Современники прозаика, драматурга и критика Юрия Тынянова говорили о нем как о мастере устного рассказа и актерской пародии. Литературовед и писатель творил в первой половине XX века, обращаясь в своих сочинениях к биографиям знаменитых авторов прошлых...
Неподалеку раздался хриплый, с привыванием, лай. Старик глянул в ту сторону и увидел женщину, которая так быи прошла мимо прогулочным шагом, да собака неизвестной породы покусилась на белку. Длинный поводок вытягивалсяв струну, дергал ее то влево, то вправо. Короткошерстый белого окраса пес то совался...
Подобные отказы не проходят бесследно, за них наказывают. По-своему. Как могут, используя власть. Об этом случае Бондарчук рассказал в одном из интервью спустя годы: «Звонок от А. А. Гречко. Тогда-то и тогда-то к 17:20 ко мне в кабинет с фильмом. Собрал генералитет. Полный кабинет. Началась проработка....
Победа Гэсэра над чудовищем Орголи – хозяином тайги
Девять ветвей У священного желтого дерева, На каждой ветви свеча горит, Девять о Гэсэре сказаний древних, О битве каждое говорит. Черного бобра на родных просторах, Пустив стрелу, почему не добыть? О непобедимых славных баторах Сказания почему бы не повторить?
Когда Хана Хурмаса царственная рука, Атай-Улана разрубая на части, В третий раз взмахнула мечом И правую руку у батора несчастного Отрубила по самое плечо, Когда отрубленная рука Полетела на землю вниз, На земле, где горы, реки, тайга, Многие бедствия начались. Рука не стала там валяться в пыли, Обернулась она чудовищем Орголи. Тело у него — сорока верст, Рот у него — четырех верст. Обладает он пугающим колдовством, Располагает он содрогающим волшебством. Пестро-лживое чудовище всей тайгой завладело, Черно-злостное чудовище большего захотело. На склоне великой Сумбэр-горы Орголи-колдун лежал до поры. На северном склоне горы лежал, Постепенно креп, округлялся, мужал, Принимал вид устрашающий, Злому чудищу подобающий. Страшнее его ничего уж на свете нет. Справа поглядеть, он на скалы похож, Слева поглядеть, он на сопки похож. Издали поглядеть, похож на синий горный хребет, Вблизи поглядеть, нападает дрожь. Верхней челюстью он небо скребет, Нижней челюстью он горы жует, Обеими челюстями он деревья жрет. По дальней окраине языком лизнет, Сандаловыми деревьями набивает рот. С таежной окраины воздух втянет, Дубы и лиственницы поглощать станет. Все таежные деревья подряд За сорок верст сами в рот летят. Вместе с деревьями попадает в рот Северный народ и южный народ. И тех людей, что с гор спускаются, И тех людей, что вверх поднимаются. Всех он втягивает в огромный ротище, Глазами новые жертвы ищет.
Увидел вдали Абая Гэсэра страну, Вот кого, думает, я изорву, изомну. Вот кому, думает, я живот вспорю, Вот кого, думает, я до конца разорю.
Обо всем об этом Абай Гэсэр своим особенным умом узнал, По дальним приметам Намерения колдуна Орголи разгадал. Думает: Вершина горы Всегда облаками и туманом повита. Думает, У мужчины зрелой поры Всегда сраженье да битва. Тридцать трех своих богатырей Абай Гэсэр созывает скорей, Богатыри собрались все сразу. Абай Гэсэр им сказывает: — Из далеких стран пожаловавшего врага Допускать ли в свои излюбленные луга? Из близких мест напавших врагов Допускать ли до своих излюбленных очагов? С задней северной стороны, Из-за великой Сумбэр-горы, Обманщик, оборотень, колдун, Злобное чудовище Орголи Следует к нам дорогой войны, Мы достойно встретить его должны. Издали он на горный хребет похож, Вблизи поглядишь — пробирает дрожь. Верхней челюстью он небо скребет, Нижней челюстью он горы жует, Обеими челюстями он деревья жрет. Все таежные деревья подряд За сорок верст к нему в рот летят. Северный народ и южный народ Вместе с деревьями попадают в рот. Своей чуткостью Издалека вы его услышать должны. Своей зоркостью Вблизи вы его увидеть должны, Следующего к нам дорогой войны. Словно солнечный день вы безоблачны, Словно длинный камыш вы не ломчаты. Тридцать три — все воины мощные, Тридцать три — все мои помощники. С Орголи мы сражаться будем, Чтобы счастье вернулось к людям. Все оторванное пришейте, Все рассохшееся прибейте, Все развязанное свяжите, Все раскрученное скрутите, Все ослабшее укрепите, Затупившееся заострите. Еще не выйдет солнце туманное, Как мы отправимся на поле бранное. Отправимся мы на край Хирбэг-земли Сразиться с чудовищем Орголи. Приготовьте все, что понадобится.
Тридцать три доблестных богатыря, Слушая Гэсэра, радуются. Стоящие о том, что стоят, забыли, Сидящие о том, что сидят, забыли. Так сражаться они любили. — Пойдем,— говорят,— Куда нам Гэсэр прикажет, — Убьем,— говорят,— Кого нам Гэсэр покажет, — Найдем,— говорят,— Все, что нам Гэсэр скажет. Сечей-битвой мы насладимся, На свои луга возвратимся.— Широко-просторные груди они выпячивают, Мечи железные они оттачивают, Бугристо-мощные спины они распрямляют, Округло-толстые ноги они укрепляют. Все оторванное они пришили, Все рассохшееся прибили, Все развязанное связали, Все раскрученное скрутили, Все несказанное сказали, Все ослабшее укрепили. Все проворны и все толковы, Все к походу они готовы.
В это время приводят, уздою звеня, Абаю Гэсэру Бэльгэна — гнедого коня. Травы наедался он На двадцати алтайских пастбищах, Сил набирался он На двадцати горных зеленых склонах. Когда он и другие кони траву там ели, Им жаворонки в небе высоком пели. По крупной гальке Бэльгэна водят, Чтобы черные копыта его крепкими были, По черному льду Бэльгэна водят, Чтобы круглые копыта его никогда не скользили. К ветру мордой заставляют его стоять, Светлый ветер заставляют его глотать. Ключевой водой из чашки его напоили, Живой травой из горсти его накормили. По горным местам его водят, Чтобы на сокола был похож, По дальним местам его водят, Чтобы на ястреба был похож. Проделав все это, Шелковый потник на Бэльгэна накидывают, Закончив все это, Вогнуто-серебряным седлом Бэльгэна седлают, Пластинчато-серебряным подхвостником круп обтягивают, Сплошным серебряным нагрудником грудь обхватывают, С десятью пряжками подпругой коня перетягивают, С десятью язычками ремнем его запупонивают, Все снаряженье к коню прилаживают, Вокруг коня удовлетворенно похаживают. К расписанно-серебряной коновязи Коня привязывают, О полной готовности коня Абаю Гэсэру сказывают.
В это время Алма-Мэргэн хатан, Открыв большой семейный сундук, Лучшие одежды со дна достав, Подает их Гэсэру из собственных рук. Сшитые из семидесяти лосиных кож, Плотно-черные штаны Гэсэр натягивает, Со вставками из рыбьих кож Свободно-черные унты Ступнями своими растягивает. Ярко-шелковую накидку На плечи накидывает. Семьдесят сверкающих медных пуговиц Силой пальцев своих застегивает, Серебряно-винтовой десятисаженный кушак Вокруг себя опоясывает. Его оставшие концы Аккуратно с боков запихивает. И оделся Гэсэр и обулся, Перед зеркалом так и сяк повернулся. Где пылинка — ее сдувает, Где соринка — ее счищает. В зеркало, С расправленный потник величиной, Гэсэр погляделся: Хорошо ли он обулся-оделся.
После этого, Водами семидесяти дождей не промоченные, Остриями семидесяти стрел не пробитые, Угольно-черные доспехи на спине у себя укрепляет, Серебряный, длинный, Величиной с речную долину, Боевой колчан на левый бок прикрепляет. Узорно-серебряный, боевой, С косое поле величиной, Налучник сбоку подвешивает. О белые кости не ломающийся, В горячей крови не размягчающийся, Державно-булатный меч привешивает, Семьдесят пять стрел плотно за спиной закрепил, Девяносто пять стрел веером расположил, Так что в холод от них теплее будет, А в жару от них прохладнее будет. Похожую на копну травы, Соболиную шапочку на себя надевает. Похожую на пучок травы, Кисточку на шапочке поправляет. Звездно-белый шлем надел на голову, Стал похож на большую гору. То не солнце сверкает, то не дуб шелестит, То Гэсэр в боевых одеждах стоит.
После этого, Чтобы голода, не чувствовать десять лет, Рот себе паучьим жиром смазал. После этого, Чтобы голода не чувствовать двадцать лет, Губы себе червячьим жиром намазал. После этого, Величественным движеньем Открывая перламутровую хангайскую дверь, На улицу он выходит теперь Неторопливыми движениями, Не уронив ни соринки с ног, Переступает мраморный хангайский порог. Медленными движениями, без суеты По ступенькам серебряным с высоты, Ни разу на лестнице не оступясь, Идет он туда, Где стоит серебряно-золоченая коновязь. К коновязи он идет с серебряного крыльца, Красный повод отвязывает от серебряного кольца. По крупу гладя, По шее хлопая звонко, Своего коня он ласкает, как жеребенка. Вокруг него с любовью похаживает, Там и сям по шерсти поглаживает, Краснодеревое кнутовище к седлу прилаживает. После этого Ноги в серебряные стремена он вдел, В седло из якутского серебра он плотно сел. За повод потянув, коня повернул он круто, Поехал от коновязи по солнцу, по кругу, Стремя в стремя с ним рядом, Два Ноена, два дяди, Тридцать три богатыря нарядных Едут сзади.
Едут они на край Хирбэг-земли Сражаться с чудовищем Орголи. Едут плотно Абай Гэсэр и два дяди по сторонам, Задевать друг о друга приходится стременам. А за ними по три в ряд, по три в ряд Тридцать три богатыря дорогу торят. Едут они по ханской звонкой дороге, Едут они по общей торной дороге, По дороге широкой, по дороге лесистой, Едут они рысисто. По гребням высоких гор они мчатся, Копыта до гор не успевают касаться. Над лесными верхушками они пролетают, За верхушки копытами не задевают. Скачут они, Края у твердой вселенной качая, Скачут они, Просторное небо наполняя тучами, Из горы Сумбэр огонь высекая, Море Сун взбаламучивая. Перескакивают они через тридцать вершин, Как через одну вершину, Перемахивают они через тридцать долин, Как через одну долину. Все, что врозь стоит, В одно сливается, Что вдали стоит — Приближается. Скачут они Пониже звезд, повыше облаков, Искры сыплются от подков. Все мелькает, летит, несется, И луна, и звезды, и солнце, Все летит вокруг, завихряется, Все мелькает и удаляется. Словно беркут парит-пластается, Словно сокол с небес — бросается, Словно гуси летят — гогочут, Словно эхо в горах хохочет. Не стрела шуршит оперением — Скачут воины с нетерпением. На расстоянии ста видимостей, Повода не натянув, скачут, На расстоянии тысячи видимостей, Кнута не касаясь, скачут. Быстротой отправления удаляются. Удаляясь с быстротой, приближаются. Вдруг, поперек дороги, как ночи мгла — Отвесная каменная скала. Не объехать ее, не перескочить. Стали думать всадники, как тут быть. Одни рассуждают умно и здраво, Нельзя ли объехать преграду справа. Другие думают здраво и трезво, Что лучше объехать препятствие слева. Третьи утверждают, Что ни вправо, ни влево нет пути, Надо прямую тропинку найти. Ведь если лежит поперек преграда, Но людям дальше двигаться надо, Значит, прямо ли, вправо ли, влево ли, Но тропинку они проделали.
Один говорит — так не годится, Другой говорит — так не годится, Абай Гэсэр слушал-слушал и начал сердиться. Щеки он, сердясь, надувает, Свое решение предлагает. Абай Гэсэр, не долго думая, Хангайскую черную стрелу достает, Абай Гэсэр, долго не мудрствуя, Черную стрелу на тетиву кладет. Над наконечником стрелы он шепчет, Чтобы стрела была крепче. Над опереньем стрелы он бормочет, Чтобы стрела была точной. Шепчет он до появления красного пламени, Бормочет он до появления синего пламени. Боевой свой лук Он так натянул, что дым пошел. Тугой свой лук Он так натянул, что огонь пошел. Силой большого пальца закрученная, Ловкостью указательного пальца пущенная, Хангайская черная стрела в цель попадает, Преграду-скалу на куски раздробляет. Образовался в скале такой проход, Что любое войско легко пройдет, Пешеходы пройдут измученные, И верблюды пройдут навьюченные. Где стояла скала высокая, Пролегла дорога широкая. Абай Гэсэр вперед проскакал И прежде всего стрелу отыскал Валялась она по другую сторону преграды. «Свое добро, —Гэсэр говорит,— бросать не надо. Хорошая вещь, — Гэсэр говорит,— еще понадобится, Хорошей стреле сердце радуется». Отряхнул он стрелу от прилипшей земли, От той земли холмы пролегли. Абаю Гэсэру препятствий нет, Скачет он дальше впереди отважных богатырей. Путь, на который надо девяносто лет, Проскакивают они за девять дней. Скачут они, как стрела свистит, Скачут они, словно камень шуршит. И хотя просторы земли широки, И нисколько они не сужаются, И хотя дороги-пути далеки, Все же к цели воины приближаются.
Уж Сумбэр-гора им видна, Ее северная сторона. Повод натянул Абай Гэсэр, Остановился послушный конь. На стременах привстал Абай Гэсэр, К глазам приставил ладонь. Над горами, холмами, пригорками, Над болотами злыми, жуткими, Смотрит вдаль он глазами зоркими, Вслушивается ушами чуткими. Видит он, что к востоку от Сумбэр-горы Травы высохли, пожелтели. Вся земля черна от золы, Реки сузились, обмелели. Там деревья гниют и падают, Скалы крошатся, рассыпаются, А в тайге полно зверя-падали, И сама земля рассыхается. Еще выше Гэсэр в стременах привстал, Еще дальше и зорче смотреть он стал. Еще чутче прислушивается он, Не поймет он, что б это значило, Большим удивлением удивлен, Задачей большой озадачен. За пределы видимости смотрит во все глаза, За пределами слышимости слушать старается, Какая-то синеется там полоса, Что-то там вдалеке содрогается. Два дяди Ноена по бокам от него стоят, Два дяди Ноена тоже слушают и глядят.
— Что видите?— спрашивает Гэсэр у дяди. — Что слышите? — спрашивает Гэсэр у другого. — Ничего не видим мы,— отвечают дяди, — Ничего не слышим, хуже глухого. — Что видите?— спрашивает Гэсэр у баторов. — Что слышите,— спрашивает он у отчаянных. — Ничего не видим,— отвечают баторы. — Ничего не слышим,— отвечают. Тогда приказывает Гэсэр Ноенам, Тогда приказывает Гэсэр баторам: «Тихо двинемся и пойдем мы, Удаляясь в чужие горы. Пусть сердца ваши будут каменными, А повадки пусть будут волчьими, Вы след в след идите за нами, Мы пойдем путем укороченным. Через землю, что вся изрыта, Через рытвины, через комья, Пусть идут копыто в копыто, Друг за другом послушные кони». Так повел их Гэсэр умело, По военным правилам древним, В те нехоженые пределы, Где гниют на корню деревья. Где травы высохли, пожелтели, А реки сузились, обмелели, А скалы крошатся, рассыпаются И сама земля рассыхается.
В это время В стороне от великой Сумбэр-горы, Обладающий пугающим колдовством, Располагающий содрогающим волшебством, Хозяин тайги, чудовище Орголи, И змея желтобрюхая, огромная, Свои силы и ловкость пробуют. Друг на друга они нападают, Друг друга яростно пожирают. Когда чудовище раскрывает пасть, Туда полтайги успевает попасть, Когда змея раскрывает рот — Горы, скалы, гальку жует. От схватки чудовищ поднялся ураган От северных стран и до южных стран. Море Сун кипит, вся земля дрожит, А гора Сумбэр — дребезжит. Могучие деревья до земли пригибает, Зеленые травы до золы выжигает. Трижды змея вокруг чудовища обвилась, Зубами в его тело впилась. Но чудовище Орголи змею зубами грызет, Но чудовище Орголи змею когтями дерет. Раздирает ее лапой железной, Все нутро из змеи наружу полезло. Оскаленными зубами вгрызается, Змея по швам расползается. Силы змея теряет, Гибель ее наступает. Четыре у чудовища лапы с когтями острыми, Дерет змею этими лапами чудовище пестрое, Кишки выворачивает наружу, Кровищи натекла — большая лужа. Наконец добралось чудовище и до шеи, Вцепилось в шею зубами всеми. Змея сначала взвилась, как кнут, Но зубы ее грызут и мнут. Постепенно затихла она и присмирела, Растянулась веревкой и околела. Израненное чудовище, зубами лязгая, Начинает по кругу победную пляску, Вставая, падая, медленно пляшет, Раны облизывает, вид его страшен. Еще бешенство Орголи не проходит, Еще вокруг глазами он водит. Еще за скалы и горы хватается, Еще в деревья зубами вцепляется. Не затих еще ураган От северных стран и до южных стран. Еще море кипит, еще земля дрожит, Еще гора Сумбэр дребезжит, Еще черный ветер по свету летает, У Абая Гэсэра Полы халата он раздувает.
Хара-Зутан-Ноен, Около Гэсэра стоящий, видя такое дело, От страха сделался белым-белым. Боится он чудовища Орголи, Обращается он к баторам с такими словами: — Чтобы мы живыми отсюда уйти могли, Чтобы благополучно могли мы с вами Домой вернуться той же дорогой, Не должны мы чудовища трогать. Ведь тело у него — сорока верст, Ведь рот у него — четырех верст, Обладает он пугающим колдовством, Располагает он содрогающим волшебством. Верхней челюстью он небо скребет, Нижней челюстью он горы жует. Если с Абаем Гэсэром вместе Станем мы биться с чудовищем, если Чудовище мы разозлим, затронем, Окажемся все у него в утробе. Станем мы для чудовища пищей, Вон какой у него, поглядите, ротище. Мы в испуге своем оправдаемся, Со стыдом своим примиримся, В похвалах людских не нуждаемся, Пересудов людских не боимся. Где низинкой, а где по скалам, Пригибаясь и уползая, Уберемся, чтоб нас не достала Пасть клыкастая, лапа злая. Так Хара-Зутан малодушный Уговаривать стал баторов, А баторы стоят и слушают. Но Саргал-Ноен в эту пору Закричал на Хара-Зутана: — Замолчи ты, с душою серой! Побеждать ли мы нынче станем, Погибать ли — вместе с Гэсэром.
В это время Гэсэр Черное острое копье в правую руку взял. В это время Гэсэр Звездно-белый шлем поглубже надел, Бэльгэна — гнедого коня По лоснящемуся правому крупу плетью огрел. Громким голосом на всю вселенную закричал. Рев тысячи быков В своем голосе он соединил, Рычанье тысячи драконов В своем крике он объединил. На хозяина черной тайги, На властелина бесконечных лесов Он решил напасть. А чудовище между тем, переминаясь на ногу с ноги, Растянуло клыкастую пасть. Воздух чудовище в себя втягивает, И все что вмиг с воздухом попадает, Все подряд, не разглядывая И не пережевывая, он глотает.
Конь Гэсэра попал в воздушный поток, Несется к чудовищу, как осенний листок. Не слушаясь повода и хозяйской руки, Несется он в пасть на оскаленные клыки. Абай Гэсэр, С коня на правую сторону наклонясь, Камень схватил величиной с жеребенка. Абай Гэсэр, С коня на левую сторону наклонясь, Камень схватил величиной с теленка. Но камни эти коня Бэльгэна не отяжелили, Его, летящего как ветер, не остановили. Несет его вместе с деревьями, камнями скальными, Туда, где зияет пасть, клыками оскалена. За клыки не задев, пролетает он в темноту, Оказывается у чудовища во рту. Абай Гэсэр, Размахнувшись черным железным копьем, В корень языка чудовища Орголи бьет. Острый наконечник в язык вонзился, Опираясь на него, Абай Гэсэр остановился. Язык чудовища стелется, Как земля от пригорка и до пригорка, Между небом и нижней челюстью Копье стоит, как распорка. Абай Гэсэр хангайскую стрелу берет, Лук натягивает как полагается. Прямо вверх он стрелой каленой бьет, В нёбо чудовищу стрела вонзается. Пестрое страшилище, чудовище Орголи, Вздрогнуло от неба и до земли. Взвыло чудовище, задрожало, Море Сун, что тихо лежало, Возмутилось и забурлило, Горы крепкие закачались, Даль туманом черным закрыло, Пыль взвихрило и закрутило, Реки полные расплескались, Далеко отстоявшее все распалось, От близлежащего ничего не осталось. А между тем, два Ноена, два дяди, Оказавшись перед пастью чудовища мрачной, Друг на друга глазами злобными глядя, Начали ссориться, ругаться начали. Кричит Саргал-Ноен на Хара-Зутана: — Прилично ли отступать могучим и смелым, Побеждать ли мы нынче станем, Погибать ли — вместе с Гэсэром.— Хара-Зутан ему в ответ: — На победу у нас надежды нет. Сам Гэсэр, наш племянник и внук, В страшной пасти погибнет от мук. Какую победу ты нам пророчишь, Если и сами мы едва не проглочены. Пока не поздно, давай назад повернем, От страшных клыков как-нибудь ускользнем.— Но Саргал-Ноен Не стал слушать эту грязную речь, А выхватил он Свой хангайский булатный меч. Сильно он рассердился, надул он щеки, Брови его встопорщились, словно щетки. Разогнал он коня, плетью его стеганул И на спину чудовища сиганул. А чудовище лежит, изгибается, Хвост у него извивается, Орет чудовище, хрипит и рычит, Ведь в глотке у него копье торчит. Левой рукой Саргал-Ноен Повод натягивает, Правой рукой Саргал-Ноен Мечом размахивает. — Изрублю,— кричит Саргал-Ноен,— изрублю. — Погублю,— кричит Саргал-Ноен,— погублю. Все восемнадцать жил у чудовища перережу, Все части тела разъединю!— Мечом размахнулся сильнее прежнего, Острые шпоры дал коню. Конь несет удалого всадника, Гром разносится по округе. А баторы друзья-соратники, Натянули тугие луки. Все в чудовище они целятся, Там где кожа его потоньше, Чтоб достать до красного сердца, Прострелив мясистую толщу. У баторов острые стрелы, Все готовы они, смотри. Но послышался голос Гэсэра Из чудовища, изнутри. — Не стреляйте,— Гэсэр кричит,— Не рубите,— Гэсэр кричит.— Ведь своими калеными стрелами И меня вы насквозь прострелите. Ведь хангайским мечом звеня, Вы заденете и меня. Я и сам уж внутри у зверя, До заветной добрался двери, За которой душа находится, За которой сердце колотится.— Тут послышался звон меча, Тут послышался хруст хряща, Это рубит Гэсэр сплеча, Душу-сердце внутри ища. Вот достал он до сердца красного, Разрубил он живую душу. Орголи, чудовище страшное, Превратилось в мертвую тушу. А когда оно воздух выдохнуло, Издавая предсмертный стон, То Гэсэра наружу выдуло, Полетел, кувыркаясь, он, На песок, у подножья скал, За три видимости упал.
А Хара-Зутан, между тем Обезумел от страха совсем. «Раз Гэсэр,— думал он,— уже съеден, Раз Гэсэр,— думал он,— уже проглочен, Поскорее отсюда уедем, Отыскав пути покороче. Все равно уж победе не радоваться, Все равно уж не выиграть бой…» Убежал он, уполз и спрятался, Трех баторов забрав с собой. Но Гэсэр, когда, отряхнувшись, встал, О измене дяди тотчас узнал. Не увидел своим он глазом, Догадался своим он разумом. Абай Гэсэр на стременах привстал, Голову поднял и закричал. Рев тысячи изюбрей В своем голосе он соединил, Рычанье тысячи зубров В своем голосе он объединил. Кричит он на все стороны, могуч и велик, Хара-Зутану возвратиться велит. Трех баторов вернуть назад, А за трусость его простят. У Хара-Зутана-Ноена Лицо от стыда покраснело. К победившему воину Подошел он несмело. Поднять он не может взгляда, Покраснел он, как клюква-ягода. Слабость показать — не хочется, Слово сказать — не находится. Перед Гэсэровым грязным ликом Устыдился стыдом великим. Постепенно все Вокруг поверженного чудовища собираются, Постепенно все Вокруг мертвого страшилища сходятся, Здороваясь, руками друг друга касаются, Хорошие слова друг для друга находятся. Победитель Абай Гэсэр Достает свой черный кисет, Черный бархатный, величиной с мешок, Достает красный резаный табачок. Красным резаным табаком Свою трубку он набивает, Мягко-пушистый трут, С матерого лося величиной, Махая им, раздувает. А покурив, он берет саблю острую, Разрубает он чудовищу брюхо пестрое. Из чудовища разрубленного, раскуроченного. Повалило все, что было проглочено. Повалили звери таежные, Травоядные, хищные, всевозможные. Соболь, куница, бурундук, колонок Тотчас бросились наутек. Изюбрь, медведь, росомаха, рысь, Все в разные стороны понеслись. А потом, как вода прорвав запруду, Повалили толпами люди. Все, кто были проглочены, съедены, Выходят группами, выходят семьями. Люди конные, люди пешие, На свободу бегут поспешно. На санях, на телегах, скрипя колесами, Едут голые, едут босые, Едут сирые, изможденные, Из неволи освобожденные. Придорожная пыль колышется, Смех, веселье повсюду слышится. Люди радуются свободе, Небу, солнышку, всей природе. Люди западные, люди восточные, И молодые и сединами убеленные, Зажигают свечи позолоченные, Зажигают свечи посеребренные. При сияньи луны они с Гэсэром встречаются, Всяческого добра Гэсэру желают, При сияньи солнца они с Гэсэсром встречаются, С победой доблестной поздравляют. Гэсэр При сияньи луны с людьми встречается, Доброго пути домой им желает, Гэсэр При сияньи солнца с людьми встречается, С освобождением их поздравляет. Потом говорит он своим баторам, Потом говорит он дядям Ноенам: — Кожу с чудовища Орголи надо бы снять, Разрезать на куски и людям раздать. Если выделать, замечательная будет кожа, Людям на обувь и на одежу.— Баторы и Ноены кожу с чудовища содрали, Изрезали на куски и народу раздали. А про Абая Гэсэра забыли, Главного победителя обделили. Достались ему обрезки с лап, Рукавицы выкроить из них хотя б. На правую руку — с правой лапы, На левую руку — с левой… Ждали все от Гэсэра гнева, Но Гэсэр лишь весело рассмеялся Трофею, который ему достался. — Ладно,— говорит,— не в трофеях дело, Главное, что чудовище околело. Главное, что мы чудовище победили, Народы плененные освободили. Теперь дальше мы будем действовать, Наши замыслы будем пестовать. Самые нужные, опасные самые, Для себя мы дороги выберем. Мужчина состоит весь из замыслов, Женщина состоит вся из выкроек. Мужчина, Чтоб замысел воплотить, Жизнь не пожалеет отдать. Женщина, Чтобы из выкроенного сшить, Палец на руке готова отдать.
Гэсэр Дядю Саргал-Ноена С тридцатью доблестными баторами На месте оставляет. Гэсэр Дядю Хара-Зутана С тремя доблестнейшими баторами С собой в поход приглашает. — Существуют,— говорит,— на земле четыре коварства, Их четыре злых удальца в себе хранят, Нет от них никакого лекарства, Кроме как победить всех подряд. Поедем, где живет Властелин неоглядных вод Хан Уса-Лосон. Как отыскать нам злых удальцов, Как победить их в конце концов, Посоветует он.— Поехали они быстро, поехали они смело, Чтобы осуществить задуманное дело. Как земля ни широка, Но при езде — сокращается, Как цель ни далека, Но при езде — приближается. В то время, когда они ехали, Минуя то холм, то лес, то ложок, Улгэн — бескрайнюю землю Покрыл хрустящий свежий снежок. Оказались всадники Хара-Зутан, что хитер, и Гэсэр, что суров, На пересеченьи двух звериных следов. Слева направо пробежала куница, Справа налево пробежала лисица. Тотчас всадники разделились, В разные стороны удалились. Абай Гэсэр за лисицей гонится, Хара-Зутан за куницей торопится. Каждому — своя воля, Каждому — своя доля, Каждому — своя дверь, Каждому — свой зверь. Каждому — своя тропа, Каждому — своя судьба. Хара-Зутан, хитроумный хан, Видать, излишне поторопился, В черную яму, не заметив как, В глубокую яму он провалился. Туда-сюда, на стенки бросается, Туда-сюда, за камни цепляется. Кричит, проклятьями сыплет, ругается, А из ямы вылезти — не получается. Тогда вместо ругани Он кричит — помогите! Тогда вместо брани Он взывает — спасите! Три батора поблизости оказались, Так и сяк помочь бедняге старались. Вокруг ямы бегают и хлопочут, Но вытащить хана нет у них мочи. Сидит Хара-Зутан в яме грязной, Ругает баторов словами разными. Сидит Хара-Зутан в яме черной, Ругает баторов, вспоминая черта. Сидит Хара-Зутан в яме, мается, Беспрерывно на баторов ругается. «Из ямы хана вытащить — что за труд? За что баторами вас зовут? Дармоеды вы, а не богатыри, Зовите Гэсэра, черт вас дери! Что рты растянули? Что стоите? Гэсэра сюда скорее зовите!» Три удалых батора За Гэсэром поспешно мчатся, Чтобы выручить Ноена, который Продолжает в яме ругаться. Гэсэр, заглянувши в яму, Промолвил Ноену прямо: — Значит, царственно-великие небожители Душу твою насквозь увидели. Не за твое ли, Хара-Зутан, двоедушие Оказался ты попавшим в ловушку. То пытался ты от меня сбежать, То пытался ты меня обмануть, А теперь я тебя должен спасать, Руку должен тебе протянуть.— Взял он свой меч за рукоятку И протянул его острием вниз. — Ну-ка, Хара-Зутан, мой дядя, За булатный меч мой держись.— Хара-Зутан за меч ухватился, Из ямы вылезти изловчился, Но все пальцы о боевое железо Оказались у Хара-Зутана порезаны. Начал он кричать на Гэсэра: — Что с моими пальцами ты сделал? Плохо ты с родственником поступаешь, Имя мое родовитое унижаешь. Разве можно старшего унижать, Разве можно дядю своего обижать? Аглаг-гора от возмущения вздрогнет, Ангара-река от возмущения пересохнет. А что скажут наши баторы, Да и в народе пойдут разговоры, Что, из ямы вонючей вызволив, Дядю своего ты унизил, Протянул ему ты меч, а не руку…— Говорит Гэсэр: — Вперед тебе будет наука, Не бегай ты с поля боя, Не ползай, не трусь, не прячься. Не хотел рисковать головою, Потерял свои десять пальцев, Но довольно уж ты наказан, Залечу сейчас твои раны…— И лекарством он пальцы помазал Ноену Хара-Зутану. Вместо раненых и порезанных Стали пальцы его крепче прежних. После этого Абай Гэсэр на коня садится, Повод в руки берет, Дальше Гэсэр стремится К Уса-Лосону, великому хану вод. Земля очень широка, но сужается, Цель очень далека, но приближается. Подъезжает он к белому, квадратному, Как небо просвечивающему дворцу. Коня к коновязи привязывает, Подходит к бело-серебряному крыльцу, Величественным движением Открывая перламутровую хангайскую дверь, Во дворец он входит теперь. Неторопливым движением, Не уронив ни соринки с ног, Перешагивает мраморный, хангайский порог. Хозяин дворца Уса-Лосон, хан великих вод, К Абаю Гэсэру навстречу идет, Руку ему для приветствия подает. Неторопливо они друг друга приветствуют, Почтительно они друг с другом здороваются, В рукопожатии добром и честном Руки крепко соединяют, С употреблением хороших и красивых слов Искусный разговор начинают. Уса-Лосон, порядок во всем любя, Сажает гостя по правую руку от себя. Золотой стол накрывает, Вкусную пищу на него ставит. Серебряный стол накрывает, Редчайшую пищу на него ставит. Озерко вина в чашу он наливает, Пригорок мяса перед ней взгромождает. Масла расставляет пригорки, Напитки дает тройной перегонки. Абай Гэсэр Вкусно ест и сладко пьет, Но разговор между тем о деле ведет: «Существуют,— он говорит,— четыре коварства, Их четыре удальца в себе хранят, Нет от них никакого лекарства, Кроме как победить их всех подряд. Посоветуйте, как мне их найти, Какие ведут туда пути?» Уса-Лосон, Хан всех великих вод, Речь свою осторожно ведет, Чтобы стремлений витязя не охладить, Чтобы делу нужному не повредить. Начинает он речь издалека, Вспоминает прошедшие, давние века, Старину он припоминает, Преданья древние оживляет. — Да,— говорит он,— Существует в мире четыре коварства, Их четыре злых удальца в себе хранят. — Да,— говорит он,— Нет от них никакого лекарства, Кроме как победить их всех подряд. Но имеют они Волшебство, до дрожи пугающее, Но имеют они Колдовство, до костей пробирающее. Если ты задумал их победить, Мало иметь силу, Мало иметь ловкость, Мало иметь и злость, Но должен ты с собой захватить Мою золотую трость.— Тут Уса-Лосон, Хан всех великих вод, К заветному сундуку неторопливо идет. Открывает он свой золотой сундук И золотую трость отдает Гэсэру из собственных рук. О четырех коварствах Гэсэру рассказывает, Как вести себя Гэсэру наказывает:
— Самый старший молодец удалой Обладает силой великой, Ниспадает он многоводной рекой С вершины горы Сардыка. Река водой холодной окатит, Река волной голодной подхватит, Никто из реки назад не вернется, Утонет, закрутится, захлебнется. Когда ты будешь к реке приближаться, За трость золотую надо держаться. В реку трость окуни и там подержи И такие слова реке скажи: «Река, река, сделайся ты безвредной, Река, река, сделайся ты полезной, Река, река, у людей бедных Исцеляй все недуги ты и болезни». Второй из удальцов, Скрывающий в себе второе коварство, На самом деле — серебряное богатство. На вершине серебряной горы под самыми облаками Живет он в виде собаки с серебряными клыками. Когда ты будешь к собаке той приближаться, За золотую трость надо держаться. До собачьей шерсти дотронешься тростью И скажешь ей тихо, без всякой злости: «Собака, собака, рассыпься на серебро, В каждом кармане у людей окажись, Стань для них имуществом и добром, Посеребри ты людям бедную жизнь». Третий из удальцов, Скрывающий в себе третье коварство, На самом деле — золотое богатство. На золотой горе под самыми облаками Живет он в виде собаки с золотыми клыками. Когда будешь к собаке той приближаться, За золотую трость надо держаться. До собачьей шерсти дотронешься тростью И скажешь собаке тихо, без злости: «Собака, собака, рассыпься на чистое золото, Стань для людей безумной страстью, Чтобы они стремились к тебе смолоду, Чтобы они утешались тобою в старости». Четвертый из удальцов, Четвертое земное коварство, На самом деле, пряча свое лицо, Скрывает подземного царства богатство. Лежит он в глубине Земли, не шевелится, Что никто его не заметит, надеется, Под тремя слоями надежно прячется, Десятью слоями надежно укрыт. Ничем на поверхности не обозначено, В каких местах молодец зарыт. Слуху он не слышен, глазу невидим, Сам наружу никогда не выйдет. Ты тростью золотой над ним помаши И такие слова ему скажи: «Перестань ты быть сокрытым коварством, Стань для людей ты вечным богатством». Абай Гэсэр Душой радуется, сердцем веселится, Совет Уса-Лосона ему пригодится.
Великого хана великий гость Берет с собой золотую трость, С Уса-Лосоном тепло прощается, К своему коню возвращается. Неторопливым движением Открывая перламутровую хангайскую дверь, На серебряное крыльцо он выходит теперь. Неторопливым движеньем, Не уронив ни соринки с ног, Перешагирает он мраморный хангайский порог. После этого Абай Гэсэр на коня садится, Повод в руки берет, Дальше Гэсэр стремится От Уса-Лосона — хана великих вод. Встречей удовлетворенный, Едет он из долины в долину, Едет он с горы — в гору. Вместе с ним оба дяди Ноена, Вместе с ним тридцать три батора. Земля широка, Но постепенно сужается, Цель далека, Но все-таки приближается. Едет Гэсэр побеждать четыре коварства, Едет он их превращать в четыре богатства.
В это время четыре злых удальца, Рожденные от злого отца, О намереньях Гэсэра достоверно узнали, К встрече с ним готовиться стали. Самый старший молодец удалой Мощью мощен, силой велик, Низвергается вниз многоводной рекой С вершины горы Сардык. Собирается он Гэсэра волной захлестнуть, Собирается он Гэсэра водой захлебнуть. Но Гэсэр к реке спокойно идет, В воду трость окунает и речь ведет:
— Река, река, сделайся ты безвредной, Река, река, сделайся ты полезной, Река, река, у людей бедных Исцеляй все недуги ты и болезни.
Второй молодец, Живущий на высокой горе, Второй удалец, Катающийся на серебре, Ощерил на Гэсэра остры и велики Серебряные клыки.
Но Гэсэр к собаке спокойно идет, Тростью ее касается и речь ведет: — Собака, собака, рассыпься на серебро, В каждом кармане у людей окажись, Стань для них имуществом и добром, Посеребри ты людям бедную жизнь.
Третий молодец, Живущий на золотой горе, под самыми облаками, Встречает Гэсэра золотыми оскаленными клыками. Но Гэсэр к собаке идет спокойно, Тростью ее касается и говорит достойно: — Собака, собака, рассыпься на чистое золото, Стань для людей безумной страстью, Чтобы люди к тебе стремились смолоду, Чтобы люди тобой утешались в старости.
Четвертый из удальцов, Пряча, закрывая свое лицо, В глубине земли лежит, не шевелится, Что Гэсэр мимо него пройдет, надеется. Но Гэсэр тростью над ним помахал И такие слова ему сказал: — Перестань ты быть скрытым коварством, Стань для людей ты вечным богатством.
Когда все это Гэсэр совершил, Баторов и Ноенов позвал-собрал, Великий праздник устроить решил, Со своими сподвижниками запировал. — Были мы удачливы,— он говорит,— Были мы счастливы,— он говорит,— Всех мы победили,— он говорит,— Веселье мы заслужили,— он говорит. Восемь дней они пируют, На девятый — опохмеляются, Готовят они коней и сбрую, В дальний путь собираются. Коней накормленных обласкали, Коней обласканных оседлали, В сторону дома поскакали.
Когда тихо едут, Комья, величиной с блюдо, из-под копыт летят, Когда быстро едут, Комья, величиной с котел, из-под копыт летят. Река длинна, Но до моря все равно добирается, Дорога далека, Но дом все равно приближается. Прискакали они в долину Моорэн, Прискакали они на берег моря Мунхэ, Прискакали они на землю Хатан, Скачут они весело, без боязни, Видят они множество очагов-огней, Привязывают они боевых коней К золото-серебряным коновязям. Встречает их Алма-Мэргэн, Гэсэра жена, Вселенную красотой затмевает она, Победителя Гэсэра за руку берет, Через перламутровую дверь во дворец ведет За стол золотой Гэсэра сажает. Что дальше было никто не знает.
Эта маленькая светловолосая женщина давно стала символом советской эстрады. Она считалась и считается одним из самых востребованных композиторов СССР и России. По ее песням можно проследить всю историю страны, ее обычной жизни, великих строек и больших побед на военном и мирном поприще.
Он появился на свет 7 ноября 1879 года (по старому, действующему до февраля 1918 года стилю, – 26 октября) – ровно в день, когда в 1917 году победила Великая Октябрьская социалистическая революция, как ее официально, на государственном уровне, именовали в советскую эпоху. И вся биография Льва Давидовича Троцкого похожа на революционный вихрь.
Татьяна Ивановна Погуляева, окончив в 1986 г. филологический факультет Иркутского государственного университета, уже почти сорок лет работает учителем русского языка и литературы, в настоящее время в МБОУ г. Иркутска СОШ № 77. В 2020 г. стала победителем (1е место) Всероссийской олимпиады «Подари знание» по теме «Инновации в современном образовании» и Всероссийского педагогического конкурса в номинации «конкурс песни "Аты-баты, шли солдаты"» (2е место).
Ох, и гостеприимен же наш русский язык! И какого только беса он не привечает! Вот недавно во вполне официальном сообщении споткнулся на слове «абилимпикс». Сразу и не понял, что за зверь такой, что за набор в общем-то знакомых букв? Раскрыл словарь – а это в дословном переводе с английского означает «олимпиада возможностей». Ну чем не вполне адекватное название известному движению? Но захотелось какому-то грамотею «европеизироваться», и пошло гулять иностранное словечко по интернетам…
Мы тогда под Темрюком стояли. В аккурат под Новый год прислали нам с пополнением молоденького лейтенанта. Мы калачи тертые, видим – не обстрелян, не обмят, тонковат в кости, глаза шибко умные.
Редко встретишь в Байкальске, да и в Слюдянском районе, человека, прожившего здесь хотя бы одно десятилетие, чтобы он не знал её. Большинство мгновенно представят эту женщину, чья трудовая деятельность напрямую или косвенно связана с их судьбами.
Казалось бы, что нам Америка. Мало ли кого и куда там избирают, у нас тут свои проблемы, по большинству житейские. Так, да не совсем. Через несколько ступенек, но исход заокеанских выборов заметно аукнется и в России. Хотя бы в отношении всего, что связано с Украиной. А это, между прочим, тот или иной объем, то или иное количество смертей, ранений, разрушений, расходов. То – или иное. Или вообще без них. Разумеется, санкционное давление и много чего еще влияет на российскую экономику и на повседневную жизнь – и сегодня, и в будущем.
Неподалеку раздался хриплый, с привыванием, лай. Старик глянул в ту сторону и увидел женщину, которая так быи прошла мимо прогулочным шагом, да собака неизвестной породы покусилась на белку. Длинный поводок вытягивалсяв струну, дергал ее то влево, то вправо. Короткошерстый белого окраса пес то совался острой мордой в кусты, то взлаивал на белку, взлетевшую на ближайшее дерево. Хозяйкапыталась удержать непослушную собаку, но та шаг за шагомупорно тащила ее к скамье. Старик вздрогнул, завидев вытянутую крысиную морду с красными глазами, принюхивавшуюся к штанине.
В Магадане, имевшем в то время население 20 тысяч человек, вице-президент США и сопровождавшие его лица осмотрели порт, авторемонтный завод, школу-десятилетку, дом культуры, побывали на одном из участков прииска имени Фрунзе, побеседовали с рабочими. Один из вопросов звучал таким образом: «Целесообразно ли на территории Чукотки и Колымы иметь железную дорогу или более рационально использовать авиацию?».
Современники прозаика, драматурга и критика Юрия Тынянова говорили о нем как о мастере устного рассказа и актерской пародии. Литературовед и писатель творил в первой половине XX века, обращаясь в своих сочинениях к биографиям знаменитых авторов прошлых столетий.
Трепетное свечение угасало вместе с остывающим солнцем и вскоре растворилось в сиреневом сумраке вечера.Оставив в сердце неизъяснимое томление и грусть по чему-то несбывшемуся.
Подобные отказы не проходят бесследно, за них наказывают. По-своему. Как могут, используя власть. Об этом случае Бондарчук рассказал в одном из интервью спустя годы: «Звонок от А. А. Гречко. Тогда-то и тогда-то к 17:20 ко мне в кабинет с фильмом. Собрал генералитет. Полный кабинет. Началась проработка. Каких только упреков я не выслушал от генералов. Но прежде, чем что-то сказать, они смотрели на Андрея Антоновича, а потом уже ко мне… В чем обвиняли? Офицеры не так показаны. Солдаты в фильме в конце не награждены… Короче, претензий!.. В итоге Гречко передал мне длинный убийственный список поправок. Шел я оттуда черный. Исправили? Три-четыре от силы. Изловчился как-то. Шолохов заступился. Фильм вышел. Правда, не к 30-летию Победы, а к 70-летию со дня рождения М. А. Шолохова». (Евгений Степанов «Это действительно было». Книга мемуаров.)
Нет, разумеется, страна с таким названием – одна. И государство – тоже. Речь о духовно-нравственном измерении, если хотите – о разном восприятии и окружающего мира, и самих себя. По-иностранному – о ментальности.
Франция. Канны. Город кинофестивалей. В 2010 году южный город встречал российскую культуру. В 13-й раз. Два российских региона представляли свое творчество, самобытность, народные таланты: Санкт-Петербург и Хакасия.
Сегодня мы начинам публикацию рассказа А. Семёнова «Старик и белка» времен «Молодёжки». Прототипом этого рассказа стал большой друг редакции «СМ» той поры, талантливый журналист и великолепный спортивный радиокомментатор, участник Великой Отечественной войны Лев Петрович Перминов.
