Современники прозаика, драматурга и критика Юрия Тынянова говорили о нем как о мастере устного рассказа и актерской пародии. Литературовед и писатель творил в первой половине XX века, обращаясь в своих сочинениях к биографиям знаменитых авторов прошлых...
Неподалеку раздался хриплый, с привыванием, лай. Старик глянул в ту сторону и увидел женщину, которая так быи прошла мимо прогулочным шагом, да собака неизвестной породы покусилась на белку. Длинный поводок вытягивалсяв струну, дергал ее то влево, то вправо. Короткошерстый белого окраса пес то совался...
Подобные отказы не проходят бесследно, за них наказывают. По-своему. Как могут, используя власть. Об этом случае Бондарчук рассказал в одном из интервью спустя годы: «Звонок от А. А. Гречко. Тогда-то и тогда-то к 17:20 ко мне в кабинет с фильмом. Собрал генералитет. Полный кабинет. Началась проработка....
Ствол у дерева серый, Свечи в желтой листве, А в стихах о Гэсэре — Битва в каждой главе. Нам за ястребом в тучах Почему б не погнаться, Родословной могучих Почему б не заняться? Так рассказывают старики: Происшедший из тела Атая - Из отрубленной левой руки,- Возмужал, годов не считая, Укрепился Шэрэм-Мината. Был таким убийца проклятый: Он таил в трехсаженном рту В целых пять четвертей язык. Непомерно остер и велик Был один-единственный клык. Черен был ненавистный лик, Красных глаз пылали круги — Страшно было на них смотреть! Жизнь и радость — его враги, А в руке — чугунная плеть. Обитал он в пределах ненастья — Ближе смерти и дальше счастья.
Это было время, когда Процветал человеческий род: Много видел от солнца щедрот, А болезней не знал никогда. Изумрудной лоснились травой Бесконечные поймы-луга И бессмертного моря прибой Гулом волн услаждал берега.
В это время чудовище злое, В чьей руке — чугунная плеть, Поражение помня былое — В прежней жизни — и дальше терпеть Не желая старой обиды, Порешило: настала пора Рассчитаться с силой добра! Гневом, ненавистью объятый, Завидущий Шэрэм-Мината Из огромного высунул рта Длинный, в пять четвертей, язык. Напоил свой единственный клык Смертоносным дьявольским зельем, Повернул ровно тридцать раз Он круги своих красных глаз, И, ударив рукой по ущельям, Своротил он громады гор И взглянул на земной простор С лютой злобой и черным весельем. Порешил он, что месть свою, Напоенную зельем обид, На Гэсэра обрушит в бою, Человеческий род истребит!
Сжал рукою плетку чугунную, Над землей наклонился юною. Ближе смерти и дальше счастья, На погибель цветущим странам, Захрипел он ветром-бураном, Залил землю влагой ненастья. Он печальным сделал удел Трех тубинских мудрых вождей. Истреблял он малых детей На земле, которой владел Справедливый Абай-Гэсэр, — Истреблял их, покуда малы, В сером царстве тумана и мглы. Жеребенка глотал он живьем, Чтобы стать не успел он конем. Ежедневно по сто детей, Еженощно по сто коней Истребляло чудовище злое. На земле погибало живое. Красной крови потоки текли, Дым клубился вблизи и вдали, Черной крови потоки текли, Мгла душила тело земли. Поднималась над миром гарь, Умирали среди смятенья Люди, звери, птицы растенья — Все живое, всякая тварь. В табунах, стадах и отарах Погибали самые жирные И сливались в реки всемирные Слезы юных и слезы старых.
Похвалялось злое отродье, Поднимая чугунную плеть: «Увядает земли плодородье, И на это мне любо смотреть! Я — безводье, и я — бесплодье, Я не дам ликовать добру, Всех детей на земле сожру! Что ты можешь сделать, Хурмас, Или ты, Гэсэр, мощный витязь? Как людей вы спасете сейчас? Ну-ка, храбрые, отзовитесь!»
Злобный дух, черный бес хохотал, Проклял небо и землю, бахвал: «Я всего живущего враг — Из людей никого не оставлю, Пусть последний погаснет очаг! От животных я землю избавлю — Никого я в живых не оставлю! Ни людей, ни зверей, ни дорог Пусть не знает мир необъятный!» Злобный дух, кровожадный, отвратный, Так бахвалясь, на землю прилег, Расстелив потник сыромятный.
Гэсэр отправляется на битву с чудовищем
В это время Абай-Гэсэр, Самых светлых исполненный дум, Обладая умом провидца, Волшебствам двадцати и двум На ладони велел появиться, А потом по перстам пустил Чародейных двенадцать сил И воскликнул: «Богатыри, Сильнорукие тридцать и три, Моему вы слову поверьте: То чудовище, что живет Дальше счастья и ближе смерти, Недруг тверди, суши и вод, У которого черный лик И один-единственный клык В глубине трехсаженного рта, Кровожадный Шэрэм-Мината,— Тот, кто, ненавистью объятый, Сжал в руке чугунную плеть, Чьи страшны круги красных глаз, Ополчился войной на нас, Чтобы жизни не было впредь!» Обратившись с речью такою К тридцати и трем главарям, К небожителям-богатырям, Он раскрыл могучей рукою Стародавнюю Книгу Судеб. И воитель духом окреп, Как прочел заповедное слово:
«Если должен ты одолеть Кровожадного беса злого, В чьей руке — чугунная плеть, То его ты один одолеешь. Если ж ты победить не сумеешь, То потерпишь один пораженье, Потому что в этом сраженье Не помогут богатыри — Сильнорукие тридцать и три».
Приказал Гэсэр, чтоб мгновенно Снарядили в поход Бэльгэна, Ветроногого скакуна, И, поскольку дорога трудна, Взял Эржен-Шумара с собою — Одного из богатырей: Поскакать походной тропою Приготовится пусть поскорей. Услыхали эти слова И отправились за Бэльгэном, За гнедым конем драгоценным, Остальные тридцать и два.
В это время скакун гнедой Утолял свою жажду водой Из прозрачного родника, Рядом с облачной синевой. Он питался нежной травой, Что была и тучна и сладка. У гнедого была красива, В три воза шириною, грива, Страх и трепет внушал он врагу, Изловили его на лугу, Там, где глазу вся даль открыта. Чтобы твердыми стали копыта, Повели его в поводу По камням, а потом по льду. Привязали его на вершине, Чтоб, как ястреб, летал отныне, Привязали среди долины, Чтоб познал полет соколиный. Чтоб к лишеньям его приучить, Прошлогоднюю дали травку, Дали ржавой воды в добавку.
У коня — пушистая холка, А потник — из мягкого шелка. Оседлали его седлом, Что сверкало литым серебром. Чтобы трудный брал он подъем, Серебрился нагрудник на нем, Чтобы спуск ему был нипочем, Серебрился надхвостник на нем. Вот накинули на коня С десятью ремешками подпругу, С двадцатью язычками подпругу, Место поводу — полукругу — Под переднею дали лукой, А под задней седельной лукой Дали место плетке тугой, Что из красного сделана дерева: Крепко била плетка Гэсэрова!
Снарядил и Эржен-Шумар Скакуна чудесного цвета Загорающегося рассвета, Взял с собою стрелу, что всегда Излучала свет, как звезда, И решил: «Конь готов к войне, Приготовиться надо и мне». И к Абай-Гэсэру пошел. Там, накрыв серебряный стол, И Гэсэр, и его жена — Та хозяйка Алма-Мэргэн, Что была для битв рождена,— Угостили его на славу, Дали мясо, к мясу — приправу. В путь пора собираться теперь. Стал Гэсэр одеваться, кружась Перед зеркалом, ростом с дверь. Стал Гэсэр одеваться, кружась Перед зеркалом, шириной В богатырский потник седельный. Он сориночки ни одной, Он пылиночки ни одной Не оставил на ткани нательной. Натянул шаровары-штаны, Что, как печень, были черны, А на ощупь, как замша, нежны: Из семидесяти — помнят воины — Шкур изюбров штаны были скроены! Нацепил он справа колчан, Что серебряным был издельем, Что сравнялся с узким ущельем, А налучник, что шириной Равен был равнине степной, Нацепил он на левый бок. Превосходный, меткий стрелок, Он в налучник серебряный вдел Лук, для славных сработанный дел: Было все у него, чтоб стрелять, А подставок — семьдесят пять. И число такое же стрел Он поставил торчком в колчане, Девяносто —расставил врозь, Чтоб зимою на снежной поляне Мерзнуть воину не пришлось, Чтобы летом, в горячий день, Эти стрелы давали тень. Он оделся в такие одежды, Чтоб никто не питал надежды Среди тех, чьи плечи сильны, Одолеть его в день войны; Чтоб ни острое, ни тупое Не пробили во время боя Облаченья твердую сталь, Чтобы сталь сверкала, как даль, Освещенная солнцем юга, Чтоб, как листья, шуршала кольчуга. На двенадцать весен вперед, Чтобы голодом не был мучим, Он запасся жиром паучьим, Этим жиром обмазал рот. Чтобы голодом не голодать, Двадцать лет без пищи страдать, Он уста, что крови красней, Впрок обмазал жиром червей. Взял с собой он четыре посоха, Чтобы с ними ходить, как посуху, По воде четырех морей, Взял с собою носимый на шее Красный камень богатырей, Что бессчетных преград сильнее, Взял с собою ветку сандала, Чтоб от боли она исцеляла, Взял аркан, чтоб на поле брани Оказались в белом аркане Многочисленные враги. Он потом натянул сапоги, Что из рыбьей сделаны кожи. Черной юфти она дороже. Богатырь на плечи надел Из парчи накидку-дэгэл: В дорогом облаченье этом Бились воины только летом. Вот он пальцем большим шевельнул — И застежки все застегнул, А потом свой стан затянул Кушаком извитым, прославленным, В серебро и злато оправленным. Он надел и панцирь и щит — Ничего их не устрашит: Ни равнин дожди многодневные, Ни дружин вожди многогневные. Он соболью шапку надел, Что казалась огромной копной. Кисть была словно холм травяной И дрожала от ветра дорог. Нацепил он на правый бок Закаленный булатный меч, Сотворенный для ратных сеч,— Он в крови не утрачивал злости, Не тупился о белые кости, Он на восемьдесят шагов Удлинялся при виде врагов, А сжимался на восемь шагов, И при этом он был таков: Острие — хитрей колдуна, На ребре видны письмена, Смертоносен его удар!
Вот Гэсэр и Эржен-Шумар Открывают хангайскую дверь Из чистейшего перламутра, Вот Гэсэр, величав и строг, Переходит через порог, А порог сверкает, как утро, А порог — белый мрамор Хангая. И по лестнице из серебра, Ни ступеньки не пропуская, Отправляются со двора. Попытались бы так спуститься Жеребенок и кобылица, Поскакали б за смельчаком Кобылица да с лончаком! Подошел он к серебряным кольям, Где, на привязи стоя, гнедой Многотравным дышал раздольем, Повод взял богатырь молодой, Быстро ноги вдел в стремена, На гнедого вскочил скакуна И уселся крепко в седле Из якутского серебра, Чтоб помчаться на помощь земле Ради жизни, во имя добра.
Наклонясь к седельной луке, Крепко в правой зажав руке Плеть из красного тальника, Он рукою левою вдруг Незаметно почти, слегка Дернул повода полукруг, И проделал круг, повторяя Светлый солнечный круговорот, И с Эржен-Шумаром вперед Поскакал— только пыль густая Поднялась, уперлась в небосвод, Только шапки высокая кисть Трепетала нитями алыми Над ущельями и над скалами.
Первая схватка с чудовищем
Если скачут всадники наши Не спеша, из-под гордых копыт Пыль до самого неба летит И комки этой пыли — как чаши, А помчатся они побыстрей — Будут пыли комки как котлы… Двое славных богатырей Там, где в зелень одеты стволы, Словно белки, мелькают в листве. Там, где с тучами горы в родстве, Словно соколы над вершинами, Машут крыльями соколиными.
То несутся по тропкам росистым, Словно камень, с обрыва пущенный, То летят со звоном и свистом, Будто стрелы, что в воздухе сплющены. Над пространствами в сто кругозоров Скачут всадники выше воздуха, Расстоянье в пятьсот просторов Покрывают, не зная роздыха.
Скачут громко ли, скачут ли тихо — Наступает ночевки пора. Вот стрела взметнулась, быстра,— Наземь падают лось и лосиха. Разожгли они пламя костра Там, где чистый бежал родник. Каждый снял седло и потник С двух коней, что скакали лихо, Напоили их свежей водой, По траве пустили густой. Как вкусны будут лось и лосиха, Что нанизаны на вертела!
А когда вечерняя мгла Листья в темный покрасила цвет, Погрузились всадники в сон. Не успел еще бледный рассвет Озарить, осветить небосклон — Оба спутника пробудились, Родниковой водой насладились, Подкрепились мясом лосиным.
Не успела еще заря Просиять лугам и долинам – Два могучих богатыря Огневых коней оседлали, Поскакали в дальние дали. «На чужбине сойдемся с врагом – Учиним на чужбине разгром. Встретим недруга в нашем краю – Сокрушим его в быстром бою!» Так решили твердо и строго И помчались во весь опор. Если в горы вела дорога, Пролетали над гребнями гор, Если море пред ними синело, То четыре волшебных посоха Помогали им быстро и смело Мчаться по морю, будто посуху Если снег выпадал глубокий И в пути стрекотали сороки - Возвестители зимних дней, Если ветки деревьев вздрагивали, То воители поплотней Лисьи шапки свои натягивали. Если в зеркале луж красовались Синецветные небеса, Если, звонкие, переливались Соловьиные голоса, Если в мире рождалось тепло, Возвещая, что лето пришло,— Мчались, вороты расстегнув, Два воителя, два смельчака.
Хоть земля была широка, А воители к месту поспели, Хоть была бесконечна река, А достигли все-таки цели.
В это время Шэрэм-Мината, Чье жилье — у горного ската, Ближе смерти и дальше счастья, Ненавистник тубинских владык, У которого в страшной пасти Был один-единственный клык, Был язык в целых пять четвертей — Страшный бес, пожиравший детей, Враг земли, враг жизни подлунной, Обладавший плетью чугунной, Черный дух, чья злоба зажглась В двух кругах ярко-красных глаз, Чья слюна истекала ядом — Понял мерзким умом колдуна, Что Абай-Гэсэр где-то рядом, И решил: «Да будет война. Я помчусь Гэсэру навстречу, Я начну смертельную сечу». Вот Гэсэр, на погибель злу, Из колчана достал стрелу, Зачинавшую ратное дело. Вот взвилась, взлетела стрела, Но врага пронзить не могла,— По броне скользнув, улетела.
А свирепый бес тридцать раз Повернул круги красных глаз, Обнажил единственный клык, Длинный высунул свой язык, Ядовитой забрызгал слюной. Ненавистник жизни земной Черной плетью — три ночи, три дня Стал направо бить и налево — Чуть Гэсэр не свалился с коня! И тогда, исполненный гнева, Размахнулся Гэсэр мечом,— О мече мы слово начнем!
Восхищая вселенную целую, Удивительным свойством он славился: Он о кость не тупился белую, В красной, жаркой крови не плавился! Но утратил он свойство свое, Он с чудовищем злобным не справился. Иступилось его острие, Изогнулся булатный меч, Не сумел он беса рассечь!
Становилось чудовище злее, А Гэсэр бился с гневом удвоенным: «Хоть и бычьими были шеи, Я сворачивал шеи воинам. Так неужто теперь врагу Бычью шею свернуть не могу?» Так подумав, с гнедого сошел он, Непреклонной решимости полон. Две полы заткнув за кушак, Засучив рукава, смельчак Супостата схватил за предплечья — Да не мог нанести увечья. Издевается бес кровавый: «Слишком слабы твои суставы, Слишком волосы редки и жидки, Слишком жалки твои попытки!»
Так сказав, из Гэсэровых рук Злобный бес вырывается вдруг, Бьет чугунной плетью с размаха. Но Гэсэр не ведает страха: «Если есть у шеи хрящи, Сверх шести хряща не ищи, Если ты человеком рожден, Выполняй человечий закон!» Так подумав, напряг сухожилья И в сраженье вступил рукопашное, Чтоб избавить мир от насилья. Он схватил чудовище страшное За предплечье правой руки — Стали биться они, как быки.
Сила с мощью великой столкнулась, Синецветная твердь содрогнулась, Мироздание пошатнулось, Море вздрогнуло и захлебнулось, Превратились горы в песок, Разъярился речной поток, Желтоцветная пыль взметнулась – И земля во мгле задохнулась! В черной мгле и желтой пыли Исчезали приметы земли, Все живое стало незримо В облаках тяжелого дыма…
Трое суток — и ночью и днем — Длится бой на просторе земном. Длится битва семь дней, семь ночей Кто сильнее из двух силачей? Здесь могучий бьется с могучим. Если их на верблюда навьючим, Одинаковым будет их вес, И такой же вес мы получим, Если их на лошадь навьючим. С человеком сражается бес От зари до полночного часа, Задевая края небес, От спины отрывая мясо, На груди разрывая мясо, Попирая полночные горы, Коль другой не видно опоры, Попирая вершины юга,— Уничтожить хотят друг друга!
Длится бой девяносто суток. Между гор найдя промежуток, Бой ведут на тропе ледяной. Девять месяцев длится бой. Храбрецы, как лошади, взмылены, Обескровлены, обессилены, От зари до позднего часа Попирают дно пропастей. Воздвигается горка из мяса, Воздвигается холм из костей,— Уничтожить не могут друг друга! Прилетают вороны с юга, Это мясо на ночь уносят, Разрешенья при этом не просят. Покидая север, сороки Прилетают на краткие сроки И на сутки мясо уносят И при этом слова произносят: «Своего нам давайте мяса, Пусть побольше будет запаса, Чтоб на тысячи тысяч лет Было мясо для птиц на обед!» Так сказав, сороки и вороны Разлетаются в разные стороны.
Целый год в борении прожит, А Гэсэр победить не может Ни военною мощью меча, Ни надменною силой плеча, Ни копьем, ни острой стрелой, Ни отвагою удалой. От зари до полночи лунной Злобный бес, не кончая сраженья, Бьет Гэсэра плетью чугунной До всемирного изнеможенья!
Так сражаются благо и злоба, Круглый год продолжается бой. Ослабели в сражении оба, Обескровлены долгой борьбой. Мощь иссякла, и сталь заржавела, И они, соблюдая правила, Порешили передохнуть: Каждый в свой отправился путь.
Обладая ценным сокровищем — Чистым сердцем, умом прозорливца, - Так подумал Гэсэр: «С чудовищем Слишком рано решил я сразиться. Не хватает мне силы-уменья, Не хватает и разуменья».
И с Эржен-Шумаром вдвоем На гнедом Бэльгэне своем Богатырь поскакал домой По тайге, что слывет глухой, По горам, что слывут высокими, По морям, что слывут широкими, По просторам, слывущим далекими, По озерам, слывущим глубокими.
Он добрался до моря Мунхэ, До своей долины Морэн, До реки Хатан многопенной. Как приехал к себе домой, Удалого коня Бэльгэна К кольям коновязи расписной Привязал он привязью красной, Сотворенной из ткани атласной, И к супруге своей молодой Он вошел в чертог золотой.
Тут Алма-Мэргэн, та жена, Что для грозных битв рождена, Увидав, что супруг пришел, Золотой накрывает стол, Накрывает серебряный стол, Угощает Абай-Гэсэра Вкусной пищей, крепким вином, Угощает арзой-хорзою И, сияя свежей красою, С милым мужем садится вдвоем.
Вот, отведав чуть-чуть вина, Вот, откушав чуть-чуть еды, Рассказать попросила жена, Чем его завершились труды. Рассказал Гэсэр полушепотом, Что свирепа чугунная плеть: Ни отвагой, ни силой, ни опытом Не сумел он врага одолеть. Ослабев, он вернулся обратно, Он решил отдохнуть немного, Но теперь ему непонятно: Где лежит к победе дорога? И жена ответила-строго: «Не тебе ли твои небожители — Пятьдесят и пять — помогли Вновь родиться в земной обители Ради жизни и правды земли? Не тебе ли была бурханами Пятикнижная мудрость дана, Чтоб твоими деяньями бранными Укрепилась твоя страна? Если ты не сразишь чудовище, Чье губительно самовластье, То чудовище, чье становище — Ближе смерти и дальше счастья, Чье оружье — чугунная плеть,— Кто ж сумеет его одолеть? Кто же землю наполнит цветением, Чтоб она перестала страдать, Чтобы к людям, животным, растениям Счастье жизни вернулось опять? Злобный бес, погибель готовящий Детям всех государств-племен, Должен, должен быть побежден,— Так иди, победи чудовище! Ты во имя людей потрудись, Поднимись на небесную высь, Ты спроси у Хурмаса-отца И у бабки Манзан-Гурмэ: Как борьбу довести до конца, Чтоб она завершилась победой? Эсэгэ-Малана проведай — Там и мудрости почерпнешь!»
Говорит ей Гэсэр в ответ: «Ты права, твой совет хорош, Ибо правилен твой совет!» И тогда на коне Жэгуртэ, Что к небесной взмывал высоте, Полетел Гэсэр удалой, Ввысь поднялся, расстался с землей, Вскоре скрылся в небе рассветном На своем коне синецветном.
Манзан-Гурмэ вручает Гэсэру шерстобитный смычок
Поднимаясь все выше и выше В беспредельном небе, Гэсэр До отцовской домчался крыши, Светом солнечным залитой. Он врата объезжает справа, Возле коновязи золотой Оставляет коня, величаво В белозвездный вступает чертог. Ни соринки не оставляя, Перешагивает порог — Светозарный мрамор Хангая, И здоровается по обычаям, С богатырским гордым величием. Хан-Хурмас и Гэрэ-Сэсэн Дорогого приветствуют сына, Многомощного исполина, Чью отвагу повсюду славят — И на небе, и на земле. Угощенье отменное ставят На серебряном щедром столе, Накрывают и стол золотой, А на нем, с курган высотой, Возвышаются масло и мясо И рекою льется питье. Средний сын пред лицом Хурмаса Рассказал про горе свое. Рассказал отцу про чудовище С трехсаженной свирепой пастью, Про чудовище, чье становище Ближе смерти и дальше счастья, Рассказал про то, как злодей Пожирает малых детей.
«Этот бес,— Гэсэр говорит,— Зло и мрак на земле творит, Истребляет он все живое, А оружье его боевое – Беспощадная черная плеть. Я врага не сумел одолеть. Как покончить с бедою этой? Помоги мне, отец, посоветуй».
Хан-Хурмас говорит в ответ: «Силы нет, чтобы дать совет. Только бабка Манзан-Гурмэ Может мудрое слово сказать, Чтобы с гнусным отродьем справиться, Надо к ней за советом отправиться». И отца, и добрую мать На прощанье обнял Гэсэр, Обласкал их речью учтивой, Пожелал им жизни счастливой И помчался к Манзан-Гурмэ. Во дворце своем восседая С чашей разума и добра, Сотворенной из серебра, Так разнежилась бабка седая, Увидав любимого внука, Удалого стрелка из лука, Что ему поднялась навстречу, Обласкала приветливой речью, Обнимая его и целуя, И любовь и милость даруя. Золотой накрывает стол, Накрывает серебряный стол, Ставит все, чем полон котел, Ставит пищу, приятную взору, Ставит мяса целую гору, Наливает море вина… Приступили они к разговору Про старинные времена. О счастливых годах и печальных, Начиная с дней изначальных, До тех пор говорили тогда, Выясняя земные дела, Что в пруду закипела вода, А на камне трава проросла. Покраснев от питья хмельного, Молвил воин такое слово Мудрой бабке Манзан-Гурмэ: «На земле я родился снова Ради жизни и блага людского. Было трудно мне в битве подчас, Но тогда вспоминал я вас… Так бывало — от вас не скрою,— Сила зла побеждала порою, Но скакал я навстречу бою, Славных предков призвав имена, И была мне по силам война.
А теперь моя битва — иная… Происшедший из тела Атая, Из руки его левой, отрубленной, Кровь людей на земле проливая, Черной смерти и жизни загубленной Стал причиной Шэрэм-Мината. В трехсаженном рту супостата В целых пять четвертей язык И один-единственный клык. Красных глаз пылают круги, Так что страшно на них смотреть… Жизнь и радость — его враги, в руке — чугунная плеть. Обитает этот злодей Ближе смерти и дальше счастья, Низвергает он на людей То кровавую влагу ненастья, То пургу — все лютей и лютей. Воздвигает холмы из костей, Воздвигает горы из мяса. Дожил я до тяжкого часа! Истребляет Шэрэм-Мината И людской и звериный род, И скота моего приплод, Самых жирных ягнят и телят — Овцы плачут, собаки скулят! Порешил я: пойду войной. Коль вблизи чудовище встречу — Уничтожу в стране родной, Если нет — я устрою сечу На чужой стороне далекой… И сошлись мы в битве жестокой, От зари до позднего часа От спины отрывая мясо, На груди разрывая мясо В буйном гневе кровопролитья,— Но врага не сумел победить я Ни военной мощью меча, Ни надменной силой плеча – Истощилась моя отвага… У небесных мужей, чье число – Пятьдесят и пять, что светло Даровали мне чистое благо, У бурханов, чей свет и тепло Благодарной душою приемлю, Ибо послан я ими на землю, Чтоб карать неправду и зло, У тебя, моя бабка седая, Дорогая Манзан-Гурмэ, У тебя, что глядит, восседая, В чашу разума и добра, Сотворенную из серебра, Я прошу: помогите спасти Человечество на земле, Укажите к победе пути, Чтобы жизнь не погасла во мгле, Дайте недруга одолеть, В чьей руке — чугунная плеть!»
Тут Гэсэру Манзан-Гурмэ Говорит слова укоризны: «Как мне жаль, что во имя жизни Ты в бою не сражался как воин! Видно, сын отца недостоин… Шерстобитный смычок возьми. Ты навек породнился с людьми, Так на землю спустись ты вновь, Защити добро и любовь, Защити человеческий род, Защити матерей и сирот!» Тут возрадовался Гэсэр: «Ты мне, бабушка, помогла,— На земле рассеется мгла, Будет сломлен свирепый бес!» Пожелал он ей благоденствия: Пусть не знает горя, главенствуя Над воителями небес, И помчался к себе домой, Взяв смычок шерстобитный с собой.
Вторая схватка с чудовищем
С беспредельных небесных высот Он спустился на землю снова И, людской приветствуя род, Произнес богатырское слово: «Если встретился ты, человек, С многотрудной преградой особой – Трижды взять преграду попробуй!»
Для сраженья, что будет сурово, Снарядить приказал он гнедого, А Эржен-Шумару сказал: «Мне ты спутником будешь в дороге, Мы разделим труды и тревоги»,— Снарядиться в поход приказал. Он вступил во дворец золотой, Он вошел к жене молодой, И любимого мужа она Как желанного гостя встретила, Обласкала, взглядом приветила. Говорит он: «Моя судьбина Мне для ратных трудов завещана. Пусть пребудет в дороге мужчина, Как в домашних заботах — женщина. Если есть на пути преграда — Пусть воитель запомнит впредь: Совершить три попытки надо, Чтоб ее наконец одолеть. Высшим благом правды владея, Я иду уничтожить злодея, В чьей руке — чугунная плеть. Он живет в пределах ненастья — Ближе смерти и дальше счастья».
У Гэсэра на теле — броня, Боевые доспехи грозны. Сел Гэсэр на гнедого коня, Состоявшего из огня, И открыл дорогу войны. На коне чудесного цвета Разгорающегося рассвета С ним помчался Эржен-Шумар, Как помощник-спутник в дороге, Чтоб делить с ним труды и тревоги. Если едут всадники наши Не спеша — из-под гордых копыт Пыль до самого неба летит, И комки этой пыли — как чаши, Если едут они побыстрей, То взлетают комки, как котлы, На дороге богатырей. Там, где в зелень одеты стволы, Мчатся всадники над листвой, Что обрызгана теплыми росами, Там, где высится кряж вековой, Пролетают они над утесами, Там, где море шумит у нагорий, Переносятся через море. Скачут всадники выше воздуха Над пространствами в сто кругозоров, Покрывают, не зная роздыха, Расстоянье в пятьсот просторов. Порешили стать, на ночлег На холме серебристо-белом, Где еще не ступали вовек Ни животное, ни человек, Где вольготно пернатым стрелам, Где к воде, что дарует родник, Ни один еще конь не проник.
Вот и спешились два седока У истока того родника, На холме, что снега белей. Напоили уставших коней И пустили гулять по траве. Приложили стрелу к тетиве — И упали лосиха и лось: Та стрела над ними не сжалилась, Засвистела — пронзила насквозь. Вот лосиное мясо изжарилось На огне сине-красном костра, И заснули стрелки до утра. До того, как явила заря, Словно в зеркало, глядя в родник, Свой румяный, упитанный лик, Два проснулись богатыря, Родниковой водой освежились, Причесались, расположились На холме одиноком, пустынном И насытились мясом лосиным. На траве, что шелка нежней, Двух поймали могучих коней, Оседлали и дальше помчались, О судьбе своей не печалясь. Пролетали повыше воздуха Над пространствами в сто кругозоров, Покрывали, не зная роздыха, Расстоянье в пятьсот просторов, За три дня, не устав ничуть, Покрывали трехмесячный путь, Покрывали за три перехода Путь, длиною в три долгих года. Хоть просторна земля, широка — В наилучшее время поспели, Хоть длинна, бурлива река – Доскакали они до цели. Перед ними легла граница — Здесь им надо остановиться.
Обитавший в пределах ненастья – Ближе смерти и дальше счастья, Обладавший чугунной плетью, Приказавший быть лихолетью, Страшный бес, истреблявший людей, Понял с быстрым понятьем злодей, Что Гэсэр уже прискакал, За его охотясь душой, До границы страны чужой. Размахнулся бес непоборною Жгучей плетью, чугунною, черною, И помчался Гэсэру навстречу, Чтоб начать кровавую сечу. Там, где внешней реки переправа, За которой — чужая держава, Там, где блещет издалека Царства внутреннего река Синецветным разливом влаги, В бой вступили два смельчака, Два могущества, две отваги. А на чьей стороне перевес? Бьет Гэсэра свирепый бес, Черной плети удары множит — Победить Гэсэра не может. А Гэсэр, победить желая, В ход пускает стрелу Хангая, Ту, что прочих стрел совершенней, - Зачинательницу сражений. Но, скользнув по броне, от тела Людоеда Шэрэм-Мината Отскочила стрела, улетела, Утонула в разливе заката…
Чтобы радость жила человечья, Бьется с бесом Гэсэр бесстрашный. Вот схватились они за предплечья – Ибо в битве сошлись рукопашной. То ведут сраженье по-птичьи, То дерутся они по-бычьи, То, как соколы, жаждут добычи, То — как коршуны на небосклоне, То — как в поле дикие кони. Обопрутся на южную гору — В пыль и прах превратят опору, А на северный станут хребет — В толще пыли сокроется свет. Бьется насмерть с Гэсэром могучим Девять суток свирепый бес. На верблюда обоих навьючим — Одинаковым будет их вес, И такой же вес мы получим, Если их на лошадь навьючим. В том урочище диком, глухом Бес кровавый и сын Хурмаса Из костей воздвигают холм, Воздвигают гору из мяса. Смерть и злобу везде славословящий, Бес, бранясь, устремляется вспять,— И опять наступает чудовище, Бьет чугунною плетью опять, Бьет Гэсэра злое отродье! Мощь Гэсэра уже на исходе, Воин кажется беззащитным, Но тогда о смычке шерстобитном, О подарке Манзан-Гурмэ, Вспомнил воин, сидевший верхом. Он взмахнул шерстобитным смычком И ударил беса с размаха Так, что мерзкий присел от страха, Стал слабее пыли и праха. А Гэсэр сечет и сечет - Он теряет ударам счет,— Чтобы выбить из тела дух. Злобный бес от ударов распух, Стал недвижным язык в страшной пасти. Обитавшего в черном краю — Ближе смерти и дальше счастья, Богатырь одолел в бою Ненасытного людоеда. Вынул душу и вышиб дух. Свет в глазах злодея потух. Наконец-то пришла победа!
Раскраснелся Гэсэр от счастья: «С тяжкой справились мы напастью, Побежден кровожадный враг, Всем внушавший ужас и страх!»
Вот Гэсэр и Эржен-Шумар Порубили деревья лесные, И сухие стволы и сырые, Порубили деревья таежные Вместе с ветками, вместе с корнями. Утверждая слова непреложные, Разожгли высокое пламя И в огне возмездья сожгли Изувеченные останки Кровопийцы, врага земли, Возле черной его стоянки В ненавистных пределах ненастья — Ближе смерти и дальше счастья. И осиновою лопатой Этот пепел собрали проклятый, Чтобы ветры, что с севера веяли, Черный пепел на юге рассеяли, И лопатою из березы, Отомстив за людские слезы, И золу собрали и сажу И пустили по горному кряжу, Чтобы ветры, что с юга веяли, В странах северных пепел рассеяли.
Торжество жизни
Вот спаситель всего живого, Победитель чудовища злого, Именуемый всюду Гэсэром, Серебристую трубку достав, Что казалась с нерпу размером, Из похожего на рукав Темно-бархатного кисета, Трубку красным набил табаком. Он огнивом жемчужного цвета Высек яркие искры огня – Пламя вырвалось из кремня. Насладился Гэсэр табаком – Закурил, затянулся дымком, А как выдул дымок — был он цвета Загорающегося рассвета! Совершивший великое дело, Возвративший отчизне смело Счастье жизни, счастье добра, Так Гэсэр порешил: «Пора Нам коней повернуть обратно!» И с Эржен-Шумаром вдвоем Поскакал он знакомым путем.
А земля кругом благодатна, И отрадно мчаться вперед. Льются реки, сердцам их вторя, Говоря им: «От смерти и горя Вы спасли человеческий род. Возвратили счастье, и волю, И любовь, и блаженную долю Человеческому очагу, Ибо смерть нанесли врагу!»
К той реке, что их в детстве поила, К той земле, где возникла их сила, В дорогие, родные края, Где у каждого — дом и семья, Поскакали, как быстрая влага, По дороге света и блага.
Вот коней замедляют бег, Потому что стать на ночлег Посреди долины пришлось. Их стрела, подчиняясь приказу, Двух животных пронзила сразу – И упали лосиха и лось. О кремень огнивом ударили Два защитника вольной земли, Сине-красный костер разожгли, И лосиху и лося изжарили, И на отдых спокойно легли.
Не успел еще в небе разлиться Бледный свет зари молодой — Освежили руки и лица Родниковой чистой водой, Привели одежды в порядок, Подкрепились мясом лосиным, И навстречу сияниям радуг Понеслись по горам и долинам, Мчались всадники выше воздуха Над пространствами в сто кругозоров, Покрывали, не зная роздыха, Расстоянье в пятьсот просторов.
Вновь решают на отдых лечь, Вновь решают они разжечь Сине-красное пламя костра, Но Гэсэр, заступник добра, Произносит такую речь: «Там, где мы ночевали вчера, Я забыл, оставил на пне Плеть из красного тальника. Та ночевка отсель далека, И без плети приходится мне Приближаться к моей стороне».
И тогда, не желая ночевки, Поскакали без остановки, Поскакали к себе домой, К той стране, что была им родной, К той реке, что их в детстве поила, К той земле, где возникла их сила, К побережью моря Мунхэ, К той долине, чье имя — Морэн, К той супруге — Алма-Мэргэн, Что Гэсэра ждала дорогого… Богатырь привязал гнедого К кольям коновязи золотой: Охранитель всего живого, Сокрушитель чудовища злого,— Победитель вернулся домой!
Был он встречен с любовью женой, Было радостным возвращенье Ратоборца в родимый дом. На столах перед ним угощенье — На серебряном и золотом: Мясо всякое здесь в преизбытке, И арза, и другие напитки.
И тогда Гэсэр говорит: «Возвратилось хорошее время, Мне не нужно военное стремя, Уберу я кольчугу и щит». Говорит победитель-воин: «Снова счастлив мир и спокоен, Род людской избавлен от мук — Уберу я стрелы и лук».
В этот час прямодушный Саргал Прозорливым умом угадал, Что, земли и неба избранник, Возвратился домой племянник, Что Гэсэр уничтожил чудовище, Чье губительно самовластье, То чудовище, чье становище – Ближе смерти и дальше счастья! И возрадовался Саргал, Он к племяннику прискакал И сказал ему, что отныне На земле не погаснет свет. А Гэсэр вздыхает в ответ: «Там, где мы ночевали, в долине, Что от наших мест далека, Плеть из красного тальника Я забыл, оставил на пне, И пришлось поэтому мне Возвратиться без плети к жене!»
На Гэсэра ласково глядя, Улыбнулся племяннику дядя. Прямодушный нойон Саргал В золотой барабан ударил, Свой народ на праздник собрал. Он Гэсэра гордо восславил На веселом, обильном пиру, Ибо воин, служа добру, Род людской от смерти избавил, В самый трудный и горький час Все живое от гибели спас, Чтоб любовь на земле не погасла, Чтоб светились покой и мир…
Восемь дней продолжался пир. Словно холм, поднималось масло, Мясо высилось, точно гора, Разливались вина, как реки… В честь великой победы добра, Утвердившей счастье навеки, Длится пир девять дней и ночей. Много сказано было речей. Сколько можно есть-угощаться? Стал народ по домам разъезжаться.
А Гэсэр и его жена В многотравной, мирной долине, Говорят, пируют поныне, А кругом ликует страна, Изобилья и света полна.
Эта маленькая светловолосая женщина давно стала символом советской эстрады. Она считалась и считается одним из самых востребованных композиторов СССР и России. По ее песням можно проследить всю историю страны, ее обычной жизни, великих строек и больших побед на военном и мирном поприще.
Он появился на свет 7 ноября 1879 года (по старому, действующему до февраля 1918 года стилю, – 26 октября) – ровно в день, когда в 1917 году победила Великая Октябрьская социалистическая революция, как ее официально, на государственном уровне, именовали в советскую эпоху. И вся биография Льва Давидовича Троцкого похожа на революционный вихрь.
Татьяна Ивановна Погуляева, окончив в 1986 г. филологический факультет Иркутского государственного университета, уже почти сорок лет работает учителем русского языка и литературы, в настоящее время в МБОУ г. Иркутска СОШ № 77. В 2020 г. стала победителем (1е место) Всероссийской олимпиады «Подари знание» по теме «Инновации в современном образовании» и Всероссийского педагогического конкурса в номинации «конкурс песни "Аты-баты, шли солдаты"» (2е место).
Ох, и гостеприимен же наш русский язык! И какого только беса он не привечает! Вот недавно во вполне официальном сообщении споткнулся на слове «абилимпикс». Сразу и не понял, что за зверь такой, что за набор в общем-то знакомых букв? Раскрыл словарь – а это в дословном переводе с английского означает «олимпиада возможностей». Ну чем не вполне адекватное название известному движению? Но захотелось какому-то грамотею «европеизироваться», и пошло гулять иностранное словечко по интернетам…
Мы тогда под Темрюком стояли. В аккурат под Новый год прислали нам с пополнением молоденького лейтенанта. Мы калачи тертые, видим – не обстрелян, не обмят, тонковат в кости, глаза шибко умные.
Редко встретишь в Байкальске, да и в Слюдянском районе, человека, прожившего здесь хотя бы одно десятилетие, чтобы он не знал её. Большинство мгновенно представят эту женщину, чья трудовая деятельность напрямую или косвенно связана с их судьбами.
Казалось бы, что нам Америка. Мало ли кого и куда там избирают, у нас тут свои проблемы, по большинству житейские. Так, да не совсем. Через несколько ступенек, но исход заокеанских выборов заметно аукнется и в России. Хотя бы в отношении всего, что связано с Украиной. А это, между прочим, тот или иной объем, то или иное количество смертей, ранений, разрушений, расходов. То – или иное. Или вообще без них. Разумеется, санкционное давление и много чего еще влияет на российскую экономику и на повседневную жизнь – и сегодня, и в будущем.
Неподалеку раздался хриплый, с привыванием, лай. Старик глянул в ту сторону и увидел женщину, которая так быи прошла мимо прогулочным шагом, да собака неизвестной породы покусилась на белку. Длинный поводок вытягивалсяв струну, дергал ее то влево, то вправо. Короткошерстый белого окраса пес то совался острой мордой в кусты, то взлаивал на белку, взлетевшую на ближайшее дерево. Хозяйкапыталась удержать непослушную собаку, но та шаг за шагомупорно тащила ее к скамье. Старик вздрогнул, завидев вытянутую крысиную морду с красными глазами, принюхивавшуюся к штанине.
В Магадане, имевшем в то время население 20 тысяч человек, вице-президент США и сопровождавшие его лица осмотрели порт, авторемонтный завод, школу-десятилетку, дом культуры, побывали на одном из участков прииска имени Фрунзе, побеседовали с рабочими. Один из вопросов звучал таким образом: «Целесообразно ли на территории Чукотки и Колымы иметь железную дорогу или более рационально использовать авиацию?».
Современники прозаика, драматурга и критика Юрия Тынянова говорили о нем как о мастере устного рассказа и актерской пародии. Литературовед и писатель творил в первой половине XX века, обращаясь в своих сочинениях к биографиям знаменитых авторов прошлых столетий.
Трепетное свечение угасало вместе с остывающим солнцем и вскоре растворилось в сиреневом сумраке вечера.Оставив в сердце неизъяснимое томление и грусть по чему-то несбывшемуся.
Подобные отказы не проходят бесследно, за них наказывают. По-своему. Как могут, используя власть. Об этом случае Бондарчук рассказал в одном из интервью спустя годы: «Звонок от А. А. Гречко. Тогда-то и тогда-то к 17:20 ко мне в кабинет с фильмом. Собрал генералитет. Полный кабинет. Началась проработка. Каких только упреков я не выслушал от генералов. Но прежде, чем что-то сказать, они смотрели на Андрея Антоновича, а потом уже ко мне… В чем обвиняли? Офицеры не так показаны. Солдаты в фильме в конце не награждены… Короче, претензий!.. В итоге Гречко передал мне длинный убийственный список поправок. Шел я оттуда черный. Исправили? Три-четыре от силы. Изловчился как-то. Шолохов заступился. Фильм вышел. Правда, не к 30-летию Победы, а к 70-летию со дня рождения М. А. Шолохова». (Евгений Степанов «Это действительно было». Книга мемуаров.)
Нет, разумеется, страна с таким названием – одна. И государство – тоже. Речь о духовно-нравственном измерении, если хотите – о разном восприятии и окружающего мира, и самих себя. По-иностранному – о ментальности.
Франция. Канны. Город кинофестивалей. В 2010 году южный город встречал российскую культуру. В 13-й раз. Два российских региона представляли свое творчество, самобытность, народные таланты: Санкт-Петербург и Хакасия.
Сегодня мы начинам публикацию рассказа А. Семёнова «Старик и белка» времен «Молодёжки». Прототипом этого рассказа стал большой друг редакции «СМ» той поры, талантливый журналист и великолепный спортивный радиокомментатор, участник Великой Отечественной войны Лев Петрович Перминов.
