Современники прозаика, драматурга и критика Юрия Тынянова говорили о нем как о мастере устного рассказа и актерской пародии. Литературовед и писатель творил в первой половине XX века, обращаясь в своих сочинениях к биографиям знаменитых авторов прошлых...
Неподалеку раздался хриплый, с привыванием, лай. Старик глянул в ту сторону и увидел женщину, которая так быи прошла мимо прогулочным шагом, да собака неизвестной породы покусилась на белку. Длинный поводок вытягивалсяв струну, дергал ее то влево, то вправо. Короткошерстый белого окраса пес то совался...
Подобные отказы не проходят бесследно, за них наказывают. По-своему. Как могут, используя власть. Об этом случае Бондарчук рассказал в одном из интервью спустя годы: «Звонок от А. А. Гречко. Тогда-то и тогда-то к 17:20 ко мне в кабинет с фильмом. Собрал генералитет. Полный кабинет. Началась проработка....
Девять ветвей у священного дерева, Каждая ветвь листвою повита. Девять сказаний древних, В каждом сказаньи — битва. В бобра, Что драгоценнее всех зверей, Почему не пустить стрелу? Великому роду богатырей Почему не воздать хвалу?
Когда Хан Хурмас, божественный властелин Пятидесяти пяти западных небесных долин, Атая-Улана, божественного властелина Сорока четырех небесных долин, В ожесточеннейшей схватке победил. Когда Победитель Хан Хурмас Побежденному Атай-Улану голову отрубил, Когда Хан Хурмас Отрубленную черно-круглую голову ногой пнул, Когда Хан Хурмас Волосато-круглую голову вниз столкнул, Большая круглая голова закрутилась. Между небом и землей остановилась. Вверх возвратиться — так сил уж нет, Вниз опуститься — желанья нет. Словно на веревке с неба спускается, Словно на подпорке над землей поднимается. Превратилась она меж звездных сфер В черного дьявола Архан-Шудхэр.
То медленно вращается, То метеором несется, Намеревается проглотить и луну и солнце. Черным вороном каркает, Черным злословием харкает, Светлое небо руганью загрязняет, Чистое небо проклятьями засоряет. Ясное небо туманом дымится, Земля под небом пылью клубится.
А люди на земле В это время благоденствуют, Бесчисленные племена на земле В это время блаженствуют. Из месяца в месяц, из года в год Становится многочисленнее земной народ. Из сопливого жидкого семени Возникают племя за племенем. Из мальчишек вырастают мужчины, Из девчонок вырастают красавицы. У мужчин у всех — могучие спины, Все красавицы — улыбаются. Все красавицы — чернооки, Аргамаки все — быстроноги. А охотники все — обучены, А народы все — благополучны.
При виде этого У черного дьявола Архана, Происшедшего из Атай-Улана Лохматой большой головы, Злые замыслы Подобно туману подплыли. Серые замыслы Как в котле забурлили, Чудовищные замыслы Клубиться стали, Отвратительные замыслы Заклокотали. Волосы его поднялись дыбом, Челюсти его сжались с дымом, Зубы его скрежещут, Ноздри его трепещут.
Высокое просторное небо До краев содрогается, Низкая просторная земля До глубин сотрясается.
Обуян нестерпимой местью, Черный дьявол по небу мечется. То на месте кружится, то несется, Намеревается проглотить и луну и солнце. Просторную добрую землю Улгэн Хочет он захватить в безвозвратный плен. Племена, населяющие землю Улгэн, Хочет он превратить в пыль и тлен.
Из широкого рта Изрыгает он красное пламя, Из широких ноздрей Выдувает он черный ветер. Навис он над мирными племенами, Подобно неотвратимой смерти. По небу черный туман расплывается, По земле желтый туман расстилается. В это самое время, О котором идет у нас речь, В это самое время, О котором рассказу нашему течь, Части Атай-Улана, мечом раздробленные, Куски Атай-Улана, по земле разбросанные, Валяются, гниют, высыхают, Черное зловоние порождают. Распространяются от них гниль и плесень, Расползаются от них все болезни. Возникшие из них дьяволы, Черти, колдуны и всякая нечисть Быть бы сильными, а не слабыми, Собираются они вместе.
Раньше раннего, Позже позднего Произносят они Клятву грязную. На всех земных людей Наводить болезни и мор, На все земные края Напускать нищету и разор, Напускать холод, голод и тьму, Напускать язву, оспу, чуму, Напускать распри, слезы и кровь, Чтоб забыли люди жалость, любовь…
Узнав об этом, Главный дьявол Архан-Шудхэр Сильнее завертелся меж звездных сфер. Он обрадовался, возвеселился, Закуражился, загордился. Белые зубы скалит, Глазными белками сверкает. Силы у него прибавляется, Коварство у него умножается. Прежде чем солнце и луну проглотить, Прежде чем землю Улгэн испепелить, Прежде чем народ на земле истребить, Он высокое небо раскачивает, Он широкую землю растрясывает, Он глубокое море разволновывает, Он Сумбэр-гору потрясает, Жадный ветер на волю выпускает. Сквозняками мир продувает, Ядовитым туманом глушит, Едкой пылью сушит и душит.
Напустивши пыли, ветров и тумана, Дьявол Архан-Шудхэр, Происшедший из головы Атай-Улана, Из головы лохматой, черной, большой, Стал гоняться за солнцем и за луной. Три дня и три ночи он их преследует, Три дня и три ночи он за ними гоняется, Но проглотить их — не получается. Все усилия его бесполезны: Ни луна, ни солнце в глотку не лезут. Измучился дьявол — хоть вешайся, Разозлился дьявол — до бешенства. Сердито надул он щеки, Брови его — как щетки.
Тогда обратился он, бывший их господин, К властелинам сорока четырех восточных долин. Чтобы тэнгэрины его увидели, На небесную встал он кромку. — Помогите!— кричит им издали,— Пособите,— кричит им громко,— Язык мой ноет, Гортань моя сохнет, Глаза ослабли, Силы иссякли. Вы внутренности мои соберите, Части тела моего воссоедините, Пусть приму я тот, Мой прежний вид, Как трава растет, Как камыш стоит. Я на мир тогда Огонь напущу, За годы стыда, За позор отомщу. На просторах земли Хонин-Хото Я устрою тогда великий потоп, С Ханом Хурмасом схвачусь опять, Как веревку его скручу, Западных небожителей пятьдесят пять Вдрызг растопчу.
Только внутренности мои соберите, Части тела моего воссоедините. Пусть приму я тот, Мой прежний вид, Как трава растет, Как камыш стоит.
Сорок четыре восточных небожителя Голос бывшего Атай-Улана услышали, Издалека они его увидели, Из жилищ наружу все вышли. Собрались они быстро в кучу, Началась между ними буча. Всю черноту-клевету собрав, Они ругаются, Всю серость-мерзость собрав, Они толкутся, Между собой они тягаются, Между собой они дерутся.
Наконец Агсаргалдай,— Главный черный батор, Широтой груди своей хвастаясь, Толщиной костей своих бахвалясь, Начинает деловой разговор.
- Послушайте,— говорит,— Что я скажу сейчас. Нас, восточных небожителей, Обидел западный небожитель Хан Хурмас. Нашего славного Атай-Улана В ожесточеннейшей схватке он победил. Тело нашего славного Атай-Улана На семь частей он мечом разделил, Разбросал он эти части по земле, где тайга, В одном месте шея валяется, в другом нога. А отрубленную черно-круглую голову Ногой он пнул. Волосато-круглую голову Вниз столкнул. Большая круглая голова закрутилась, Между небом и землей остановилась. Вверх возвратиться — так сил уж нет, Вниз опуститься — желанья нет. Словно на веревке с неба спускается, Словно на подпорке над землей поднимается. Превратилась она меж звездных сфер В черного дьявола Архан-Шудхэр. Во все стороны дьявол мечется и бросается, Солнце и луну проглотить старается. Но усилия его бесполезны, Луна и солнце в глотку не лезут. В это время Части Атай-Улана, мечом раздробленные, В это время Куски Атай-Улана, по земле разбросанные, Валяются, гниют, высыхают, Черное зловоние порождают. Распространяются от них гниль и плесень, Расползаются от них все болезни.
Богатая жизнь людей стала бедной, Жирная жизнь людей стала скудной. За что ни схватятся люди — вредно, За что ни возьмутся люди — скучно. Болезни, о которых никто не знал, Людей косят. Болезни, о которых никто не слыхал, Стада косят. Люди плачут и голосят. Людей, которые счастья достойны, Разоряют бедствия, войны. Люди мучаются, люди мрут, В горе-горьком они убиваются, Слезы людские Рекой-Ангарой текут, Слезы людские Леной-рекой разливаются.
Услышав об этом бедствии, Западные небожители решили действовать. Чтобы все обсудить заранее, Собрались они на собрание. Собранье надзвездное, мудрое, Собранье надлунное, утреннее, Все до тонкости обсудило И твердейше постановило:
«Хана Хурмаса, небожителя и властелина, Среднего, Красного сына, Бухэ-Бэлигтэ батора, Согласно добровольному уговору, На низменную землю спустить. В краю, где темно и глухо, В семье старика со старухой, Людей безвредных, Живущих бедно, Их сыном его родить».
Как собранью тому хотелось, Так оно все и сделалось. На краю земли, средь болот и гор Народился Бухэ-Бэлигтэ батор. Вырос он в краю убогом и сером, А называться он стал Гэсэром.
Вырос он, лисицами не обнюханный, Вырос он, быками не боданный. Землю, где живут старик со старухой, Считает он теперь своей родиной. Хочет он, решительно действуя, Избавить народ от бедствия.
Сорока четырем восточным небожителям Под одним солнцем с ним не жить нам. Могуществом большого пальца Предстоит с ним тягаться. Силой плеча помериться, В мощи спины увериться. Жечь его нашим красным огнем, Чтобы больше нам не слышать о нем. Кончилось время бояться, Настала пора сражаться.
Черный дьявол Шудхэр-Архан Обратился за помощью к нам: — Все усилия мы приложим И ему сообща поможем. Тело доблестного Атай-Улана, Что страдает, местью томим, Соберем мы, обшарив все страны, И в единое соединим. Придадим ему прежний вид, Пусть опять зубами скрипит. На могучие ноги поставим, Новой силы ему прибавим, Чтоб из дьявола черного, лешего, Хана Хурмаса не победившего, Стал он вдвое сильнее прежнего, Стал он втрое сильнее бывшего. Берегись тогда, Хан Хурмас, Что задумал идти против нас. Вместе с сыном твоим Гэсэром Из тебя мы лепешку сделаем. И всех западных небожителей Из пятидесяти пяти долин, Расточители и разрушители, Превратим мы в коровий блин.
Их старуху Гурмэ-Манзан Кинем мы в кипяток, в казан. Всех врагов мы расквасим вдрызг, Не останется даже брызг. Будет нашим западный край,— Похвалялся Агсаргалдай.
В это время чернее черного Голос подал со стойбища черного Небожитель другой — Балай. Говорил он тоже напыщенно, Но слова его были услышаны, Все решили: Балая слово Своевременно и толково.
— Если витязь родился ловким, Если витязь родился сильным, Надо убить его, пока он в пеленках, Изрубить, пока он плаксивый. Если он на колени встанет, До него уже не достанешь, Если на ноги витязь встанет, То его уже не затронешь, А до стремени он дотянется, То его уже не догонишь.
Чтобы величайшего из врагов победить, Чтобы быстрейшего из жеребят перегнать, Чтобы переднее назад заворотить, Чтобы заднее наперед загнуть, Чтобы неломаемое сломать, Чтобы непугаемое спугнуть, Чтобы сор без остатка вымести, Чтобы обиды горькие выместить, Чтобы одержать нам победу полную, Чтобы, победив, мы чаши наполнили, Чтобы на пиру победителей радоваться, Вот что, небожители, надо нам.
Тринадцать бойцов самых ловких и быстрых На низменную землю сразу же выпустим. Будет там великое побоище…— Говорил Балай с черного стойбища.
В это время Черный-пречерный Хирхаг, Из черной головы своей мысли беря, Из черного рта своего слова даря, Говорил-кричал примерно так:
— Из локтевой кости Гэсэра Рукоятку для плетки сделаем, Из берцовой кости Гэсэра Кнутовище сделаем, Из круглой головы Гэсэра Дымящуюся головешку сделаем!
Атая-Улана Разрубленные куски соберем, На небо поднимем, воссоединим, Жизнь и силу в него вдохнем, Оживим и оздоровим!
Третий оратор Хара-Оеор В другую сторону повел разговор. Стал он дальнее вспоминать, Стал он давнее ворошить. Гладко-гладкое стал он мять, Цельно-целое стал крошить.
— Вспоминать разве мы не должны, Что ведь сам Атай-Улан Развязал узелок войны, На дорогу сраженья встал, Разве он не пускал стрелу? Разве он копья не ломал? А теперь он упал во мглу, А теперь он в беду попал, Для чего заботиться нам? Пусть вину искупает сам.
Когда два человека дерутся, Люди смотрят со стороны. Когда два бугая сойдутся, Хозяева наблюдать должны.
Тут вышел, мрачен и хмур, Черный шаман Боолур, В которого вселилась Атая-Улана душа, Вышел он, одеждами звякая и шурша. Начал он шаманить, Начал он бормотать-завывать. — Восточных шэнгэринов сорок четыре, Западных шэнгэринов пятьдесят пять. Несправедливость творится в мире, Западные восточных начали притеснять. Начали нас оплетать-винить, Начали нас угнетать-чернить. Все колющее они точат, Всем рубящим они машут. Обижают нас кто как хочет, Ни о чем нас не спрашивают.
Бывало, Там, где мы боялись, Атай-Улан храбростью нашей был. Бывало, Там, где мы поддавались, Атай-Улан опорой нашей был. Бывало, Там, где мы сомневались, Атай-Улан душой нашей был. Думайте день, Думайте ночь, Атай-Улану надо помочь.
Тело доблестного Атай-Улана, Что страдает, местью томим, Соберем, обшарив все страны, И в единое соединим.
На могучие ноги поставим, Новой силы ему прибавим. Чтоб из дьявола черного, лешего, Хана Хурмаса не победившего, Стал он вдвое сильнее прежнего, Стал он втрое сильнее бывшего. Все заклятья с него мы снимем, Возвратим его доброе имя. Все задуманное решится, Все желаемое совершится, Все препятствия одолеем, Все преграды пройти сумеем.
Всех западных небожителей Из пятидесяти пяти долин, Расточители и разрушители, Превратим мы в коровий блин. Всех врагов мы расквасим вдрызг, Не останется даже брызг. Тех, кто нынче сверкает перлами, Раскидаем по ветру перьями. И на небе мы будем первыми, И над небом мы будем первыми. Так закончил Боолур шаманить — Так закончил он бормотать-завывать:
Новому оратору говорить пора, Вышел небожитель Уняар-Хара. Сильно он рассердился, Щеки надул, Говорил-горячился, Что пришло на ум.
— В припасенный аркан Шею свою продевать не будем. В навостренный капкан Ногу свою мы ставить не будем. Земные несчастья Нас не касаются, Атай-Улана части На земле пусть валяются…
Тут столпились небожители в кучу, Началась между ними буча. Всю черноту-клевету собрав, Они ругаются, Всю серость-мерзость собрав, Они толкутся, Между собой они тягаются, Между собой они дерутся. Среди неба большого, просторного, Разделились они на две стороны.
В это самое время, О котором речь у нас идет, В это самое время, О котором рассказ наш течет, Самый западный из западных небожителей Хухэрдэй-Мэргэн, А с ним витязь-царевич Хултэй Тайжа Вышли от бабушки Манзан-Гурмэ, Вышли от батюшки Эсэгэн-Малан С наказом, который был им дан.
Едут они откуда, середину неба видать, Едут они откуда, середина земли видна, Едут они, где встречаются солнце и луна.
Этого места достигнув, Хухэрдэй-Мэргэн Повод синего коня натягивает, Синего коня своего останавливает, Синий конь ему подчиняется, Батор Хухэрдэй-Мэргэн на синих стременах Синего серебряного седла Приподнимается.
Черный дьявол Архан-Шудхэр, Происшедший из лохматой головы Атай-Улана, Витязей этих издалека разглядел, За черное колдовство приняться хотел, Чтобы напустить какого-нибудь тумана, Но испугался он свыше всяких мер, Устыдился он свыше всяких мер, Колдовство его прерывается, За спину золотого солнца спрятаться он успел, За грудью нежно-прекрасной луны он скрывается.
Богатырь Хухэрдэй-Мэргэн И царевич Хултэй Тайжа, Два витязя славных, Оба витязя равных, Догадались, Что солнце Алтай-господин, Догадались, Что луна Алма-госпожа Черного дьявола собою прикрыли. Очень они рассержены были.
Хухэрдэй-Мэргэн В широкую грудь полнеба вдохнул, Хухэрдэй-Мэргэн Щеки свои сердито надул, Крик оглушительный издает, Как тысяча лосей одновременно ревет. Крик сотрясающий издает, Как десять тысяч лосей одновременно ревет.
Солнце Алтана-господина Он обвиняет, Луне Алма-госпоже Он пеняет: — Архана — черного дьявола Вы зачем за собою спрятали? Вы зачем его Своей золотой спиной защитили? Вы зачем его Своей нежной грудью прикрыли? По доброте своей это вы сделали, Или черт Архан показался вам страшен? Или вы такие уж смелые, Что хотите врагами стать нашими?
Услыхав эти дерзкие речи И словами им не переча, Солнечный сын Нагадай-Мэргэн дегэй И лунный сын Сайхан-Мэргэн дегэй Оседлали своих коней, Бухарские желтые луки взяли И колчаны, что стрел полны.
— Посмотрим,— они сказали, Что там бродят за крикуны.— Кони у них хоть разные, Но оба огненно-красные. За гривы они хватаются, В седла они садятся, Сразиться они собираются, Никого они не боятся, Оба они красивы, В плечах у обоих — сила. Пальцы рук у них цепки, Сухожилия крепки. Они схватки достойной жаждут, Силу-ловкость они покажут.
Между тем Атая-Улана лохматая голова, Хоть и чертом ставшая, но умная, Все смекнула, все поняла И коварство свое задумала. Вышел дьявол Из-за солнечной золотой спины, Вышел дьявол Из-за лунной нежной груди, Где он прятался и таился. Оказался он у витязей на пути, Смирным, добреньким притворился. Нагадаю-Мэргэн дегэю И Сайхан-Мэргэн дегэю Как бы нечаянно Он навстречу идет. Как с друзьями с ними встречается, Сладкие речи ведет.
— Ах, вы витязи мои, витязи, Ах, дегэи мои, дегэи, Наконец-то мы свиделись, Глазам поверить — не смею. Мы ведь так же сродни, Как жир и масло, Нашей дружбы огни Пусть не гаснут. Давайте На десять белых лет Сватьями станем. Давайте На двадцать светлых лет Кумовьями станем. Давайте На тридцать сияющих лет Братьями будем, Соединим наши судьбы.
Так витязям коварный Архан говорит, А сам полосатым глазом вбок косит. Он взглядом своим блукает, Он клыками своими сверкает. Называя витязей братцами, Зубами своими клацает. Думает он, что улыбается, А выходит, что огрызается.
Витязи все увидели, Ждать себя не заставили. Стрелы хангайские вынули, В пасть Архана направили. Натянули луки бухарские, Целят в бельмы арханские. Но дьявол Архан схитрил и тут — Из глаз у Архана слезы текут. Как коза кричит пронзительно, Как ягненок блеет просительно. Стал он витязей уговаривать, Обещаньями стал задаривать: — Ах, вы, витязи мои, витязи. Ах, дегэи мои, дегэи, Не стреляйте в меня вы, витязи, А уж я услужить сумею.
Ты, солнечный сын, Нагадай-Мэргэн, Ты, лунный сын, Сайхан-Мэргэн, Опустите луки свои до колен. Когда будете вы в дальнем пути, Я помогу вам скакать-идти.
Когда будете дневную землю обогревать, Я буду вам помогать, Когда будете ночной земле светить, Я буду лучи блестить. Впереди у вас Видимость улучшать я буду, За спиной у вас Я крепостью буду. Дела решать — советником буду, В пути ночевать — товарищем буду. Коней ловить, Деревья рубить, Скот пасти терпеливо буду. Давайте На десять белых лет Сватьями будем, Давайте На двадцать светлых лет Кумовьями будем. Давайте На тридцать светящихся лет Братьями будем, Соединим наши судьбы.
Солнечного сына Нагадая-Мэргэна дегэя Обмануть речами не удалось. Посмотрел он на дьявола не робея И увидел его насквозь.
— Днем, Когда мы ходим по небу, Сопровождать не надобно нас. Ночью, Когда мы ходим по небу, Тысячи звезд окружают нас. Ни в полдень ясный, сияющий, Ни в полночь, ни в дождь, ни в туман Не нужен нам в спутники и в товарищи Черный дьявол Архан.
Между тем Лунный сын Сайхан-Мэргэн К дьяволу как будто прислушивается, Дьяволу как будто сочувствует, Дьявола как будто жалеет, Защитить его собирается, Приголубить намеревается.
— Когда днем по небу ходить мы будем, Тенью нашей он будет. Когда ночью по небу ходить мы будем, Дополнительным светом будет. Сделаемся с ним мы сватьями, Станем с ним кумовьями. Соединим наши судьбы. Нас никто не осудит. Станем с ним побратимами, Всюду славными, всюду чтимыми. Будем с ним мы как сверстники, Будем с ним как ровесники. Для веселья и боя Лучше трое, чем двое.
Дьявол даже ушам своим не верит, Рот растянул шире чем двери. Громко хохочет, клыками сверкает, С новой речью к витязям подступает.
— Если мы стали уже побратимыми, Давайте меняться вещами любимыми: Кресалами, трубками, кошельками, Кисетами, плетками, кушаками. Сядем мы на винно-черной реке, У каждого чаша с вином в руке. Говорить будем, Пока сметана на чистой воде не образуется. Беседовать будем, Пока трава на голом камне не вырастет. Помогать друг другу мы обязуемся, Общий дом на троих мы выстроим. На десять белых лет Сватьями будем. На двадцать светлых лет Кумовьями будем…
Чем больше Лунный сын Сайхан-Мэргэн Про дружбу с дьяволом плел и пел, Тем больше Солнечный сын Нагадай-Мэргэн Лицом мрачнел.
Начали витязи спорить, Вспоминать хорошее и плохое, Начали они вскоре Ссориться между собою. Каждый камень переворачивать, Каждое слово переиначивать.
В конце концов Нагадай-Мэргэн, солнечный сын, Поехал дальше один. А черный дьявол Архан Тотчас полез в карман, Достает из кармана за предметом предмет, Кресало, трубку, кисет. Все это Сайхану в руки сует, А его вещи себе берет.
— Раз уж стали мы,— говорит,— побратимами, Обменяемся вещами любимыми.— Взяли они трубку, величиной как пень, Взяли они кисет, величиной как олень. Кисет этот, набитый табаком, они открывают, Трубку эту резаным табаком набивают, Кресалом белым, как зимний день, Искры жаркие высекают. Трубку они сосут шумно, Дым они выпускают клубно. Говорят, Пока сметана на чистой воде не образуется, Говорят, Пока трава на голом камне не вырастет. Помогать друг другу они обязуются, Общий дом собираются выстроить.
Тем временем Дорога Нагадая-Мэргэн дегэя Прямо ли идя, По сторонам ли кружа, Встретилась с дорогой батора Хухэрдэя И царевича Хултэя Тайжа. Рассказал им Нагадай-Мэргэн — солнечный сын, Почему он оказался один. Рассказал он им, Что лунный сын Сайхан И черный хитрый дьявол Архан На десять белых лет Сватьями стали, На двадцать светлых лет Кумовьями стали. Что сидят они там и братаются, Помогать — дружить обещаются.
— Начали было мы с ним спорить, Вспоминать хорошее и плохое, Но из-за этого вскоре Перессорились между собою, Каждый камень переворачивали, Каждое слово переиначивали. Я с тех пор одиноким стал, Я с тех пор, как тень потерял.
О таком услыхавши деле, Оба витязя обалдели. Стоят, не понимая, стоят ли, Сидят, не понимая, сидят ли.
Рассердились, щеки надули, Огорчились, луки согнули. Посылают стрелу к Сайхану, Посылают стрелу к Архану. Полетели, шурша опереньем, Эти стрелы с предупреждением. Не увидеть Сайхан не мог, Как воткнулись стрелы у ног. Вниз он в землю глядит, мрачнеет, Вверх он в небо глядит, бледнеет. Догадался в конце концов, Что глупец он из всех глупцов.
Хухэрдэй-Мэргэн не долго думая Хангайскую стрелу достает, Хухэрдэй батор не мудрствуя Черную стрелу на тетиву кладет. Он ногами землю притаптывает, Он глазами небо проглядывает, Над острием стрелы он нашептывает, Над опереньем стрелы наговаривает: — Ты лети, стрела, Легка и остра, Не в небе пропасть, Не в поле упасть. Ты лети, стрела, Шархану в пасть! Черного дьявола Насквозь пронзить, Мохнатую голову На куски разбить.
Боевой свой лук Он так натянул, что дым пошел. Бухарский свой лук Он так натянул, что огонь пошел. Вырвалась стрела, полетела, Зашуршала и засвистела. Силой большого пальца закрученная, Ловкостью указательного пальца пущенная, При полете звук родящая, Звук по воздуху носящая. Нацеленная стрела молниеносно летит, Хангайская стрела неотвратимо звенит. Желто-черная стрела в цель попадает, Жилы-мускулы разрывает, Кости крепкие раздробляет, Душу с мясом разъединяет.
Высокое, просторное небо До краев содрогается, Низкая, просторная земля До глубины сотрясается. По небу черный туман расплывается, По земле желтый туман расстилается. Сун-море волнуется, Сумбэр-гора качается, Ветер жадный беснуется, Клубами пыль поднимается. Атай-Улана большая лохматая голова, Которую Хан Хурмас ногой пнул, Которую Хан Хурмас вниз столкнул, Которая летела, крутилась, Которая между небом и землей остановилась, Которой вверх возвратиться — так сил уж нет, Которой вниз опуститься — желанья нет, Которая словно на веревке с неба спускалась, Которая словно на подпорке над землей поднималась, Которая превратилась меж звездных сфер В черного дьявола Архан-Шудхэр.
Теперь эта голова, сшибленная стрелой, Полетела вниз, завертелась юлой, Полетела голова на землю вниз, По вселенной всей раздается свист, Будто камень шуршит, будто стрела звенит, Будто коза орет пронзительно, Будто козленок блеет просительно.
В это время Тринадцать бойцов самых ловких и быстрых Восточные небожители на землю выпустили, Чтобы черного дьявола защитить, Чтобы быстрейшего из жеребят перегнать, Чтобы переднее назад заворотить, Чтобы заднее наперед загнуть, Чтобы падающую голову успеть подхватить, Не дать ей упасть, а на небо вернуть.
Полетели они к сухой земле, Полетели они наперерез стреле. Полетели они, как молния, Шумом-вихрем землю наполнили, Но хангайская стрела заговоренной была, Быстрее молнии оказалась стрела.
Летел Архан, раскрывши пасть, Летел Архан, оскалив клыки, Летел Архан, чтоб на землю упасть, У желтого моря, у желтой реки. Крепкие скалы начали рушиться, Высокие горы начали колебаться, Вода речная льется на сушу, Вода морская горой поднимается.
Недалеко от широкой желтой реки, Недалеко от места, где водопой, В морские воды, что глубоки, Свалился дьявол вниз головой. Первое время он недвижно лежал, Но силы собравши, натужился, встал. В себя приходить он начал, Встретясь с черной землею, с матерью, Море вокруг поворачивая, Землю он всю осматривает. Все видно ему, как на блюде, Леса и горы, стада и люди.
Вдруг, У подножья горы под названием Хан, На берегу реки под названьем Хатан, Увидел он дворцы Абая Гэсэра, С испуга дьявол сделался серым, Скорее голову он пригнул, В глубокое море на дно нырнул. У дна морского он притаился, В густые водоросли забился.
А Хухэрдэй-Мэргэн батор, Стрелу пустивший, Черного дьявола Архана стрелой сразивший, Победителем называться стал, Покровителем и людей и стад. «Жеребятки пусть растут и резвятся, Люди пусть живут и плодятся»,— Такое пожелание высказал, А сам трубку с кисетом вытащил. Берет он свою трубку из чистого серебра, Толщиной с рукав, Открывает он свой бархатный кисет, Величиной с мешок, Красно-резаным табаком Трубку он свою набивает, Кресалом, величиной с озерко, Искры жаркие высекает, Мягко-пушистый трут, С матерого лося величиной, Махая им, раздувает. Дым от трубки пошел, Как речной туман, Изо рта дым пошел, Как дымит вулкан. Трубку сосет он шумно, Дым выпускает клубно. Архана — черного дьявола Убитым он посчитал, Всех несчастных земных людей Спасенными он посчитал, Всех прекрасных земных зверей Сохраненными он посчитал, Золотое солнце с нежной луной Защищенными он посчитал, Необъятный простор земной Очищенным он посчитал, Свои дневные желанья Исполненными он посчитал, Свои ночные мечтанья Совершенными он посчитал. Поэтому, трубку свою докурив, Поэтому, коня своего накормив, В западные небесные пределы, К пятидесяти пяти небожителям Отправился, поскакал.
В это самое время, Повод — в руку, а ногу — в стремя, Живущий в долине Сорогто, Имеющий быстро-синего жеребца, Имеющий черно-злые мысли, Имеющий погано-вонючую душу, Ездящий по грязно-жидкой дороге, Хранящий клеветническую книгу законов, Хара-Зутан-Ноён, Зная, что скот его не поен, К желтому морю Манзану Через лесные и степные поляны, Накормленного свежей травой, Весь скот свой пригнал на водопой. У впаденья в море Реки, под названьем Хан, У степного подножья Горы, под названьем Манхан, Быстро-синего жеребца Хара-Зутан останавливает, За загривок жеребца ухвативши, на землю соскакивает, Обе полы халата неторопливо отряхивает, Место, куда приехал, оглядывает. И видит он, что у самого водопоя Деревце выросло золотое. Золотые листочки, золотой ствол, Хара-Зутан к деревцу подошел. Осинка приветно зашелестела. Веточки к нему наклонились. Сердце у Хара-Зутана вскипело, Черные мысли зашевелились. «Наверное, это Абай Гэсэр Чары свои напустить успел. Наверное, это его колдовство, Его бахвальное волшебство». Черные мысли Хара-Зутана кипели, Серые помыслы переливались. А листочки осинки все шелестели, А ее веточки все склонялись. Хара-Зутан Полы халата за кушак заткнул. Хара-Зутан Рукава халата до локтей завернул. Золотую осинку, нежную и покорную, Ухватившись за ствол, вырвал с корнем он, Золотые веточки изломал, Золотые листики истоптал. Манзар — желтое море заволновалось, Манхан — высокая гора засодрогалась. Черный ветер подул со свистом, Черный смерч завертелся быстро, Желтый туман поплыл, поплыл, Заклубилась едкая пыль, пыль. Точно ли в это время — сказать нельзя, Из желтой морской воды Показались огромные красные глаза, Показалась над водой морская трава, А в траве — лохматая голова. Чудовище страшное озирается, Чудовище к берегу приближается. Хара-Зутан Все черные мысли свои рассорил, Хара-Зутан Все серые помыслы позабыл. А черный дьявол Архан, злодей, Вышел из воды земли черней. Около золотой осинки садился, К Хара-Зутану он обратился:
— Дверь, не тобой закрытую, Ты зачем открыл? Дверь, не тобой открытую, Ты зачем закрыл? В дверь, из которой не выходил, Ты зачем вошел, Из двери, в которую не входил, Ты зачем вышел? Кто ты сам? Где твой дом-крыша? Звериный ли ты сын? Птичий ли ты сын? Овечий ли ты сын? Человечий ли ты сын? Если слово имеешь — сказывай, Если речью владеешь — рассказывай. Не то, Начиная с рук откусывать— изжую. Не то, Начиная с ног откусывать —проглочу. Раскрыло чудовище пасть свою, Каждый клык подобен копью-мечу. Раскрыло чудовище огромный рот. Всю землю проглотить норовит: Верхними клыками небо скребет, Нижними клыками горы скоблит: Множество людей, В гору поднимающихся, Слизнуть намеревается; Множество людей, С горы спускающихся, Схлебнуть собирается. У Хара-Зутана С испугу в глазах зарябило; У Хара-Зутана дыханье перехватило. Поджилки трясутся, озноб забил, Имя свое и то забыл. Хара-Зутан за последнее ухватился, Чудовищу страшному погрозился:
— Хоть бы ты меня, дьявол, с костями съел, Но придет мой племянник-внук. Абай Гэсэр, Вид твой страшный ему нипочем, Он тебя на куски изрубит мечом. Он за дядю-деда тебе отплатит, Сил у него на это хватит.
Архан — черный дьявол, По-прежнему зубы точит. Архан с раскрытой пастью злобно хохочет:
— Что это у тебя за внук-племянник такой, Чтобы сумел совладать со мной? Где он возьмет такую мощь, Чтобы тебе, бедняге, сумел помочь? Где он возьмет такую прыть, Чтобы меня, черного дьявола, сумел победить?
Хара-Зутан, чтобы душу свою сберечь, Чтобы кожа с него была не содрана, Заводит о Гэсэре хвалебную речь, Говорит толково и собранно:
— Хана Хурмаса, небожителя и властелина, Среднего Красного сына, Бухэ-Бэлигтэ батора, Западные небожители на землю спустили, Согласно добровольному уговору, Всем необходимым его снабдили.
Спустился он для решительных действий, Избавить народ от бедствий. С указанием из пяти священнейших книг Он спустился, Превратить вечность в единый миг Он спустился. С заданием благополучие возвратить Он спустился, С заданьем порядок восстановить Он спустился. С желанием веселье возродить Он спустился. С мечтаньем всю нечисть истребить Он спустился. С надеждой успокоить людей земных Он спустился. С решеньем счастливыми сделать их Он спустился. С мудростью для семидесяти мудрецов Он спустился. С основой для семидесяти языков Он спустился.
От черных замыслов, злых врагов Державно-булатный меч он имеет, От нападения злостно-черных врагов, Сделанный из семидесяти козьих рогов, Сокрушающе-желтый лук имеет. Если над острием стрелы пошепчет, * Красное пламя появляется, Если над опереньем стрелы, пошепчет, Синее пламя возгорается. Если выпустит он стрелу свою в цель, Никто от нее не останется цел.
Так говорил Хара-Зутан В надежде, что испугается, дьявол Архан. Но дьявол Архан был коварен и зол, К душе Ноёна он ключик нашел.
— Абая Гэсэра ты справедливо хвалил, Ведь он двух невест у тебя захватил. Двух прекрасных девушек, двух нежнейших принцесс, Отобрал у тебя Гэсэр-молодец. Имя твое он навек обесчестил, Слава твоя покрылась шерстью. Ты его хвалишь, как будто невесту, А сам от тоски не находишь места, Душа твоя сохнет от злости и ненависти, Весь ты пылаешь от жажды мести. О Гэсэре хвалебные речи заводишь, А сам в одиночестве ходишь-бродишь. Когда в дальний путь соберешься, В спутники кого ты возьмешь? Когда отомстить-навредить соберешься, Товарища себе где ты найдешь? Давай На десять белых лет Друзьями будем. Давай на двадцать светлых лет Товарищами будем. Давай на тридцать наибелейших лет Побратимыми будем. Абая Гэсэра сообща погубим. Впереди у тебя Видимость улучшать я буду, За спиной у тебя Я оградой буду. Дела решать — советчиком буду, В пути ночевать — товарищем буду. Десять длинных лет отведем для отмщенья, Пока сметана на чистой воде не образуется,— Дьявол Хара-Зутана уговаривает,— Пока трава на голом камне не вырастет,— Он его раззадоривает, Против внука Гэсэра деда настраивает, Перед самим собой его опозоривает.
Черного дьявола Аркана Хара-Зутан слушает, Серо-грязные слова запали в душу. Они душу смрадом-вонью наполнили, Злые мысли у Ноёна вскипают, Пораженья свои он припомнил, Неудачи свои вспоминает. Так, желающие мстить-вредить, Они друзьями становятся, Так, желающие мутить-чернить, Они родными становятся.
Был Хара-Зутан-Ноеном достойным, Стал Хара-Зутан-Ноеном разбойным. С черными мыслями, С серыми помыслами Хара-Зутан-Ноен, Архана дружок новоявленный, Мечтой об отмщении упоен, Говорит этому черному дьяволу: —
Когда все на небе уснет, Когда все на земле замрет, В середине ночи кромешной Приходи к Гэсэру не мешкая. Где что лежит у него, я знаю, Все оружие его заранее изломаю. Хангайскую, черную стрелу Я вдоль расколю, Оперение на стреле Я все растреплю, Желтый лук его, Из семидесяти козьих рогов, Разломаю я на семьдесят кусков, Все куски разбросаю, Тетиву искромсаю. Меч его, Не тупящийся о кости изюбра, Меч его, никогда не ржавевший, Я с обеих сторон зазубрю И на прежнее место повешу. А ты, мой друг, наготове будь, Ко дворцу Гэсэра отыщешь путь. По задворкам серебряного дворца На животе проползешь, У ступенек золотого крыльца До полуночи подождешь, Когда будешь до полуночи дожидаться, Поразмысли, как с Гэсэром сражаться.
У Архана страх по спине ползет, У Архана страх сердце сосет. — Ты, Хара-Зутан, мой друг новоявленный, Если я ослабею, Победить не сумею, Поспеши на подмогу мне, дьяволу. Если мы победить сумеем, Убьем Гэсэра или захватим живьем, Если до утра уцелеем И до полнолуния доживем, Сумеем неперегоняемого жеребенка перегнать, Сумеем неседланого жеребца оседлать. Если я в эту ночь своего добьюсь, Наперекор небесам, наперекор судьбе, То на царевне Урмай Гохон — сам женюсь, А царевну Тумэн-Жаргалан отдам тебе. Будем мы с тобою, два брата, Жить и счастливо и богато. Будет много у нас добра, Будет мяса у нас — гора. А наложницы наши, красавицы, Будут нежиться, будут ластиться.— Два злодея, сообщника, За правые руки взялись, Два разбойника, заговорщика, В верности поклялись.
Так Хара-Зутан Со своими черными мыслями, Со своими серыми помыслами, Замысел в сердце лелея злой, Скотину с водопоя пригнал домой.
Дома радуется, мечтает, Удовлетворенье испытывает, Имущество Абая Гэсэра в уме перебирает, Скотину Абая Гэсэра в уме пересчитывает. Пусть богатства идут одно к одному, Пусть добро присоединится к добру, Всех людей Гэсэра себе возьму, Всю скотину Гэсэра себе заберу. Все мне в доме понадобится, Все в хозяйстве мне пригодится… Радостью великой он радуется, Весельем великим он веселится.
А когда на небе все успокоилось, Когда на земле все уснуть успело, Хара-Зутан, превратившись в разбойника, Пошел во дворец Абая Гэсэра. Во дворец он тайно пробрался И за черное дело принялся.
Хангайскую, черную стрелу Он вдоль расщепал, Оперенье на стреле Он измял, изорвал, Боевой желтый лук Из семидесяти козьих рогов Разломал на семьдесят мелких кусков, Все куски по сторонам разбросал, Тетиву искромсал. Державный меч, Не тупящийся о кости изюбря, Меч достойнейший, незапятнанный, Он с обеих сторон зазубрил И, за полог заткнувши, спрятал. Все, что крепкое, он ломает, Все, что сильное, ослабляет, Все что острое, он затупливает, Снаряжение все перепутывает.
В это время, О котором речь тут идет, В это время, О котором рассказ течет, Абай Гэсэр, благополучен и благодушен, Дневной охотой слегка утомлен, Находился у прекрасной Урмай Гохон. Самую сладкую пищу вкушая, Самое крепкое питье попивая, Самое древнее припоминая, О дальнем, будущем рассуждая, Наслаждаясь, они сидели, А потом уж пошли к постели. С Урмай Гохон, Подобной солнышку, красивой, доброй, Улеглись они в мягкое, теплое, Одеялом легким и теплым они оделись, Друг от друга они согрелись, Сбросив все одежды и платья, Заключили они друг друга в объятья.
Полночь пришла, А луны на небо не выплыло, В темном небе ни светлой щелочки, У каменно-черных ворот как будто скрипнуло, У буро-каменных ворот как будто щелкнуло.
Тридцать три богатыря Все вповалку спят, Триста грозных воевод Все подряд храпят. Только собаки, сторожевые, верные, Тревогу подняли первыми, Подняли они лай со всех сторон, Пробудилась от сна Урмай Гохон. Прекрасным умом она все поняла, Живым умом во все углубилась, Растолкала Гэсэра и подняла, Опасеньями с ним поделилась:
— Вокруг дворца не черта ли трескотня, В подвалах дворца не дьявола ли возня, Мой витязь славный, Гэсэр Абай, Враги во дворце, скорей вставай. Проснулся Гэсэр, поднялся он, Не понимает, что это значит, Большим удивлением удивлен, Задачей большой озадачен.
Со всей силой и ловкостью рук Первым делом хватается он за лук, За хангайскую стрелу он хватается, Больше прежнего удивляется. Стрела, упреждающая другие стрелы, Вместе с луком не уцелела. Хангайскую упреждающую стрелу Кто-то вдоль расщепал, Боевой неизменимый лук Из семидесяти козьих рогов Разломан на семьдесят кусков, Тетива у него перерезана, Все, что острое, все железное, Все ломающее загублено, Все режущее затуплено, У копья рукоятка изрублена. За меч державный схватился он, Под пологом его найдя кое-как. Меч зазубрен с обеих сторон, Бесполезно держать в руках.
Себя не помня, врагов кляня, Гэсэр гнедого зовет коня. С ногами быстрыми, тонкими, С копытами крепкими, звонкими. Конь гнедой Бэльгэн отозвался вмиг, Конь, как молния, под окном возник. В юго-западное окно копытом бьет, Открывает окно, батора ждет. Он спросить своим ржаньем хочет: Что за паника среди ночи? Услышал ли хозяин слухом-бденьем Далекого ночного врага? Увидел ли хозяин острым зреньем Близкого ночного врага? Гэсэр одевается в одно мгновенье, В окно выскакивает в нетерпении. Одним движеньем в кромешной мгле Гэсэр оказывается в седле. Конь копытами вкруг дворца стучит, Гэсэр сердито во тьму кричит:
— Если хочешь со мной сразиться, В щелку прятаться не годится. Если руки твои не слабы, Что ж ты прячешься, словно баба? Если витязь ты, хоть немного, Что ж ты прячешься под порогом? Перестань по задворкам ползать, Никакой в этом нету пользы. Выходи ты в поле просторное, Где дорога большая, торная, Где стоит сосна пятиглавая, Потягаемся там силой-славою.
Крик оглушительный Гэсэр издает, Как тысяча лосей одновременно ревет. Крик сотрясающий издает, Как десять тысяч лосей одновременно ревет. После этого За правую сторону повода он потянул. После этого Направо коня своего Бэльгэна повернул. Не выпуская повод из крепких рук, Сделал по солнцу обширный круг. Направил коня он в поле просторное, Где лежит дорога большая, торная, Чтоб под древней сосной, Под сосной пятиглавой, Потягаться с врагом силой-славой.
В это время дьявол Архан, Злотворением обуян, Под серебряно-золотым дворцом Без всякой пользы На четвереньках и на брюхе ползал. Вылез он из-под дворца от злости серый И лицом к лицу повстречался с Гэсэром. Теперь черту — куда деваться — Хочешь — не хочешь, а придется сражаться.
Сошлись они в поле чистом, просторном, Где дорога лежит большая, торная, Где растет сосна пятиглавая, Сошлись они помериться силой-славою. Оба они могучи, Оба они сильны, Словно две черных тучи, Что грозой прогреметь должны.
Глядя на противника клыкастого, страшного, Абай Гэсэр у него спрашивает: — Кто ты, Мирный сон людей тревожащий, Кто ты, От сладкого сна людей будящий. Ты, что хочешь взять не положивши, Ты, подобно головешке чадящий?
Архан расправил широченные плечи И обратился к Гэсэру с наглой речью:
— А ты думал — ребенок малый Пришел тебя раздавить-убить? А ты думал мальчонка слабый Пришел тебя окрутить-удавить? Абай Гэсэр щеки надул сердито, Абай Гэсэр спрашивает у бандита:
— Скольких, Кровожаднейший из чертей, Задушил ты в колыбельках детей? Сколько ты болезней по земле распустил, Скольких ты людей голодом уморил? Сколько слез ты людям еще припас? Но сегодня, дьявол, пробьет твой час. Шеи, мощные, огромные, Как тростинки я свертывал, Ноги, толстые, словно бревна, Как травинки выдергивал. От человека родившийся, Сверхчеловеком не станет, На земле появившийся, До небес не достанет. Ребра у тебя костяные, а не железные, Против кого, чудо-юдо, полезло ты?
После этих слов Сердце у Архана затрепетало, После этих слов Печень у него задрожала, Колени его подогнулись, Сухожилия его натянулись. Во всем его черном теле Мускулы ослабели. Но продолжал он храбриться, Но продолжал он хвалиться:
— Когда начнем с тобой драться, Не буду я на месте топтаться, Не буду я мучить руки, ноги и спину, На землю тебя не кину, Я тебя, Начиная с рук откусывать, изжую, Я тебя, Начиная с ног откусывать, проглочу. Раскрыло чудовище пасть свою, Каждый клык подобен копью-мечу. Раскрыло чудовище огромный рот, Всю землю проглотить норовит, Верхними клыками небо скребет, Нижними клыками горы скоблит.
Два великих могущества сближаются, Схватка-битва у них начинается. Наклонили они головы, глазами косят, Напрягли они ноги, упираясь, стоят, Надвигаются друг на друга могуче, Наползают друг на друга как две тучи. Зная, что вселенная высока, Руками свободно взмахивают, Зная, что земля широка, Руками свободно размахивают. Лоб в лоб они упираются, Руками друг за друга хватаются. Толстые шеи друг у друга свернуть хотят, Большие головы друг у друга оторвать норовят. Сшибаются они, как изюбри, Бодаются, словно зубры. Ногами они топчут половину земли, Воздуху они полнеба вдохнули, Жилы они до крайности напрягли, Сухожилия они до крайности натянули. Там, где они упираются, Возникают ямы глубокие. Там, где они напрягаются, Возникают овраги широкие. Высокое просторное небо До краев содрогается, Низкая просторная земля До глубин сотрясается. Мясо друг у друга со спины выдирают, Мясо друг у друга с груди выгрызают. Красные ручьи по земле текут, Красные горы вокруг растут. Задевают борцы друг за друга руками, Словно камни стучат о камни. Из-за равной удали они не сдаются, Из-за равной силы они не качаются. Три дня они бьются, Семь дней они бьются, А схватка все не кончается. Но Абай Гэсэр во время схватки Сил набирается, Но Абай Гэсэр во время схватки Все прямее и тверже становится. У Гэсэра во время схватки Ловкости прибавляется, У Гэсэра во время схватки Движения убыстряются. А у черного дьявола сердце затрепетало, Тело вялым и сонным стало. Толстая шея его вот-вот согнется, Лохматая голова его вот-вот оторвется. Упругая спина его ослабела, Между ребрами у него заболело. Гэсэр Гнет его, как сырое дерево, Гэсэр Ломает его, как сухое дерево. Сун — великое море, Волнуется и дрожит. Сумбэр — великая гора, Сотрясается, дребезжит. После этого Гэсэр Архана черного В оборот берет. После этого Гэсэр коварного черта В обхват берет. Под двумя под мышками крепко жмет, Как камыш ломает, веревки вьет. Поднимает вверх и о землю бьет. О восточную тайгу брякнет, Восточные небеса сотрясаются. О западную тайгу брякнет, Западные небеса содрогаются. Заставляет Гэсэр Архана козлом кричать, Заставляет Гэсэр Архана козой верещать. Кидает Архана Гэсэр батор На острые скалы, на гребни гор, В южные горы. Архан ногами упирается, Северных гор Архан головой касается. А душа из черного тела Навсегда улетела.
Непобедимого врага победив, Быстрейшего из жеребят перегнав, Переднее назад заворотив, Неседланого жеребца оседлав, Заднее наперед загнув, Неломаемое сломав, Непугаемое спугнув, Абай Гэсэр До звона в своей богатырской груди радуется, Абай Гэсэр До стона в своем богатырском сердце восторгается. Вверх поглядит — смеется, Вниз поглядит — улыбается. Победителем он зовется, Удалым прозывается. После этого, Три слоя почвы срыв, После этого, три слоя земли открыв, Архана, черного дьявола, похоронил. И сверху тяжестью придавил. На излучине вечного моря, В середине степного предгорья, Воздвигает он каменную груду, Достигающую небесных сосков текучих, Воздвигает он квадратную кучу. Совершив такое деянье, Произносит он заклинанье:
— Под тремя слоями земли разрытой Будешь вечно лежать ты, Архан убитый. Ты, дохлая туша, лежи и тухни, Ты, тухлая туша, лежи и кисни, К жизни людской не тяни ты руки, Не мешай ты земной, человеческой жизни. После этого Трубку из чистого серебра он берет, С тюленя величиной, Кисет из черного бархата он берет, С оленя величиной, Копну красно-резаного табака В трубке бережно уминает, Кресалом, сверкающим как ледяная река, Искры-молнии высекает, Пушистый трут, величиной с лося, Размахивая им раздувает, Разгоревшуюся трубку сося, Дым как облако выпускает. Сидит Гэсэр — трубка в руке, А дым от нее, как туман по реке, Так сидит, говорят, Так дымит, говорят, О схватке с дьяволом вспоминает. После этого Возвратился он наконец В свой серебряно-золотой дворец. Во-первых, Тридцать трех богатырей, Во-вторых, Триста воевод, В-третьих, Три тысячи оруженосцев К себе зовет, Хара-Зутана зовет четвертым, От страха ни живого, ни мертвого.
Собирает он их всех вместе, Говорит он им всем по чести: — Что-то вы ленивыми стали, Чуть Гэсэра своего не проспали.
Тридцать три богатыря, Триста воевод, Три тысячи оруженосцев Великим удивлением удивились, Великим стыдом устыдились, Впредь, словами своими медлительными, Обещают они быть бдительными.
— А ты, Хара-Зутан,— говорит Гэсэр, Рановато на ноёнское место сел. Все вооружение мое ты возьми-ка, Все снаряжение мое собери-ка, Все колющее собери, все острое, Все режущее, все сверкающее, Все черно-желтое, все пестрое, Все разящее, все стреляющее, Все, что было до блеска наточено, Все, что за ночь тобой испорчено, Отнеси хангинским семи кузнецам, Отнеси шэнгинским семи кузнецам, Пусть они горны свои разожгут, Все исправят, все откуют, Все вернешь мне в целости сам.
Хара-Зутан Большим удивлением удивился, Хара-Зутан Большим стыдом устыдился. Глаза поднять на Гэсэра не может, Раскаянье его гложет. Но не ушел он от суда Гэсэра Абая, Гэсэр, когда нужный час настал. Хорошее вспоминая, плохое не забывая, Хара-Зутану выговаривать стал:
— Разве белые хорошие дела Мы не вместе делали? Разве твоя хангайская стрела Не летала рядом с моими стрелами? Не под одной ли крышей мы часто жили, Крепким словом сказанным дорожили? Будем судиться не по словам, А будем судиться мы по делам. Возьмем в свидетели нашего отца, Эсэгэя-батюшку, Мудреца и творца, Предначертанное им возьмем за закон, Пусть тебя судит не я, а он. Давай обратимся к бурханам-небожителям, Спросим у них: «Рассудите нас и скажите, Мирно ли мы разойтись должны, Вместе ли мы и дальше жить должны, Или мы сразиться с Хара-Зутаном должны, Или мы наказать его должны?
Хара-Зутан, от испуга серый, Начал ползать у ног Гэсэра. Ползает, корчится, извивается, Стонет, плачется, извиняется, Всячески себя умаляет, Гэсэра всячески умоляет:
— Отныне не буду я поступать по чужим словам, Отныне буду я себе хозяином сам, Ты меня не вини, мой племянник и внук, Не сумел я уйти из дьявольских рук, Это все Архана-дьявола каверзы, Обойти бы его надо за версту, А я, старый идиот и дурак… Охмурил меня старого хитрый враг, Но теперь-то уж я примерным буду, Твоей доброты-простоты не забуду.
Будем мы друг друга любить-уважать, Будем мы жить да добра наживать.— Абай Гэсэр по своей доброте Выслушал слова покаянные те. — Ладно,— сказал он,— прежнее за оплошность примем. Грязное, черное за беспечность примем, Впредь с врагами осторожными будем, Настороженными, чуткими будем. Чуткостью уха дальнего врага выслушивать будем, Зоркостью глаза близкого врага высматривать будем, Трезвостью разума Замышляющего врага распознавать будем. Если на кочку ногой не наступить, Откуда муть в роднике возьмется? Если черной мысли не заронить, Откуда черное дело возьмется? Если черного дела не совершить, За что же боги сердиться будут? Если по кривой тропе не ходить, Откуда взяться греху и блуду?—
Тридцать три богатыря, Триста воевод, Три тысячи оруженосцев Раскрыли уши, Правдивое слово, Справедливое слово Они внимательно слушают. Разумно-ясному дружно внимают, Торжественно-прекрасное постигают. Но Гэсэру они высказывают, Что надо бы Хара-Зутана наказывать, За то, что с чертом он спутался, В ущерб народу и родной стороне, Привязать его крепкими путами К толстой красной сосне, Привязать его ремнями кожаными, Содрать с него, изменника, кожу. У шубы теплый воротник должен быть, У люда старший богатырь должен быть. Шубу мы узнаем по ее теплости, Старшего мы узнаем по его строгости. Ты, Гэсэр, Белоголовому отцу Эсэгэю-батюшке помолись, Ты, Гэсэр, Седовласой Манули-матушке поклонись, Пусть черные дела Хара-Зутана пред ними предстанут, Пусть их правдивые слова мерой станут. Но Абай Гэсэр наказывать дядю-деда не стал, Только клятву с него при народе взял, Чтобы вел он себя впредь не разбойно, Чтобы вел он себя впредь достойно. Хара-Зутан Большим удивлением удивился, Хара-Зутан Большим стыдом устыдился, Клятву дав, домой удалился. Совершив этот суд милосердный свой, Абай Гэсэр отправился на покой. Прямой дорогой отправился он К любимой жене Урмай Гохон.
Урмай Гохон Серебряный стол накрывает, Сладко-вкусную еду расставляет. Урмай Гохон Золотой стол накрывает, Сладко-крепкое питье разливает. Угощает его и потчует, Угодить ему всячески хочет. Абай Гэсэр неторопливо вкушает, Абай Гэсэр неговорливо внушает: — Жестокого врага победив, Беспечности предаваться не следует. Великого врага победив, Хвалиться этим не следует.— Так, С похожей на красное солнышко, Так, Выпивая питье до донышка, Говорят они, Пока сметана на чистой воде не настоится. Сидят они, Пока трава на голом камне не уродится. Однако С наступлением вечера Берет он Урмай Гохон за плечи И ведет ее на постель мягкую, Под теплое легкое одеяло, Сейчас они вместе лягут, Благо, что ночь настала. Пожелаем ему сна спокойного, Пробужденья утром достойного. Пусть узлы он все пораспутывает, Пусть удача ему сопутствует, Пусть земля его будет щедрой, Пусть судьба его будет светлой. На родной земле, под его рукой, Пусть вернутся к людям мир и покой.
Эта маленькая светловолосая женщина давно стала символом советской эстрады. Она считалась и считается одним из самых востребованных композиторов СССР и России. По ее песням можно проследить всю историю страны, ее обычной жизни, великих строек и больших побед на военном и мирном поприще.
Он появился на свет 7 ноября 1879 года (по старому, действующему до февраля 1918 года стилю, – 26 октября) – ровно в день, когда в 1917 году победила Великая Октябрьская социалистическая революция, как ее официально, на государственном уровне, именовали в советскую эпоху. И вся биография Льва Давидовича Троцкого похожа на революционный вихрь.
Татьяна Ивановна Погуляева, окончив в 1986 г. филологический факультет Иркутского государственного университета, уже почти сорок лет работает учителем русского языка и литературы, в настоящее время в МБОУ г. Иркутска СОШ № 77. В 2020 г. стала победителем (1е место) Всероссийской олимпиады «Подари знание» по теме «Инновации в современном образовании» и Всероссийского педагогического конкурса в номинации «конкурс песни "Аты-баты, шли солдаты"» (2е место).
Ох, и гостеприимен же наш русский язык! И какого только беса он не привечает! Вот недавно во вполне официальном сообщении споткнулся на слове «абилимпикс». Сразу и не понял, что за зверь такой, что за набор в общем-то знакомых букв? Раскрыл словарь – а это в дословном переводе с английского означает «олимпиада возможностей». Ну чем не вполне адекватное название известному движению? Но захотелось какому-то грамотею «европеизироваться», и пошло гулять иностранное словечко по интернетам…
Мы тогда под Темрюком стояли. В аккурат под Новый год прислали нам с пополнением молоденького лейтенанта. Мы калачи тертые, видим – не обстрелян, не обмят, тонковат в кости, глаза шибко умные.
Редко встретишь в Байкальске, да и в Слюдянском районе, человека, прожившего здесь хотя бы одно десятилетие, чтобы он не знал её. Большинство мгновенно представят эту женщину, чья трудовая деятельность напрямую или косвенно связана с их судьбами.
Казалось бы, что нам Америка. Мало ли кого и куда там избирают, у нас тут свои проблемы, по большинству житейские. Так, да не совсем. Через несколько ступенек, но исход заокеанских выборов заметно аукнется и в России. Хотя бы в отношении всего, что связано с Украиной. А это, между прочим, тот или иной объем, то или иное количество смертей, ранений, разрушений, расходов. То – или иное. Или вообще без них. Разумеется, санкционное давление и много чего еще влияет на российскую экономику и на повседневную жизнь – и сегодня, и в будущем.
Неподалеку раздался хриплый, с привыванием, лай. Старик глянул в ту сторону и увидел женщину, которая так быи прошла мимо прогулочным шагом, да собака неизвестной породы покусилась на белку. Длинный поводок вытягивалсяв струну, дергал ее то влево, то вправо. Короткошерстый белого окраса пес то совался острой мордой в кусты, то взлаивал на белку, взлетевшую на ближайшее дерево. Хозяйкапыталась удержать непослушную собаку, но та шаг за шагомупорно тащила ее к скамье. Старик вздрогнул, завидев вытянутую крысиную морду с красными глазами, принюхивавшуюся к штанине.
В Магадане, имевшем в то время население 20 тысяч человек, вице-президент США и сопровождавшие его лица осмотрели порт, авторемонтный завод, школу-десятилетку, дом культуры, побывали на одном из участков прииска имени Фрунзе, побеседовали с рабочими. Один из вопросов звучал таким образом: «Целесообразно ли на территории Чукотки и Колымы иметь железную дорогу или более рационально использовать авиацию?».
Современники прозаика, драматурга и критика Юрия Тынянова говорили о нем как о мастере устного рассказа и актерской пародии. Литературовед и писатель творил в первой половине XX века, обращаясь в своих сочинениях к биографиям знаменитых авторов прошлых столетий.
Трепетное свечение угасало вместе с остывающим солнцем и вскоре растворилось в сиреневом сумраке вечера.Оставив в сердце неизъяснимое томление и грусть по чему-то несбывшемуся.
Подобные отказы не проходят бесследно, за них наказывают. По-своему. Как могут, используя власть. Об этом случае Бондарчук рассказал в одном из интервью спустя годы: «Звонок от А. А. Гречко. Тогда-то и тогда-то к 17:20 ко мне в кабинет с фильмом. Собрал генералитет. Полный кабинет. Началась проработка. Каких только упреков я не выслушал от генералов. Но прежде, чем что-то сказать, они смотрели на Андрея Антоновича, а потом уже ко мне… В чем обвиняли? Офицеры не так показаны. Солдаты в фильме в конце не награждены… Короче, претензий!.. В итоге Гречко передал мне длинный убийственный список поправок. Шел я оттуда черный. Исправили? Три-четыре от силы. Изловчился как-то. Шолохов заступился. Фильм вышел. Правда, не к 30-летию Победы, а к 70-летию со дня рождения М. А. Шолохова». (Евгений Степанов «Это действительно было». Книга мемуаров.)
Нет, разумеется, страна с таким названием – одна. И государство – тоже. Речь о духовно-нравственном измерении, если хотите – о разном восприятии и окружающего мира, и самих себя. По-иностранному – о ментальности.
Франция. Канны. Город кинофестивалей. В 2010 году южный город встречал российскую культуру. В 13-й раз. Два российских региона представляли свое творчество, самобытность, народные таланты: Санкт-Петербург и Хакасия.
Сегодня мы начинам публикацию рассказа А. Семёнова «Старик и белка» времен «Молодёжки». Прототипом этого рассказа стал большой друг редакции «СМ» той поры, талантливый журналист и великолепный спортивный радиокомментатор, участник Великой Отечественной войны Лев Петрович Перминов.
