, успокоил ее, Пожелал ей счастья и мира, Приказал, чтоб для праздника-пира Приготовили яства-питье.
Прибытие женихов
До Зутана дошел в некий час Турушхэй-Баяна указ. Порешил криводушный хан, Что пора добыть ему счастье, В состязанье принять участье, В жены взять Тумэн-Жаргалан. Он велел коня черной масти Снарядить в поход поскорей — Пусть к царевне свой бег направит, И решил Зутан, что возглавит Триста воинов-богатырей. Стал просить Нюсата-Нюргай: «В этот северо-западный край Вместе с вами, дядя, поеду, Может быть, я добуду победу». Рассердился Хара-Зутан, И не внял он просьбе-желанью, А прогнал племянника с бранью.
Возвратился Нюсата домой. Там, на тоненьких ножках, худой, Серой масти плелся лончак, Замедлял ослабелый шаг. Вот и лошадь для Соплячка! Серомастного лончака Он седлает седлом дрянным С потником, но волосяным. Был из шкурок мышиных — подхвостник, Был из сусличьих шкурок — подгрудник, А подпруга, хотя и крепка, Да из шкурок была колонка, А из шкурки бурундука Он к седлу приделал подкладку. Он сказал: «Снарядил скакуна,— Хоть на праздник помчится, хоть в схватку, Но и мне одежда нужна, Снаряжусь и я для порядку».
Позаботился он об одёже,— Он мышиные шкурки надел. Застегнул накидку-дэгэл Из обрезков-лоскутьев кожи. Малахай, на колоду похожий, Он на голову натянул. Он из ивового куста Лук и стрелы сработал спроста. Был в глазу его правом гной - В бабку конскую величиной. Был в глазу его левом гнойник Как пчелы разбухшей двойник. Он, прищурясь, оглядывал разом Запад неба своим правым глазом, А прищурив левое око, Он высматривал небо востока. В путь, который ему был неведом, На трепещущем лончаке Он за дядей отправился следом, А Зутан скакал вдалеке.
Край родной — за его спиной, В горный край он вступает чужой, А не видно Хара-Зутана. Вдруг примчались три великана: Глянешь спереди — горные кряжи, Если сзади посмотришь на них, То не сыщешь сравнения даже! Лица алые — цвета заката, Каждый зуб во рту — как лопата. Имена этих трех силачей; Нагадай-Мэргэн-дэгэй, Солнца светлого сын молодой, И Сэсэн-Мэргэн-дэгэй, Тот, который рожден звездой, И Сайхан-Мэргэн-дэгэй – Крепкостанный отпрыск луны.
Трех светил удальцы-сыны Громко крикнули, вопрошая: «Эй ты, черная тварь земная, Средь безлюдных гор и равнин Далеко ли ты едешь один?»
«Еду в край Турушхэй-Баяна, Чтоб жениться на дочери хана, На прекрасной Тумэн-Жаргалан». В гнев и ярость три великана От такого ответа пришли: «Ах ты, черная тварь земли! Удальцы, что тебя почище, К ней не смели приехать в дом!» — И огрели Нюсату кнутом С тамарисковым кнутовищем, И, помчавшись, над горным хребтом, Словно горы, они возвышались, За вершины порою держались, И верхушек деревьев касались, И деревьями сами казались. Вслед за ними — Нюргай, и нежданно Он догнал нойона Зутана, Но поплелся с опаскою сзади, Побоялся приблизиться к дяде.
Так приехали в те места, Где ни дерева, ни куста. Холод в этой глуши окаянной! У нойона Хара-Зутана Все замерзло: и меч, и броня, И в колчане стрелы, и тело, И одежда на нем задубела, А согреться нельзя: нет огня!
Не горюет Нюсата отважный: Он с собой взял огонь очажный. У огня, посреди дороги, Греет руки и греет ноги.
А Зутан, увидев дымок, — В чем тут дело, понять не мог. Повелел он воинам: «Надо Расспросить и услышать слова: Где Сопляк раздобыл дрова?» — И послал половину отряда. Прискакали сто пятьдесят, На огонь с удивленьем глядят. Говорит им Нюсата невинно: «Там, за горным хребтом,— седловина, Там простерлась Долина Седла. Значит, седла мы там добудем, Так к чему же хорошим людям Замерзать-пропадать без тепла? Я свое разрубил седло И разжег-раздобыл тепло».
Удивились сто пятьдесят, Обогревшись, вернулись назад: «Нам сказал Соплячок озорной, Что Долина Седла — за горой, Значит, седла найдутся для нас, Так зачем же мерзнуть сейчас? Он свое разрубил седло И разжег-раздобыл тепло». Хан ответил своим удальцам: «Я об этом подумал и сам. Надо седла скорее рассечь, Надо пламя пожарче разжечь!»
Засверкало утро багряно, Осветились зарей облака. Встал Нюсата-Нюргай раным-рано, Не дождавшись Хара-Зутана, Оседлал седлом лончака, И в Долину Седла, за горой, Поскакал, облитый зарей.
А за ним копыта гремят: То Хара-Зутана отряд Поскакал в Долину Седла. Там и оторопь всех взяла: Ни для воина, ни для владельца Ни седла не видать, ни седельца! Происшествием этим расстроены, В путь без седел двинулись воины И достигли места ночевки. Посмотрели — Сопливец ловкий У огня, наслаждаясь, прилег, А над пламенем вьется дымок.
Прискакал к Сопливцу отряд. Удальцы, дорогой измучены,— «Где огонь раздобыл?» — говорят. А Нюсата: «Возле излучины Мы увидим Долину Лука. Там окончится наша мука, Там отыщем и лук и колчан,— Потому-то поджег я стрелы».
Как услышал Хара-Зутан, От мороза осатанелый, Те слова, он сказал удальцам: «Догадался об этом я сам, Ведь племянника я поумней! Разрубите стрелы и луки, Разведите огонь посильней, — Отогреем ноги и руки!» Триста воинов-богатырей Разрубили луки и стрелы, Развели веселый огонь,— Да согреется ослабелый Каждый воин и каждый конь!
Вот поели, спать улеглись. Разбудил их рассветный туман,— На конях вперед понеслись. Поутру и Нюсата встает. Все при нем — и лук и колчан. Устремился и он вперед. Вот синеет речная излука. Он вступает в Долину Лука. Как он въехал в нее, посмотрел На несчастных воинов дяди: Нет ни седел, ни луков, ни стрел, Нелегка их дорога к награде!
Хоть страна Турушхэй-Баяна Далека была и пространна, А достигли ее наконец, А доехали быстрой рысью. Увидали под самой высью Удивительный ханский дворец: Золотая сзади стена, Озаряет ярко она Полуночные племена, А серебряная стена, Та, что спереди возведена, Озаряет с утра допоздна Все полдневные племена. Сотни окон ярусов верхних Свет небес вбирают в себя. Сотни окон ярусов нижних Свет земли вбирают в себя. На лугах тучнеют отары И пестреют стада-табуны, Веселятся малый и старый,— Весь народ огромной страны.
Вот Хара-Зутана отряд Достигает дворцовых врат. Триста воинов верховых Привязали коней боевых К яркой коновязи из злата. Привязал и Сопливец-Нюсата Неказистого лончака, Чьи совсем отощали бока. На племянника Сопляка Родич-хан рассердился тогда, Закричал предводитель отряда:
«Эй, источник зловония-смрада, Для чего ты приехал сюда? Или желтой своей пачкотней Шелк наш хочешь измазать цветной? Или наши решил имена Ты унизить на все времена? Иль задумал низвергнуть в грязь Нашу славу, что ввысь вознеслась? Нашу власть не засыплешь ли перстью? Нашу честь не покроешь ли шерстью?» Так племянника дядя порочит, Так он гонит племянника прочь. Уходить Нюсата не хочет, Взять он хочет ханскую дочь!
В это время в страну Баяна Прискакали три великана, Сыновья светил вековых. Все увидеть хотят, всем желанно Состязание пятерых! У дворца, на зеленом пространстве, В наилучшем, нарядном убранстве, Любопытный толпится народ: Из пяти кто прославится в ханстве, Кто из них три награды возьмет?
Горла бычьи, толстые шеи, Стрелы — птиц, парящих быстрее, У троих — округлые руки, У троих — бухарские луки, У троих — налучник изогнут, Их сердца в поединке не дрогнут, У троих — багряные лица, Будут насмерть воители биться!
Четыре условия Баян-хана
Три стрелка, отвагой горды, Дети солнца, луны и звезды, Во дворец Баян-хана вошли. Вслед за ними вступил четвертый — Хан Зутан, властитель земли, Далеко отселе простертой. Вслед за ним появился пятый: Наступил черед и Нюсаты.
Он хангайскую дверь толкнул, Чьи жемчужины как росинки, Чрез порог он перешагнул Бело-мраморный, без соринки. Перед ханом предстали все пять. Кто из воинов — будущий зять? Возгласили привет по-хански, Поздоровались по-хатански, Турушхэй-Баян величаво Встретил воинов пятерых, Посадил их с почетом справа И степенно спросил у них:
«Далеко ли ваша держава? Из каких вы пришли долин? Кто над вами хан-властелин?» «Я — могучего солнца сын, Нагадай-Мэргэн-дэгэй». «Я — луной рожден молодой, Я — Сайхан-Мэргэн-дэгэй». «Я — рожден высокой звездой, Я — Сэсэн-Мэргэн-дэгэй». «Я — глава тэгэшинских людей, Именитый Хара-Зутан, Знаменитый делами своими». «Я — пастух тэгэшинских коней, И Нюсата-Нюргай — мое имя». «Для чего вы пришли издалече И о чем поведете вы речи?» «Мы приехали для сватовства, О женитьбе скажем слова»,— Так воскликнули впятером. Был ответ Баян-хана таков: «Мы из множества скакунов — Отберем с ветерком в ногах. Мы из множества женихов — Отберем с огоньком в глазах. Эй, мои силачи-воители, Эй, глашатаи-возвестители, Объявите слова указа: Кто победу одержит три раза — Силой, ловкостью или оружьем,— Станет ханской дочери мужем!»
Крепкостанны, широкоплечи, Возгласили глашатаи речи, Чтобы каждому было внятно: «Богатырь, победив троекратно, Ханским зятем станет с тех пор. Вот он, первый великий спор: Камень, величиною с быка, Чьи черны и гладки бока, Надо так прострелить красиво, Надо вдребезги так разбить, Чтоб хороший кремень для огнива Из огромного камня добыть. И второго великого спора Вслед за тем наступит черед: Там, где ширь степная, привольная, Там и лиственница крепкоствольная Одиноко в поле растет. Чья стрела, устремясь вперед, Этот ствол в щепу разнесет? И великого третьего спора Вслед за тем наступит черед: Кто стрелою меткой пробьет Золотой росомахи нору, Тот и выиграет игру!»
Возвестили ханский указ. Раздались веселые крики: «Состязанье начнется сейчас! Кто же станет зятем владыки?»
Услыхав условия хана, Растерялись три великана, Друг на друга глядят, смущены, Трех светил удалые сыны.
Натянул тогда Соплячок Жалкий ивовый свой лучок. «Всем ли можно принять участье — Испытать в состязании счастье?» — Задает он хану вопрос. Рассмешил он людей до слез,— Разрывались от смеха на части. «Посмотрите, какие страсти! Тварь ты черная, молокосос! На сопливый взгляните нос!» — Издеваясь, кто-то орет. «На слюнявый взгляните рот!» — Кто-то громко, долго хохочет. «Победить в состязании хочет, А взгляните на правый глаз,— Он повернут на запад сейчас!» «Нет, взгляните на левое око,— Смотрит око на небо востока! Право слово, и смех и грех, До чего же парень беспечен!» Так смеялись в толпе, что у всех Разорваться могла бы печень.
Отпрыск солнца, чья мощь велика, Нагадай-Мэргэн-дэгэй Стал стрелять раньше всех мужей В камень, величиною с быка, Но стрела о камень разбилась, И стрелка охватила унылость. Вот Сайхан-Мэргэн-дэгэй — Сын луны — стрелу побыстрей Направляет издалека В камень, величиной с быка. Пораженья не знал он доселе, Но упала его стрела В десяти саженях от цели. Вот Сэсэн-Мэргэн-дэгэй — Сын звезды — стрелу поскорей Направляет издалека В камень, величиной с быка, Но сквозь камень ей не пройти: В прах зарылась на полпути. Загрустили сыны трех светил. Криводушный Хара-Зутан, Прошептав заклинанье, пустил В черный камень стрелу Хангая, Но пробить она цель не могла, Но расплющилась эта стрела,— Только пыль поднялась густая. Наступает Нюсаты черед.
Он сказал, выступая вперед: «Кто храбрец-богатырь прирожденный, Тот получит красавицу в жены!» Натянул он лучок из ивы И стрелу приложил, сопливый, Вытер губы и вытер нос, Заклинание произнес Над стрелой, над ее опереньем, Он своим заклятьем-моленьем Вызвал дым и сверкающий пламень: «Ты пронзи, стрела, черный камень, Послужи мне, мой слабый лук!»
Смех, издевки слышны вокруг, А Сопливец-Нюсата вдруг Распрямил во всю мощь плечо, И стрела взвилась горячо, Из-под пальцев взлетела двух — Указательного и большого, Шумом-свистом наполнила слух. Раздробила она, искромсала, Превратила в кремень для кресала Камень, величиною с быка, Чьи черны и гладки бока!
По степи полетела привольной, В сердце лиственницы крепкоствольной, Одиноко растущей, вошла,— И в щепу ее превратила Неказистая эта стрела! Загудела на вешнем ветру, Засвистела она, и пробила Золотой росомахи нору, И упала во внешнее море, И, омыв свою спину и грудь Распрямив на вольном просторе, Устремилась в обратный путь, И в колчан полезла со звоном, На глазах у владыки страны, Пред народом его изумленным: Сопляком, невесть где рожденным, Великаны посрамлены!
Не хотел Турушхэй-Баян-хан, Чтоб царевна Тумэн-Жаргалан, Чтоб красавица стала женой Сопляку, в чьих глазах — желтый гной Он четвертое, сдвинув брови, Полушепотом ставит условье: «Я тому отдам свою дочь, Кто сумеет всех превозмочь, Кто, сварив, разделит барана И, пока мы глазом моргнем, Кто накормит сидящих кругом Десять сотен подданных хана».
Так Хара-Зутан порешил: «Мне для этого хватит сил!» Приложил он свое старанье И короткого мига быстрей Разделил он мясо баранье Между тысячью ханских людей, Всем по равной он выдал доле. На крыльцо вышел хан Баян: «Хорошо ли зарезан баран, Разделили его хорошо ли?» А Нюсата-малец: «Хан-отец, Иль у ваших баранов-овец Есть у всех по тысяче ляжек? Посмотрите, что мне дано!» — И баранье он поднял стегно. Покачал головой хан Баян: «Видно, плохо разрезан баран!» — И пошел к себе во дворец. А Нюсата-малец: «Хан-отец, Каждый вправе ли в этом собранье Попытать уменье и счастье — Во мгновение мясо баранье Разделить на равные части, Накормить десять сотен людей? Докажу вам свою умелость!» Властелину страны не хотелось, Чтоб добыл награду Нюргай, Но сказал: «Раздели и раздай».
И моргнуть не успели глазом, Как на тысячу равных частей Разделил он барана разом, Разделил, накормил людей: Победил Соплячок-чудодей! Делать нечего: должен хан Дочь-царевну Тумэн-Жаргалан По условью отдать Нюсате… О таком ли мечтал он зяте! Некрасиво его лицо, Но на пальце его безымянном Хан узнал золотое кольцо. Нет, жену он добыл не обманом!
Тесть и зять пожали друг другу Богатырскую правую руку, Изрекли слово правды и чести, В вечной верности поклялись, На охоту отправились вместе, Соболей они били и лис, А потом за столами воссели, Всех позвали на свадьбу-веселье.
Восемь дней пирование длилось, Девять дней страна веселилась, На десятое утро, едва После пиршества-торжества Все пришли в себя понемногу, Собираться стали в дорогу Обитатели разных стран: Север звал к себе северян, А южане пустились на юг. И когда опустело вокруг, Начал думать Нюсата-Нюргай Об отъезде в родимый край, Тестю молвил он, полный томленья:
«Как пятнистый детеныш оленя Загрустит, потеряв свою мать, Так, покинув свой край родной, Человек, даже самый дурной, На чужбине начнет горевать. Может лося берцовая кость Уместиться в малом котле? Человек, даже если он гость, На чужой уживется ль земле?»
Говорит в ответ ему тесть: «Ум и правда в словах твоих есть». На две части он делит народ, Половину людей царевне Он в приданое отдает. Он велит в арбу из железа Иноходцев-коней запрягать,— Да воссядут царевна и зять! Проводив их за три кругозора, Хан Баян вернулся назад. А Нюсата восторгом объят: Он увидит родину скоро!
Четырех победив удальцов, Он вкушает почет и славу. Пред собой выставляет заставу, А в заставе — десять бойцов. За собой выставляет заставу, А в заставе — двадцать бойцов. Вместе с ним — стада-табуны, И народ его юной жены Наполняет холмы и долины. Он в пределы родной страны Возвращается из чужбины!
Вот и путь на исходе длинный, И жене говорит супруг: «Там, где мною начертан круг, Будет дневка вам, остановка, Где черту увидите вдруг, Там и будет ваша ночевка». Так сказав, простился с женой, Поскакал поспешно домой.
Как приехал он в край родной, Обо всем отцу рассказал. Был доволен старый Саргал. Вот он в бубен серебряный бьет Созывает южный народ,— Вот он бьет в золотой барабан Созывает старик северян. Он велит, чтоб лилось вино, Как широкая влага озерная, Чтобы, словно вершина горная, Было мясо вознесено!
Наполняя земную ширь, Шли богатые, шли убогие. Приводил слепца поводырь, На конях приезжали безногие. Прибывал любопытный люд Из далеких и близких стран: Все в одеждах праздничных ждут Дочь Баяна Тумэн-Жаргалан.
А она продвигалась вперед, И стада ведя и народ. Где черту наметил супруг, Там красавица ночевала. Где Нюсата вывел свой круг, Останавливалась для привала. Вот узнал белоглавый Саргал, Чистотой сияя душевной, Что уже недалёко царевна, И навстречу ей поскакал.
Так Тумэн-Жаргалан и Нюсата Сочетали две головы. Пир гремел с утра до заката Посреди зеленой травы. Сэнгэлэна благословенье Услыхала эта чета: Да упрочится соединенье И да будет их жизнь чиста!
Эта маленькая светловолосая женщина давно стала символом советской эстрады. Она считалась и считается одним из самых востребованных композиторов СССР и России. По ее песням можно проследить всю историю страны, ее обычной жизни, великих строек и больших побед на военном и мирном поприще.
Он появился на свет 7 ноября 1879 года (по старому, действующему до февраля 1918 года стилю, – 26 октября) – ровно в день, когда в 1917 году победила Великая Октябрьская социалистическая революция, как ее официально, на государственном уровне, именовали в советскую эпоху. И вся биография Льва Давидовича Троцкого похожа на революционный вихрь.
Татьяна Ивановна Погуляева, окончив в 1986 г. филологический факультет Иркутского государственного университета, уже почти сорок лет работает учителем русского языка и литературы, в настоящее время в МБОУ г. Иркутска СОШ № 77. В 2020 г. стала победителем (1е место) Всероссийской олимпиады «Подари знание» по теме «Инновации в современном образовании» и Всероссийского педагогического конкурса в номинации «конкурс песни "Аты-баты, шли солдаты"» (2е место).
Ох, и гостеприимен же наш русский язык! И какого только беса он не привечает! Вот недавно во вполне официальном сообщении споткнулся на слове «абилимпикс». Сразу и не понял, что за зверь такой, что за набор в общем-то знакомых букв? Раскрыл словарь – а это в дословном переводе с английского означает «олимпиада возможностей». Ну чем не вполне адекватное название известному движению? Но захотелось какому-то грамотею «европеизироваться», и пошло гулять иностранное словечко по интернетам…
Мы тогда под Темрюком стояли. В аккурат под Новый год прислали нам с пополнением молоденького лейтенанта. Мы калачи тертые, видим – не обстрелян, не обмят, тонковат в кости, глаза шибко умные.
Редко встретишь в Байкальске, да и в Слюдянском районе, человека, прожившего здесь хотя бы одно десятилетие, чтобы он не знал её. Большинство мгновенно представят эту женщину, чья трудовая деятельность напрямую или косвенно связана с их судьбами.
Казалось бы, что нам Америка. Мало ли кого и куда там избирают, у нас тут свои проблемы, по большинству житейские. Так, да не совсем. Через несколько ступенек, но исход заокеанских выборов заметно аукнется и в России. Хотя бы в отношении всего, что связано с Украиной. А это, между прочим, тот или иной объем, то или иное количество смертей, ранений, разрушений, расходов. То – или иное. Или вообще без них. Разумеется, санкционное давление и много чего еще влияет на российскую экономику и на повседневную жизнь – и сегодня, и в будущем.
Неподалеку раздался хриплый, с привыванием, лай. Старик глянул в ту сторону и увидел женщину, которая так быи прошла мимо прогулочным шагом, да собака неизвестной породы покусилась на белку. Длинный поводок вытягивалсяв струну, дергал ее то влево, то вправо. Короткошерстый белого окраса пес то совался острой мордой в кусты, то взлаивал на белку, взлетевшую на ближайшее дерево. Хозяйкапыталась удержать непослушную собаку, но та шаг за шагомупорно тащила ее к скамье. Старик вздрогнул, завидев вытянутую крысиную морду с красными глазами, принюхивавшуюся к штанине.
В Магадане, имевшем в то время население 20 тысяч человек, вице-президент США и сопровождавшие его лица осмотрели порт, авторемонтный завод, школу-десятилетку, дом культуры, побывали на одном из участков прииска имени Фрунзе, побеседовали с рабочими. Один из вопросов звучал таким образом: «Целесообразно ли на территории Чукотки и Колымы иметь железную дорогу или более рационально использовать авиацию?».
Современники прозаика, драматурга и критика Юрия Тынянова говорили о нем как о мастере устного рассказа и актерской пародии. Литературовед и писатель творил в первой половине XX века, обращаясь в своих сочинениях к биографиям знаменитых авторов прошлых столетий.
Трепетное свечение угасало вместе с остывающим солнцем и вскоре растворилось в сиреневом сумраке вечера.Оставив в сердце неизъяснимое томление и грусть по чему-то несбывшемуся.
Подобные отказы не проходят бесследно, за них наказывают. По-своему. Как могут, используя власть. Об этом случае Бондарчук рассказал в одном из интервью спустя годы: «Звонок от А. А. Гречко. Тогда-то и тогда-то к 17:20 ко мне в кабинет с фильмом. Собрал генералитет. Полный кабинет. Началась проработка. Каких только упреков я не выслушал от генералов. Но прежде, чем что-то сказать, они смотрели на Андрея Антоновича, а потом уже ко мне… В чем обвиняли? Офицеры не так показаны. Солдаты в фильме в конце не награждены… Короче, претензий!.. В итоге Гречко передал мне длинный убийственный список поправок. Шел я оттуда черный. Исправили? Три-четыре от силы. Изловчился как-то. Шолохов заступился. Фильм вышел. Правда, не к 30-летию Победы, а к 70-летию со дня рождения М. А. Шолохова». (Евгений Степанов «Это действительно было». Книга мемуаров.)
Нет, разумеется, страна с таким названием – одна. И государство – тоже. Речь о духовно-нравственном измерении, если хотите – о разном восприятии и окружающего мира, и самих себя. По-иностранному – о ментальности.
Франция. Канны. Город кинофестивалей. В 2010 году южный город встречал российскую культуру. В 13-й раз. Два российских региона представляли свое творчество, самобытность, народные таланты: Санкт-Петербург и Хакасия.
Сегодня мы начинам публикацию рассказа А. Семёнова «Старик и белка» времен «Молодёжки». Прототипом этого рассказа стал большой друг редакции «СМ» той поры, талантливый журналист и великолепный спортивный радиокомментатор, участник Великой Отечественной войны Лев Петрович Перминов.
