Современники прозаика, драматурга и критика Юрия Тынянова говорили о нем как о мастере устного рассказа и актерской пародии. Литературовед и писатель творил в первой половине XX века, обращаясь в своих сочинениях к биографиям знаменитых авторов прошлых...
Неподалеку раздался хриплый, с привыванием, лай. Старик глянул в ту сторону и увидел женщину, которая так быи прошла мимо прогулочным шагом, да собака неизвестной породы покусилась на белку. Длинный поводок вытягивалсяв струну, дергал ее то влево, то вправо. Короткошерстый белого окраса пес то совался...
Подобные отказы не проходят бесследно, за них наказывают. По-своему. Как могут, используя власть. Об этом случае Бондарчук рассказал в одном из интервью спустя годы: «Звонок от А. А. Гречко. Тогда-то и тогда-то к 17:20 ко мне в кабинет с фильмом. Собрал генералитет. Полный кабинет. Началась проработка....
У священного желтого дерева На каждой ветви горящие свечи, Девять сказаний древних, В каждом сказании сеча. Девять ветвей у дерева, Каждая листвою повита, Девять сказаний древних, В каждом сказании — битва. В выдру, что ценней всех зверей, Почему не пустить стрелу? Великому роду богатырей Почему не воздать хвалу?
На груди золотой земли, С вечной жизненной благодатью, На холмах Улгэн-Земли С исполнением всех желаний, С многотысячными табунами-стадами, Вверх по пастбищам поднимающимися, С бесчисленными конями-быками, Вниз по пастбищам спускающимися, В день три раза питающийся, Трижды в год наслаждающийся, Себе на благо, другим не на вред, Жил, говорят, хан Ганга-Бурэд. До того, как пришли обиды, До того, как пришли напасти, Люди там горя не видели, Все были довольны и счастливы. Жили под крепкими крышами, Промышляли бобрами и выдрами, Простор был сушью не высушен, Народ был ветром не выветрен. Травы зеленые переливались, Травы тучные колыхались, Реки в зелени извивались, Серебром они изливались.
Но внезапно начали травы сохнуть, А быки и лошади начали дохнуть, Реки начали от истоков мелеть, Солнце начало от восхода тускнеть, С неба ни дождинки не капало, Все живое захирело, ослабло. Распространились холод, голод и тьма, Распространились язва, оспа, чума, Распространились распри, слезы и кровь, Забыли люди жалость, любовь. Северные народы Десятками тысяч гибнут, Южные народы Сотнями тысяч гибнут, Гибнут люди ночью, гибнут и днем, Охватило землю черным огнем. Хан Ганга-Бурэд с несчастьями не смирился, Но не знает, что бы все это значило, Большим удивлением он удивился, Большой задачей он озадачился, Может быть, Эсэгэ-батюшка Все эти несчастья на землю послал? Может быть, Повеленьем Гурмэ-Манзан матушки Мрак на землю спустился? Большую думу он думать стал, Сердцем каменным он ожесточился. В золотой бубен он бьет Северных людей собирает, В серебряный бубен он бьет, Южных людей призывает. Северные народы Спереди бело-звездного дворца, В поднебесьи сияющего, Собравшись, волнуются-шумят, Южные народы Сзади квадратно-белого дворца, В поднебесье светящегося, Собравшись, волнуются-галдят, Слепых-косых людей поводыри приводят, Хромых-безногих людей на руках приносят. Хан Ганга-Бурэд, Что был народам вместо отца, Выходит из своего дворца. Бело-звездный дворец — на девять углов, Двери во дворце — на девять сторон, В квадратно-белом дворце Девяносто девять окон.
Перламутровую хангайскую дверь Хан величественно открывает, Через мраморный хангайский порог, Не обронив ни соринки с ног, Хан медлительно переступает, Выходит он на верхнюю ступеньку крыльца Такой ширины, что годится Бегать там с жеребеночком кобылице, Перешагивает он на нижнюю ступеньку крыльца Такой ширины, Что пасти бы там резвые табуны. Народы северные и южные он приветствует, Всем собравшимся он поклоняется, Ко всем, вокруг столпившимся тесно, С такими словами он обращается:
— То не Эсэгэ-батюшка Своим проклятием нас проклинает, То не Гурмэ-Манзан матушка Бедствия на нас насылает. Истоки бедствий искать мы должны На краю Хонин-Хото восточной страны. В стране, Где все деревья с корнями выдернуты, В стране, Где все наизнанку вывернуто, В стране холодной, в стране бесплодной, В стране бесславной, в стране бестравной, Где река под тремя преградами Проскальзывает тремя водопадами, В стране, где ветер, в стране, где тьма, Появился дьявол Гал-Нурман. На спине у дьявола десять тысяч глаз, На темени у дьявола — особенный глаз. Этот глаз округл, этот глаз велик, Изо рта торчит единственный клык, Две руки у дьявола — сокрушители царств, Две ноги у дьявола — топтатели царств, В распоряжении у дьявола — десять тысяч коварств. Превращений в его распоряжении — Три тысячи, Разрушений в его распоряжении — Тридцать три тысячи, Жар напускает он выжигающий, Пожар напускает он пожирающий, Этот дьявол Гал-Нурман, чудовище и злодей, Губит наши земли, скот и людей, Богатая наша жизнь стала бедной, Жирная наша жизнь стала скудной. За что ни схватятся люди — вредно, За что ни возьмутся люди — скучно. Болезни, о которых никто не слыхал, Людей косят. Болезни, о которых никто не знал, Стада косят. Люди плачут и голосят, Где травы цвели, там пепел лежит, Где деревья росли, там зола лежит. Окутали землю туман и тьма, Вот что наделал Гал-Нурман. Давайте, люди, держать совет, Как нам избавиться от этих бед…
Вверх посмотрит хан — опечалится, Вниз посмотрит хан — затоскует, А люди стоят в молчании, Не избыть им беду такую. Но тут появился маленький старичок, Сморщенный, как сморчок, У длинноногих людей меж ног проскользающий, У низкорослых людей под мышкой пробегающий. Сам он ростом в шесть четвертей, Борода у него клочьями в семь четвертей, Волосы у него сквозь шапку наружу проросли, Ногти у него сквозь рукавицы наружу проросли, Похож он был на корешок из земли. Вышел седенький старичок-недоросточек, Опирающийся на камышовую тросточку, Встал старичок перед ханом суровым И молвил верное слово:
- Слушайте вы, Когда пить-есть зовут, вперед вылезающие, Слушайте вы, Когда на суд зовут, назад убегающие, То не Эсэгэ-Малан батюшка Своим проклятием нас проклинает. То не Гурмэ-Манзан матушка Бедствия на нас насылает. Это Гал-Нурман, Из шеи Атай-Улана возникший, Черный дьявол и хан, Себя хозяином возомнивший, На всю вселенную обозлившийся, На нас, добрых людей, ополчившийся, Жаром Все цветущее на земле иссушающий, Пожаром Все сущее на земле пожирающий, Этот дьявол — причина всех наших бедствий, Но уже народился для решительных действий Богатырь, который нас всех спасет, Батор, который дьяволу гибель несет. По решению божественного совета, Спущен он к нам, на землю эту. Спокойствие земли возвратить спустившийся, Порядок и счастье на земле установить спустившийся, От пятикнижного бурхана с указаньем спустившийся, От пятидесяти пяти небесных долин с порученьем спустившийся, Всех злых врагов победить спустившийся, Всех добрых людей оделить спустившийся, На помощь нам небесами дан Абай Гэсэр хан. Вечное море Манзан Простым водопоем он сделал, Великую долину Моорэн Обыкновенным пастбищем сделал, У истоков великой реки Хатан, Говорят, проживает великий хан. За тремя долинами, за тремя горами Живет он, говорят, с тремя дядьями. Богатырей у него — Тридцать три, Военачальников у него — Триста тридцать три, Оруженосцев у него — Три тысячи триста тридцать три. Вот кто дьяволу гибель несет, Вот кто нас от бедствий спасет.—
Ганга-Бурэд хан Старикашечку выслушал. Ганга-Бурэд хан На крыльцо широкое вышел. — Горы стоят высокие, Реки текут широкие, Долы лежат далекие. Где найдется такой скакун, Где найдется такой ездок, Чтоб в течение нескольких лун Доскакать до Гэсэра мог? Чтоб доставил от нас он Гэсэру весть, Рассказал бы о нас все Гэсэру как есть? — Старичок, У длинноногих людей меж ног проскользающий, Старичок, У низкорослых людей под мышкой пробегающий, Ростом в шесть четвертей, С бороденкой в семь четвертей, С волосами, Сквозь шапку наружу проросшими, С ногтями, Сквозь рукавицы наружу проросшими, Седенький старичок — недоросточек, Опирающийся на тростниковую тросточку, Стоит перед ханом суровым, Говорит свое верное слово.
— От тепла бесчисленных очагов, От дыма бесчисленнейших юрт Пусть тысячу опытных ездоков Умело и тщательно отберут, Из этой тысячи на местах Сто искусных ездоков выделите, Из этих выделенных ста Десять наискуснейших выберите. Среди этих искуснейших десяти Постарайтесь одного ездока найти, Который через все преграды и страны Доскачет до Абая Гэсэра хана. Затем из бесчисленных табунов Тысячу коней, внимательно отберите, От тысячи отобранных скакунов Сто наиотборнейших отделите. Из этих ста отберите десять, реди десяти найдется такой скакун, Который через все долины и веси Домчится до Гэсэра за несколько лун.
Таким-то способом Из бесчисленнейших людей Был отобран Зоодон-Мэргэн батор. А из бесчисленнейших лошадей Скакун по кличке Шодон, Короткохвост, пятнист, неказист, Да зато на скаку резв и скор. Так, В середине земли живущий, Ганга-Бурэд хан Зоодон-Мэргэн батора И пятнисто-неказистого коня Шодона В путь-дорогу дальнюю снарядил, Всем необходимым в достатке снабдил.
— Ведь горы,— думал он,— стоят высокие, А реки,— думал он,— текут широкие, А долы,— думал он,— лежат далекие.— Сто двадцать вьюков для Зоодона навыбил хан, Двенадцать провожатых ему он дал. К тому же Зоодон-Мэргэн батор (А его батором стали звать с тех пор), Чтобы голода не чувствовать десять лет, Рот себе паучьим жиром намазал, Чтобы голода не чувствовать двадцать лет, Губы себе червячьим жиром смазал. После этого На пятнисто-неказистого коня садится, В сторону поющего жаворонка коня поворачивает, Повод ослабит — Конь как молния мчится, Конь рысцой трусит, Когда повод он укорачивает. Чуть направо коня повернул он, Тридцать три долины под конем промелькнуло. Чуть налево он коня направляет, Тридцать три горы под конем пролетает. Жаворонок вьется — начало лета. Едет Зоодой, легко одетый, Шелковый халат он распахивает, Шелковой плеточкой он помахивает. Сорока стрекочет — зима кончается. В лисьей шапке Зоодон в седле качается. Тридцатилетний путь он За три года проскакивает. Трехлетний путь он За три месяца проскакивает. Трехмесячный путь он До трех дней укрощает. Трехдневный путь он До трех часов сокращает. Едет месяцы он, едет недели, Приближается к дальней цели. Коня он кормит травами лишь росистыми, Коня он поит водами самыми чистыми. Коня он кормит травами, лишь верхушками, Коня он поит родниками самыми лучшими. А сто двадцать навьюченных лошадей И двенадцать сопровождающих людей Всех он назад домой отправил, Никого себе в помощники не оставил. Доскакал он до вечного моря Манзан, Доскакал он до великой долины Моорэн, Доскакал он до желтой реки Хатан, Доскакал он до голой сопки, где песок до колен. Поднялся гонец на вершину сопки, Перед глазами поднебесно высокий Тот дворец, которого он искал, Звездной россыпью засверкал, Лунно-солнечно засиял, Глубиной своей зазиял. На скалистую землю Улгэн Дворец основанием своим опирается. Небесно-воздушных сфер Дворец верхами своими касается. Если сверху вниз на него посмотреть, Словно звезды в небе мерцают. Если снизу вверх на него посмотреть, Словно кометы летят-мелькают. Выбранный от дыма бесчисленных очагов, Избранный из тысячи опытных ездоков, Зоодон-Мэргэн сияющий дворец созерцает. Молодой гонец с Шодона-коня слезает. Седло и потник с коня снимает, Из расшито-шелкового потника пыль выбивает. Серо-красный костер, Дымно-яркий костер На вершине горы разжигает, На колени становится, Руки к дворцу простер, Голову в молитве склоняет. В это время проснулся Абай Гэсэр, Вышел из дворца, вокруг посмотрел. Юную землю свою он трижды насквозь проглядывает, Молодые просторы свои он трижды вокруг оглядывает. И видит, что у великого моря Манзан, В начале великой долины Мооргэн, Около желтой реки Хатан, На голой сопке, где песок до колен, Словно там на сопке огонек горит, Словно около огонька человечек стоит. Разжег человечек серо-красный костер, На колени встал, руки простер. То распрямляется человечек, то складывается, Он дворцу постоянно кланяется. В полуночную эту пору Кричит Абай Гэсэр Буйдан-Улаан батору: — Вставай,— кричит,— перестань храпеть, Что это за огонек там может гореть? Кто это у великого моря Манзан, В начале великой долины Мэргэн, Около желтой реки Хатан, На голой сопке, где песок до колен, Кто это там развел костер, Кто это руки к нам простер. Кто это там то распрямляется, то сгибается, Кто-это нам до земли поклоняется? Ты коня из конюшни выведи, Ты намерения человечка выведай. Если человечек тот плохой и злой, Отруби ему голову с плеч долой. Голову к его же седлу приторочь, Хлестни коня, прогони его прочь, Пусть он скачет назад, к себе домой, Так поступи, если человечек тот злой. Если же пришел он с намерениями добрыми И окажется он хорошим воином, Расспроси его обо всем подробно И приветствуй его достойно. В его же седле, на его же коне Приведи ты гостя ко мне.— Буйдан-Мэргэн батор Без промедленья взялся за дело. Собрался он скоро, Приготовился он умело, Серебром отделанный панцирь свой На грудь и плечи он надевает, Серебром блистающий шлем боевой На лоб надвигает. Коня, скребущего землю ногой, Из конюшни выводит и седлает, В серебряные стремена ноги вдел, В серебряное седло плотно сел. Скачет он к верховьям долины Мэргэн, Скачет он к изгибам реки Хатан, Скачет он туда, куда повелел Абай Гэсэр божественный хан. Подъезжает он к вершине песчаной горы, Где маленький огонек в темноте горит. А Зоодон-Мэргэн, молящийся возле костра, Услышал тонкий приближающийся свист, Думал, что выпущена в него стрела, Упал в испуге лицом он вниз, Руками голову загородив, Лежит неподвижно ни мертв, ни жив. Буйдан-Мэргэн батор К человечку лежащему приближается, Не видевший подобного до сих пор, Удивленьем великим удивляется. — Ты, валяющийся около подошвы моей, Ты, обретающийся около пятки моей, Чей ты сын? Откуда ты взялся? На вершине горы ты зачем оказался?— Чтобы в чувство привести и вернуть дар речи, Соболиным рукавом по щекам его хлещет. Поднимает с земли его с чувством добрым, Внимает рассказу его подробному.
— На груди золотой земли С вечной жизненной благодатью, На холмах Улгэн-земли С исполнением всех желаний, С многотысячными табунами-стадами Вверх по пастбищам поднимающимися, С бесчисленными конями-быками Вниз по пастбищам спускающимися, В день три раза питающийся, Трижды в год наслаждающийся, Себе на благо, другим не во вред, Живет наш хан Ганга-Бурэд. До того, как пришли обиды, До того, как пришли напасти, Люди там горя не видели, Все были довольны и счастливы. Жили мы под крепкими крышами, Промышляли бобрами и выдрами, Простор был сушью не высушен. Народ был ветром не выветрен. Но внезапно травы начали сохнуть, А быки и лошади стали дохнуть. Реки начали от истоков мелеть, Солнце начало от восхода тускнеть. С неба ни дождинки не капало, Все живое захирело, ослабло. Распространились холод, голод и тьма, Распространились язва, оспа, чума, Распространились распри, слезы и кровь, Забыли люди жалость, любовь. Истоки бедствий мы обнаружили, Пришли они к нам снаружи, Из страны, Где все деревья с корнем повыдернуты, Из страны, Где все наизнанку вывернуто, Из страны холодной, страны голодной, Из страны бестравной, страны бесправной, Где река под тремя преградами Проскальзывает тремя водопадами. В той стране, где ветер, в стране, где тьма, Появился дьявол Гал-Нурман. На спине у дьявола десять тысяч глаз, На темени у дьявола — особенный глаз. Этот глаз округл, этот глаз велик, Изо рта торчит единственный клык. Жар напускает дьявол выжигающий, Пожар напускает дьявол пожирающий. Северные народы Десятками тысяч гибнут. Южные народы Сотнями тысяч гибнут. Болезни и людей и скот косят, Люди плачут и голосят. Послан я, Выбранный от дыма бесчисленных очагов, Послан я, Избранный из тысячи ездоков, Послан я От народа бедного, многоликого, Послан я К Абаю Гэсэру хану великому, Рассказать ему о народных бедствиях, Умолять его об ответных действиях. Чтобы нас, людей, ставших хилыми, Чтобы нас, людей, ставших дряблыми, Он избавил от злобного, хитрого, От жестокого, черного дьявола. Буйдан-Улаан батор Зоодон-Мэргэна выслушал, Терпеливо молчавший до сих пор, Ему слово приветное высказал: — Пока годы-лета еще длинные, Многочисленны пока дни и ночи, Разомнем в борьбе руки сильные, Разогнем в войне спины мощные. Погаси костер красно-серый, Мы поедем с тобой к Гэсэру.—
Он в седельце его сажает, Во дворец его приглашает. Выбранный От дыма бесчисленных очагов, Избранный Из тысячи опытных ездоков, Посланный От народа бедного, многоликого, Подъезжает Зоодон-Мэргэн ко дворцу великому. В золотые сверкающие ворота он въезжает, С коня неказисто-пятнистого он слезает. Привязывает Шадона к серебряно-бисерной коновязи, Действует он достойно и без боязни. Коня своего Шадона расседлывает, Шелковый потник отряхув, на земле расстеливает. На расстеленный потник на колено встает Молиться начинает, поклоны кладет. В это время Буйдан-Улаан батор К Абаю Гэсэру в покои вошел. Тридцать три батора Длинный ковер расстилают, Тридцать три батора Зоодона-Мэргэна приглашают-встречают. Зоодон-Мэргэн по ковру неторопливо идет, Тридцать трем баторам руку для приветствия подает. В рукопожатии добром и честном Руки они крепко соединяют, Словами красивыми, интересными Разговор начинают. Угощенья и вина гостю подносят, В белый дом зайти просят. Белую овцу для гостя закалывают, Угощенья и вина навстречу выносят. В черный дом зайти просят, Черную овцу для гостя закалывают.
Абай Гэсэр в это время С важностью восседает, Имеющей власть красивой рукой Праматеринскую книгу листает. Листает он ее при свете луны, Все буковки в книге ему видны. Абай Гэсэр в это время Торжественно восседает, Имеющей силу белой рукой Праотцовскую книгу листает. Листает он ее при солнечном свете, Каждая буковка на примете. А тридцати трем баторам могучим От приезда Зоодон-Мэргэна радостно, Жить без схваток им скучно, Жить без битвы им тягостно.
— Пока годы-лета еще длинные, Многочисленны пока дни и ночи, Разомнем,— говорят,— руки сильные, Разогнем,— говорят,— спины мощные.— Они гостя, помощи чающего, Всячески ободряют И к Гэсэру, книгу листающему, Поскорее впускают. Выбранный От дыма бесчисленных очагов, Избранный Из тысячи опытных ездоков, Посланный От народа бедного, многоликого, Подошел гонец к Гэсэру великому. От Ганга-Бурэд хана Узелки он с дарами развязывает, Что народу бедному надо, Он подробно Гэсэру рассказывает, Гэсэра заступником и защитником называет, При этом кланяться не забывает.
Абай Гэсэр хан, С важностью восседающий, Великий божественный хан, Прародительскую книгу листающий, — Да,— говорит, – знаю я вас, Живущих в середине земли, И Ганга-Бурдэ хана И весь подвластный хану народ, Мой отец, досточтимейший Хан Хурмас, Под свое покровительство вас берет.
Услышав это, Зоодон-Мэргэн Уж радоваться начинает, Но Абай Гэсэр говорить продолжает: — Да, покровительствует вашему хану Мой великий отец Хан Хурмас. Но избавить вас от Гал-Нурмана Не настал еще час. Буду я биться с черным дьяволом Через девять лет, А пока руки мои еще слабы, Сил для этого и половины нет. Преодолеть мне пока не удастся Все, чем обладает мохнатая голова: Две тысячи двадцать два коварства, Три тысячи тридцать три волшебства. Сила двух его рук Восьми поднебесным силам равна. Сила двух его ног Восьми преисподним силам равна, С шестьюдесятью шестью баторами, С шестьюстами военачальниками, С шестью тысячами оруженосцами Раньше времени он непобедим, Раньше срока — непоборим.
Гал-Нурман был уже в облике мужа, А я сидел в пеленках и в луже, Он уже воюет и скачет, А я еще сопливый и плачу. Конь его — Хоть небожителям подавай великим, А мой Бэльгэн жеребеночком взбрыкивает, Раньше чем через девять лет Сразиться с ним возможности нет. Преодолеть мне пока не удастся Все, чем обладает мохнатая голова: Две тысячи двадцать два коварства, Три тысячи тридцать три волшебства. А ты возвращайся к воде, Которой в детстве напился, А ты отправляйся к земле, Где на свет появился. Полосатый детеныш-тигренок Без матери сиротеет, Человек, хоть батор, хоть ребенок, Без родины обеднеет.
Золотые столы накрыли, Вкусные яства расставили, Серебряные столы накрыли, Крепкие напитки расставили, Арзу и хорзу подносят, Всего попробовать просят. Выбранного и присланного от народа Царственно угощают, Прощаются с ним у порога, Благополучной дороги желают.
Но как только вышел Зоодон из дворца, Окружили его тридцать три батора-бойца. — Отправляешься ты, как мы видим, в дорогу, Но обещал ли Абай Гэсэр подмогу?
Отвечает Зоодай простосердечно: — Что же, время ведь быстротечно. Девять лет мы еще победствуем, Девять лет мы еще помучаемся, Не пришло еще время действовать Абаю Гэсэру могучему. Преодолеть ему пока не удастся Все, чем обладает мохнатая голова: Две тысячи двадцать два коварства, Три тысячи тридцать три волшебства.
Баторы, когда все это услышали, Из себя от волнения вышли. Сердца их затрепетали, Мышцы их задрожали. Суровые тела их напружинились, Натянулись их сухожилия. — Как же так? Божественный Хан Хурмас Под своим покровительством держит вас, Как же после этого вам не помочь? Зачем же воду в ступе толочь? Это очень нам не привычно, Иди-ка ты к Гэсэру вторично.
Послушался Зоодан и к Гэсэру пошел, Но нового во дворце ничего не нашел. Тогда баторы — к молодцу молодец — Сами толпой ворвались во дворец, Перед Абаем Гэсэром они предстали, Упрекать великого предводителя стали: — Пока годы-лета еще длинные, Многочисленны пока дни и ночи, Разомнем,— говорят,— руки сильные, Разогнем,— говорят,— спины мощные. Уж давно не дрались мы с дьяволом, Уж давно не дрались мы с хитрым, Наши мускулы стали дряблыми, Сухожилия стали хилыми, Все мечи у нас заржавели, От безделия мы отупели. Наши луки уже не гнутся, Наши стрелы в цель не впиваются, Наши кони мирно пасутся, По зеленой траве катаются. А ведь мы еще все не слабы, Мы ведь воины, а не бабы.
Тут Абай Гэсэр глянул грозно, Словно молния заблистала, Задрожал во вселенной воздух, Закачались дальние скалы, Тридцать трех баторов от ханского стула В широкие двери как ветром сдуло. После этого, Буйдан-Улаан батор, Что Зоодон-гонца во дворец привел, Что его на горе, там, выслушал, Из дворца рассерженным вышел: Он коня оседлал, Он в дорогу собрался, В дальний путь поскакал, В Саганты оказался. Там, где жил-поживал Имеющий слоново-солового коня, Имеющий бело-облачные дороги, Имеющий бело-светлые мысли, Имеющий белую книгу законов, Имеющий бело-ясные желанья, Всем доволен, удовлетворен Дядя Гэсэра Саргал-Ноен.
Дорогой длинною утомленный, Сказал Буйдан Саргалу-Ноену: — Если Абай Гэсэр Гал-Нурману руки ремнем не свяжет, Гал-Нурману ноги ремнем не свяжет, К седлу его не привьючит, Уму-разуму не научит, Вниз лицом на землю его не свалит, Вниз затылком на камни его не свалит, Гору на него не взгромоздит, Кости его черные не раздробит, Сами будем сражаться с дьяволом, Сами будем сражаться с хитрым, Или мы такие уж слабые, Или мы такие уж хилые? Богатырский род не ославим, Бедный люд в беде не оставим. Если ж дьяволу поддадимся, Никуда, значит, мы не годимся.
Саргал-Ноен не промедлил ни дня, Слоново-солового оседлал коня. Он коня на бело-облачную дорогу выводит, Конь копытами бьет, несется, Море белое ходуном ходит, Реки плещутся, земля трясется, Скачет Саргал-Ноен по важному делу, К золотому дворцу Абая Гэсэра. В золотые, сверкающие ворота он въезжает, Со слоново-солового коня он слезает. Привязывает он коня к серебряно-бисерной коновязи, Делает он все достойно и без боязни. Абай Гэсэр Посещением дяди чрезвычайно польщен, Ради такого почтеннейшего лица Десять золотых свечей зажигает он, Десять серебряных свечей зажигает, Дядю своего гостеприимно встречает. Он навстречу Саргал-Ноену идет, Руку для приветствия подает. Друг на друга любовно глядя, Обнялись они, племянник и дядя. Абай Гэсэр угощенья гостю подносит, В белый дом зайти его просит. Белую овцу для гостя закалывает. Абай Гэсэр напитки гостю подносит, В черный дом зайти его просит. Черную овцу для гостя закалывает. Золотой стол накрывают, Вкусную пищу на него ставят.
— Гей вы,— крикнул Гэсэр,— э, гей! Для похода готовь коней! С Гал-Нурманом мы биться будем, Чтобы счастье вернулось к людям. Все оборванное пришейте, Все рассохшееся прибейте, Все развязанное свяжите, Все раскрученное скрутите, Все ослабшее укрепите, Затупившееся заострите. Припасите все, что понадобится.— Тридцать три богатыря, Триста военачальников, Три тысячи оруженосцев Слушают, радуются. Стоящие о том, что стоят, забыли. Сидящие о том, что сидят, забыли. Так сражаться они любили. Приказанье Гэсэр словно выстрелил: «Через трое суток чтобы выступить!» Отложил он всю заботу домашнюю, Стал готовиться он на битву страшную.
Приказал Гэсэр первым делом С гладкой шерстью и крепким телом, С ногами тонкими, с костями звонкими, С сухожилиями упругими, с копытами круглыми, Привести гнедого, под цвет огня, Бэльгэнэ — любимейшего коня. Потник шелковый по спине коня Гэсэр расстилает, Седлом из якутского серебра коня седлает. Складчато-серебряный надхвостник, Чтобы седло вперед не сползало, Через круп перебрасывает, Пластинчато-серебряный надгрудник, Чтобы седло назад не сползало, Через грудь перетягивает, Десятиремешковую подпругу застегивает, Двадцатипряжковую подпругу прилаживает, По крупу коня похлопывает, По крутой шее коня поглаживает. Красный повод к луке седла привязывает, Красное кнутовище за подушку седла затыкает, Так коня он в путь собирает. Мнется красный конь, серебром рябя… Теперь остается приготовить себя.
Прежде всего Своим тридцати трем баторам Для своих богатырских рук Приказал приготовить боевой свой лук. — Мой лук,— говорит,— возьмите, Семидесятью быками, на семидесяти пнях согните, Тетиву на него натяните.— Семьдесят быков богатыри запрягли, На семидесяти пнях лук согнуть. На семидесяти пнях тетиву натянуть Не смогли. Семьдесят пней, На которых они лук сгибали, С корнями из земли повылетали. Трудились богатыри отчаянно, Несут они лук хозяину. Гэсэр на колени лук положил, Двумя пальцами тетиву защемил, Легко свой несгибаемый лук согнул, Легко ненатягиваемую тетиву натянул. Второй конец тетивы как следует привязал. После этого так,— говорят,— сказал: — Если летом им пользоваться, Очень хороший лук. Если зимой им пользоваться, Незаменимый лук. В любое время им пользоваться, Мой верный лук. После этого Сшитые из восьмидесяти лосиных кож Плотно-черные штаны Он натягивает. Сшитые из восьмидесяти оленьих кож Облегающие унты Ступнями растягивает, Ярко-шелковую накидку На плечи накидывает. Семьдесят медных пуговиц и крючков Силой пальцев своих застегивает, Серебряно-золотой, витой кушак Вокруг себя опоясывает. Его оставшиеся концы Аккуратно с боков запихивает, И оделся Гэсэр и обулся, Перед зеркалом так и сяк повернулся. Повернулся так и сяк, огляделся, Хорошо ли он обулся-оделся.
После этого Под семидневным непрерывным дождем Ни разу еще не промокшие, В семидесяти разных битвах-боях Ни разу еще не пробитые, Величиной с квадратное поле, Угольно-черные доспехи На спине у себя закрепляет, Семидесятью стрелами не пробитые, Величиной с округлое поле, Железно-черные доспехи На груди у себя укрепляет. После этого Серебряный, длинный, Величиной с речную долину, Боевой колчан на левый бок прицепил. После этого Девяносто пять стрел За плечами у себя веером укрепил, Так что в холод от них теплее будет, А в жару от них тенистее будет. В руки взял он кремнево-сапфировый щит, Словно солнце сверкает, как гора стоит, Как гора стоит, как дуб шелестит. Похожую на копну травы, Соболиную шапочку на себя надевает, Похожую на пучок травы, Кисточку на шапочке поправляет. После этого, Чтобы голода не чувствовать десять лет, Рот себе паучьим жиром намазал. После этого, Чтобы голода не чувствовать двадцать лет, Губы себе червячьим жиром смазал. После этого Величественным движеньем, Открывая перламутровую хангайскую дверь, На улицу он выходит теперь, Неторопливыми движениями, Не уронив ни пылинки с ног, Переступает мраморный хангайский порог. Медленными движениями, без суеты, По ступенькам серебряным с высоты, Ни разу на лестнице не оступясь, Идет он туда, Где с восьмидесятивосьмью украшениями, С восьмидесятивосьмью драгоценными вкраплениями Стоит серебряно-золотая коновязь. К коновязи он идет с серебряного крыльца, Красный повод отвязывает от серебряного кольца. Ноги свои в серебряные стремена он вдел, В седло из якутского серебра он плотно сел. Тридцать три богатыря вслед за ним идут, Все своих коней боевых берут.
После этого, От золотой коновязи по кругу, Цепочкой следуя друг за другом, Слева направо как солнце плавает, Поехали богатыри за победой, за славою. Земля вокруг не истоптана, не изрыта, Идут их кони копыто в копыто, Идут их кони следок в следок, Постепенно поворачивая на восток. Три дня они едут По своей земле, по ханской дороге, Четыре дня они едут По лесной земле, по общей дороге. Дальше едут, дорог не зная, Дальше лежит земля чужая.
Доезжают они До серебристо-серебряной горной гряды, Где человеческая нога никогда не ступала, Останавливаются они У черно-черной родниковой воды, Из которой скотина никогда не пивала. Рассаживаются они в кружок на отдых, Вдыхают они чужеземельный воздух, Трубки раскуривают, дымят, О предстоящих подвигах говорят. Когда они Так неторопливо сидели и трубки курили, Когда они Так неторопливо о предстоящих подвигах говорили, Коза Гуран и маленькие косули Перед ними вдалеке промелькнули. Абай Гэсэр хан встрепенулся вдруг, В мгновенье ока схватил свой лук, А козу и косулю стрела поразила, И ту и другую насквозь пронзила. — Если бы,— сказал баторам Гэсэр,— Я их мимо глаз пропустил, Если бы,— объяснил баторам Гэсэр,— Я своевременно стрелу не пустил, Пришлось бы нам возвращаться домой назад,— Так Абай Гэсэр сказал, говорят.
Баторы кожу с животных сняли, Как полагается, туши освежевали, На костре изжарили и сварили, Нежного мяса они поели, Еще немного поговорили И вскоре дружно все захрапели, Чтобы утром, проснувшись как можно раньше, В предназначенный путь отправиться дальше.
***
В это самое время, Живущий в долине Сагаанты, Имеющий слоново-солового коня, Имеющий бело-облачные дороги, Имеющий бело-светлые мысли, Имеющий белую книгу законов, Имеющий бело-ясные желанья, Всем доволен, удовлетворен, Дядя Гэсэра Саргал-Ноен Забеспокоился под своей безопасной крышей, Встревожился среди полночи, задумался среди дня, Что-то дыханья внука Гэсэра нигде не слышно, Что-то ржанья его гнедого коня, Его Бэльгэна нигде не слышно. Как бы худого чего не вышло. Забеспокоился Саргал-Ноен и без лишнего слова Садится на своего слоново-солового. Дорогу к Гэсэру он доподлинно знает, В мгновение ока во дворец прибывает. Встречает его Алма — Гэсэра жена, С почтеньем выслушивает Саргала она.
— Забеспокоился,— говорит Саргал,— Я под своей домашней крышей, Встревожился я в полночь и средь белого дня, Что-то дыханья Гэсэра нигде не слышно, Что-то не слышно ржанья его коня. Приехал узнать я из первых рук, Где сейчас Гэсэр, мой племянник и внук.
Алма-Мэргэн подняла на Саргала глаза: — Уехал Гэсэр, а куда, не сказал, Может быть, поехал он на охоту, Или куда душа его захотела. Не женская это забота, Не женское это дело.— Садится Саргал-Ноен на слоново-солового коня, Круг объезжает протяженностью в два дня. То заря восток разукрашивает, То приходит тьма, как положено. Всех расспрашивает Саргал, переспрашивает, След Гэсэра найти не может. Во второй раз садится Саргал на коня, Круг объезжает протяженностью в четыре дня. Небеса то звездами разукрашены, То рассвет настает, как положено. Всех расспрашивает Саргал, переспрашивает, След Гэсэра найти не может. По степной земле, по ханской дороге Три дня он едет, По лесной земле, по общей дороге Шесть дней он едет. Останавливается, дороги не зная, Дальше лежит земля чужая.
Тут увидел он след копыта, Вся земля глубоко изрыта. Там, где были холмы и горы, Оказались ямы и долы, Где бугор был, там, смотришь, впадина, Возгорелось тут сердце дядино. За правую сторону повода он потянул, По правому боку плеткой коня он стегнул, Взвился конь на дыбы, полетел как птица, Красная пыль за конем клубится. Мчится конь, над землей расстилается, Желтая пыль за конем поднимается. От красной пыли на земле темно стало, Желтая пыль небо запеленала.
Между тем, Абай Гэсэр на гнедом коне Остановился и баторам своим говорит: — Это слышится мне или чудится мне, За спиной у нас — стук копыт. Вы не слышите разве сзади — Шумно дышит Саргал — мой дядя? Все назад вы оборотитесь И в туманную даль вглядитесь. Все что видно в дали туманной, Доложите мне без обмана.— Поглядели баторы назад И Гэсэру так говорят: — Конь слоново-соловый мчится, Красно-желтая пыль клубится, Небеса она застилает, Нас Саргал-Ноен настигает. Абай Гэсэр тотчас спешился, У Гэсэра на сердце весело. Из-под широкой ладони глядя, С нетерпением ждет он дядю. Вот догнал Саргал-Ноен внука, Подает ему свою руку, Его ласково обнимает, На словах же горько пеняет: — Вот что значит молодо-зелено, Разве так заветами велено? Уходя в пределы чужой земли, Почему вы меня, старика, обошли? Почему вы мне ничего не сказали, Почему вы меня с собой не взяли? Отвечает Гэсэр: — Не ругай ты нас, Мы идем выполнять твой же наказ. В начале Хонин-Хото — восточной страны, Мы источник бедствий найти должны. В стране, Где деревья с корнями выдернуты, В стране, Где все наизнанку вывернуто, В стране холодной, в стране бесплодной, В стране бестравной, в стране бесславной, Где река под тремя преградами Проскальзывает тремя водопадами, В стране, где ветер, в стране, где тьма Появился дьявол Гал-Нурман. На спине у дьявола десять тысяч глаз, На темени у дьявола — особенный глаз. Этот глаз округл, этот глаз велик, Изо рта торчит особенный клык. Жар напускает он иссушающий, Пожар напускает он пожирающий, Болезни людей и скот косят, Люди плачут и голосят. Северные народы Десятками тысяч гибнут. Южные народы Сотнями тысяч гибнут. Должны мы людей защитить-спасти, Чтоб могли они мирно свой скот пасти, Чтоб могли они опять веселиться, Чтоб смогли они опять расплодиться, Корней дьявольских не бояться, Красотой земли наслаждаться. — Это правильно вы все делаете,— Говорит Гэсэру Саргал-Ноен,— Но почему же дядя с думами белыми Оказался тобой стороной обойден? — А затем я тебя не взял с собой, А затем ты сейчас же вернись домой, Что должен кто-то и дома жить, Что должен дома порядок быть. Вдруг болезни на людей или скот нападут, Вдруг другие напасти нас найдут, Вдруг враги подойдут, войной грозя, На Хара-Зотана положиться нельзя. Нет, должен кто-то за домом смотреть, Должен огонь в очагах гореть, К тому я веду всю эту речь, Что должен ты вернуться, чтоб дом беречь. А чтоб знал ты, где я и что я делаю, Отдаю я тебе рубашку нательную, Рубашку шелковую, рубашку белую, Не снимай ее и в постели ты. Если буду я стрелой поражен, Если буду я врагом побежден, Рубашка белая эта тотчас Почернеет вся, превратится в клочья. Если же буду я врага побеждать, То не надо ее ни мыть, ни стирать. Если я врага в бою одолею, Станет она еще белее.
Саргал-Ноен Рубашку надел через голову, Саргал-Ноен Напутственное слово промолвил: — Всех врагов побеждай, Дьявола сокруши, Задуманное осуществляй, Начатое заверши.— Такие слова на прощанье сказал, Возвращаясь домой Ноен-Саргал. После этого Абай Гэсэр с тридцатью тремя баторами Дальше поехал во враждебную сторону. В бездорожных местах дорогу торя, Холмы превращая в низины, а горы в ямы. Едут с Гэсэром тридцать три богатыря, Никуда не сворачивая, едут прямо. И хотя просторы земли широки, И нисколько они не сужаются, И хотя дороги-пути далеки, Все же к цели воины приближаются. Когда пестрая сорока над лесом стрекочет, Зимние месяцы обозначает, Абай Гэсэр остановиться не хочет, Лисью шапку на голову надевает. Когда золотой соловей над озером заливается, Летние месяцы обозначает, Абай Гэсэр по-летнему одевается, Халат расстегивает, грудь открывает.
Так достигли они страны, Где деревья все с корнями выдернуты, Достигли они стороны, Где все наизнанку вывернуто, Хонин-Хото там страна была. Пустынна и безводна лежала она, Постоянно там было ветрено, А травы никакой там не было. Проскальзывая под тремя преградами, Текла там река с тремя водопадами, В той стране, где холод, в стране, где тьма, Обитает дьявол Гал-Нурман.
Достигнув этой страны печальной, Земли окраинной, изначальной, Абай Гэсэр и его баторы Поднялись на большую двуглавую гору. Поглядели они оттуда во все концы И видят Гала-Нурмана зданья-дворцы. Горы издали кажутся кочками, Зданья издали кажутся точками. Поглядели они с горы вперед и назад, Владенья дьявола лежат как на блюдце. Стада внизу муравьями кишат, Люди внизу комарами толкутся. Стада и люди — тайги черней. Спрашивает Гэсэр у своих богатырей: — Друзья, баторы, смотрите, вот Пришли мы в землю, где дьявол живет. Никому еще он не позволил через эту землю пройти, Никому не позволил и ползком проползти, Никому не позволил на коне перескакнуть, Никому не позволил мышью прошмыгнуть. Как же теперь нам, баторы, быть, Как же нам дверь войны открыть? Что нам в начале войны сказать, Как нам начало с концом связать?—
Стоят баторы, переминаются, Посоветовать ничего не решаются. Тогда Абай Гэсэр слово берет И такой приказ отдает: — Начнем с начала, а не с конца. Пускай отправятся два бойца. Чтобы они табун лошадей отбили, Двум табунщикам головы прострелили, Простреленных табунщиков к лошадям привьючили И отправили к Гал-Нурману могучему. А сам табун пусть пригонят сюда, Хорошая будет для нас еда.
Посланные баторы — Буйдан-Улаан батор да Эржэн-Шумаан батор — Словно камни брошенные прошуршали, В одно мгновенье из глаз пропали, Табун лошадей они отбили, Двум табунщикам головы прострелили. Приторочили их к лошадям, подняв с земли, Но оставили им голос, чтобы говорить могли, С притороченными к седлам ножами Побежали к ханскому дому лошади. А табун лошадей угнали в горы, Где остались в ожиданье другие баторы, Вокруг костра все баторы сели, Очень славно они поели.
Между тем, С простреленными табунщиками Лошади, на свободу отпущенные, Прибежали к ханскому дворцу без боязни И остановились около коновязи.
Гал-Нурман, из дворца роскошного выйдя, Простреленных табунщиков тотчас увидел, Задыхаясь от обиды и гнева, Закричал он направо, закричал он налево: — Кто прострелил их, имя мое черня? Кто осмелился выйти против меня?— Прибежали к нему два батора-сторожа. Спросил он у них еще строже:
— Кто осмелился имя мое чернить, Моим табунщикам головы прострелить? — Сторожа ему все рассказали, Как узлы на веревке развязали:
— Два батора табун лошадей отбили, Двум табунщикам головы прострелили. Гикнув: — Пусть попробуют нас догнать! — Крикнув: — Пусть попробуют лошадей отнять! — Угнали табун на двуглавую гору, Но не знаем, откуда взялись баторы.
Гал-Нурман повесить сторожей приказал, Во дворец пошел, прародительскую книгу взял. Имеющей власть правой рукой Праматеринскую книгу листает, Имеющей силу левой рукой Праотцовскую книгу листает. Листает он ее при свете луны, Все буковки в книге ему видны. Листает он ее при солнечном свете, Каждая буковка на примете. Пальцем он по книжным страницам водит, Нехорошие известия в книге находит: «На землю пятидесяти пяти небесных долин Абай Гэсэр хан спустился, С указанием из пяти священнейших книг Он спустился, Превратить вечность в единый миг Он спустился, С заданием благополучие возвратить Он спустился, С заданьем порядок восстановить Он спустился, С желанием веселие возродить Он спустился, С мечтаньем всю нечисть истребить Он спустился, С надеждой успокоить людей земных Он спустился, С решеньем счастливыми сделать их Он спустился, С мудростью для семидесяти мудрецов Он спустился, С основой для семидесяти языков Он спустился. И что теперь этот хан И с ним тридцать три батора Прибыли на двуглавую гору».
После этого Гал-Нурман книгу продолжает листать, Пальцем по строчкам водя, продолжает читать, То, что ему нужно, продолжает искать. Книга тайную тайну ему открыла: Сравнение силы его и Гэсэра силы.
Оказывается, Сила двух рук Гэсэра Четырем поднебесным силам равна, Сила двух ног Гэсэра Четырем преисподним силам равна, Сила груди Гэсэра Четырем наземным силам равна, Число его превращений — двести, Число его волшебств сто и два… Радуется Гал-Нурман такой вести, Ликует мохнатая голова. Потому что Сила двух его рук Восьми поднебесным силам равна, Сила двух его ног Восьми преисподним силам равна, Сила его груди Восьми наземным силам равна, А число его превращений — две тысячи, А число его волшебств Три тысячи триста тридцать три…
— Ну,— грозится он Гэсэру,— смотри! Он, Гал-Нурман, Был уж в облике мужа, А Гэсэр сидел еще в пеленках и в луже. Он, Гал-Нурман, Уже воюет и скачет, А Гэсэр еще сопливый и плачет. Конь Гал-Нурмана, Хоть небожителям подавай великим. А Бэльгэн у Гэсэра жеребеночком взбрыкивает. После этого велел Гал-Нурман, Чтобы пришел к нему батор Манзан-Шуумар. Пришедшему Манзан батору Объясняет без лишнего разговора: — Абай Гэсэр хан Великое вечное море Манзан Простым водопоем сделал. Великую долину Моорэн, Где трава колышется выше колен, Обыкновенным пастбищем сделал. А теперь Он войной на нас ополчился, На вершине двуглавой горы остановился. Ты, Манзан-Шуумар, батор верный мой, Метни-ка жребий наш золотой. Если жребий орлом к земле упадет, То Абай Гэсэр меня побьет, Если жребий упадет орлом к небесам, То Абая Гэсэра побью я сам.— С большого пальца жребий полетел, закрутился, С большого ногтя жребий полетел, завертелся, Манзан батор на колени перед ним опустился, В упавший жребий пристально он вгляделся. Поднял голову он в испуге, Изогнулись бровей его дуги.
— О, хан мой, жребий наш о том говорит, Что Абай Гэсэр тебя победит. Упал наш жребий лицевой стороной вниз, В предстоящей битве Гэсэра ты берегись. Гал-Нурман, дьявол, челюсти сжал, Вторично жребий метнуть приказал. Жребий вверх полетел, закрутился. Жребий к облакам полетел, завертелся, На землю жаворонком опустился. Манзан-Шуумар в него вгляделся.
— О, Гал-Нурман, о хан досточтимый мой, Нехорошо нам жребий упал золотой. Лицом к земле наш жребий лежит, Абай Гэсэр тебя победит.— Волосы у Гал-Нурмана поднялись дыбом, Челюстями он заскрипел с дымом. Говорил он, помня предсказания книжные: — Несчастье преодолеть пытаются трижды. Метни-ка нам жребий еще ты раз, Посмотрим, что он скажет сейчас. Жребий вверх полетел, закрутился, В небеса полетел, завертелся, Падучей звездочкой опустился. Манзан-Шуумар в него вгляделся, Вгляделся пристально, задрожал, Сам в испуге на землю упал. — О, Гал-Нурман, о великий хан, Поверь мне, жребий — один обман. В третий раз говорит он одно и то же: Абай Гэсэр тебя превозможет.
Схватил Гал-Нурман предсказателя за ноги, О землю шваркнул, закинул на небо. Упал Гал-Нурман На железную черную кровать, Стал зубами скрипеть, волосы на себе рвать. Два батора пришли его утешить: — Ведь у Гэсэра сила двух рук Четырем поднебесным силам равна, А сила твоих двух рук Восьми поднебесным силам равна. Ведь у Гэсэра сила двух ног Четырем преисподним силам равна, А сила твоих двух ног Восьми преисподним силам равна. Ведь у Гэсэра сила груди Четырем наземным силам равна, А у тебя сила груди Восьми наземным силам равна, Ведь число его превращений — двести, А число твоих превращений — две тысячи, Ведь число его волшебств сто и два, А число твоих волшебств три тысячи триста тридцать три, Как мальчишку сможешь его ты высечь, Вставай с кровати, слезы утри.— Так баторы утешили Гал-Нурмана, Злобного дьявола, черного хана. Стал на радостях дьявол прыгать-скакать, Железную, черную продавил кровать. Начал Гал-Нурман приготовляться к сраженью, Проверяет он оружие, снаряженье. Поднялся он на высокую южную гору, Поглядеть издалека на Гэсэра батора. Смотрит он вдаль из-под широкой ладони — Где Абай Гэсэр, где его баторы, где кони, А глаза у дьявола заволакивает словно бы дымом, А волосы у дьявола становятся дыбом, А кровь по жилам словно бы остывает-густеет, А голова от страха словно бы пустеет.
А между тем, чтобы сражение выиграть, Надо ведь какую-нибудь хитрость выдумать. Думает Гал-Нурман, на горе стоя, Принимает он решенье простое. Первое его было действие — Совершил он большое молебствие. Видели окрестные горы, Слышала вся тайга, Как совершал он молебствие — тайлга. Затем, Чтобы ублажать Абая Гэсэра, Чтобы размягчить его кости, Усластить его тело, Самых нежных жеребяток с собою взял он, Самые сладкие напитки с собою взял он, Весь сияющий в золоте и серебре, Сам поехал к двуглавой горе. У подножья горы лес с корнями он вырывает, Белое просо на землю он рассыпает, Совершает он вторично молебствие, Посылает он Гэсэру приветствие. Посылает напитки и жеребят, Гэсэр с баторами пьют и едят. Наедаются они так, что не скажешь — мало, Напиваются они так, что не скажешь — плохо, Кровь у них разогрелась и заиграла, Сердца размякли, душа оглохла.
А Гал-Нурман И его шестьдесят шесть баторов Тем временем, не теряя ума, Поднимаются на двуглавую гору, Поднимаются они все на вершину, Встречаются с Гэсэром и его дружиной. Говорятся на вершине речи не громкие, Сверкают на вершине доспехи яркие, Серебряные стремена друг о дружку шоркнули, Стальные мечи друг о дружку звякнули. Один батор к другому навстречу идет, Один батор другому руку для приветствия подает, Почтительно они друг с другом здороваются, Руки крепко соединяют, С употреблением красивых слов Искусный разговор начинают. Каждый многое знает, По очереди говорит каждый, О старом повспоминают, О новом рассажут. То, что прежде древнего проистекло, выясняют, То, что позже нового проистекло, объясняют. Пьют они черную водку арзу, Пока на чистой воде сметана не настоится, Пьют они черную водку харзу, Пока на голом камне трава не уродится. Напиваются они так, что не скажешь — мало, Наедаются они так, что не скажешь — плохо. Кровь у них разогрелась и заиграла, Сердца размякли, душа оглохла.
После этого Гал-Нурман смело Переходит к главному делу: — Я в твою молочную пищу Пальцы свои не макал. Я в твою мясную пищу Руки свои не запускал. В стремена твоих коней Я ноги свои не ставил. На порогах, возле твоих дверей, Я мусора не оставил, За что же ко мне придираться, За что же на меня ополчаться? Это наши отцы меж собой воевали, Это наши матери меж собой враждовали, Какие мысли вынашивая, К ханству пришел ты нашему: Или, мстителем себя возомня. Ты войной пошел на меня? — Не ради старой мести Я отправился в этот большой поход, Но дело чести Заступиться за несчастный, бедный народ. Зачем ты жаром Земли наши опустошаешь? Зачем пожаром Все живое ты пожираешь? Где травы цвели — там пепел лежит, Где деревья росли — там зола лежит. Болезни, о которых никто не слыхал, Людей косят, Болезни, о которых никто не знал, Стада косят. Люди плачут и голосят, Северные народы Десятками тысяч гибнут, Южные народы Сотнями тысяч гибнут. Окутали землю туман и тьма, Вот что ты наделал, Гал-Нурман! Должен я за людей заступиться, Должен я с тобой, Гал-Нурман, сразиться.
Гал-Нурман в досаде махнул рукою: — Ладно, оставлю я ваших людей в покое, Чтобы чистой стала в реках вода, Чтобы мирно паслись на лугу стада, Чтобы люди могли опять веселиться, Чтобы люди смогли опять расплодиться, Чтобы козней моих могли не бояться, Красотой земли наслаждаться, Ради этого не следует нам сражаться. Пусть считают люди, что я жесток, Что страшнее меня никого уж нет, Нашей битве не пришел еще срок, Надо ждать еще девять лет.
Тридцать три батора Абая Гэсэра Отошли в сторонку и кругом сели. Сидят они, совещаются, В словопрениях упражняются. К Абаю Гэсэру, приняв решенье, Посылают батора Нээхэр-Эмшена. «Если уж сошлись два великих хана, Если уж съехались их дружины, Разъезжаться попусту было бы странно, С двух сторон двух баторов выбрать должны мы, Пусть они между собою поборются, А два хана великих на том успокоются». Абай Гэсэр хан И Гал-Нурман Решение это правильным посчитали, К интересному зрелищу готовиться стали.
С одной стороны выбран Буйдан-Улаан батор. С другой стороны выбран Гани-Галзуу батор. Один из тридцати трех богатырей, Другой из шестидесяти шести богатырей. Чья рука верней, чья сабля острей, Сейчас они всем покажут, А пока они важно похаживают, Оба они перед схваткой разделись, Оба приготовились-разогрелись. Никто не моргнул и глазом, Как две сабли взметнулись разом. Разъехались они на расстояние дня, Каждый из них пришпорил коня. Налетели они друг на друга с разгона, Сабли у них схлестнулись со звоном. Из-за равной удали бойцы не сдаются, Из-за равной ловкости не качаются. Бесконечное время бьются, А схватка все не кончается. Но Гани-Галзуу момент улучил В середине жестокой схватки, На противника в бешенстве наскочил, Разрубил его от ключицы до пятки. Разрубил он вдоль его тело, Только сердце сталь не задела. То не травы росой обливаются, Половинки тела слипаются. То не солнышко поднимается ввысь, Половинки тела опять срослись. Сила прежняя в прежнем теле, Сабли вновь у них зазвенели. Буйдан-Улаан, Что на две части едва не развалился, Буйдан-Улаан, Что снова соединился, Чрезмерно осерчал и разгорячился, Сабля его хангайская просвистела. Не стал он противника рубить вдоль тела, А махнул он саблей своей поперек, Шею срезал он, как травы стебелек. Срезал он голову и поддел ее Острой саблей на острие. К Гал-Нурману с подарком таким подошел, И голову черную и кудлатую Бросил сидящему дьяволу на подол Белого праздничного халата. Больше голова ничего уж не скажет, Коса раскрутилась длиною в сажень.
Гал-Нурман Вскочил и рассвирепел, Гал-Нурман Раскраснелся и засопел. Налетел он, от злости серый, На сидящего рядом Абая Гэсэра. Брызжет слюной, кричит сердито, Скрипит зубами, словно в бою. — Если не убьешь своего бандита, Я собственноручно его убью! Но Абай Гэсэр — благородный хан, Сказал: «Батора в обиду не дам. Схватка у них была честной, А если двоим на земле нам тесно, Будем биться без лишнего разговору, Затем я и пришел на двуглавую гору».
Гал-Нурман после этих слов Завертел косыми глазами зло, Крутит зрачками то вверх, то вниз, Без смертельной схватки не обойтись. Два хана встают на дорогу мести, Гору, как нитка клубок, обвивают, Гору, как перевернутый горшок, обегают. Ищут для схватки подходящее место, Хорошее место они выбирают. Роют землю яростно, как изюбри, Наклоняют головы, словно зубры. Зубы скалят они, как волки, Налетают друг на друга, как соколы. Вселенная гудит и ходит волнами От низкой земли до неба высокого. Сун — великое море Волнуется и дрожит. Сумбэр — великая скала Сотрясается, дребезжит. Времена перепутались меж собой, Истоия вся пошла вразнобой. С севера туча шла, С дороги сбилась. С дороги сбилась. Южная туча шла; Остановилась. Все черное закипело и заострилось, Все белое перемешалось, Все серое встрепенулось, Все синее расплескалось, Все зеленое перевернулось. Из-за равной удали они не сдаются, Из-за равной силы они не качаются. Семь дней они бьются, А схватка все не кончается. Мясо друг у друга со спины выдирают, Мясо друг у друга с груди выгрызают. Мясо вокруг лежит, как горы, Прилетают с севера черные вороны На целый день и на целую ночь, Мясо в клювах уносят прочь. «Истекая ручьями кровавыми, Пусть дерутся бойцы на равных»,— Так летают вороны, каркая, Продолжается схватка жаркая, Передними голубыми зубами Мясо из спины выгрызается, Десятью белыми пальцами Мясо из груди вырывается. Красные ручьи по земле текут, Красные горы вокруг растут. Красная кровь растекается, Черная кровь сгущается. Наползают бойцы друг на друга тучами, Кости вокруг валяются кучами.
Вдруг Гал-Нурман момент улучил В середине жестокой схватки. На Гэсэра в бешенстве наскочил, Разрубил его от ключицы до пятки. Разрубил он с хрястом наискосок его тело, Но за сердце красное сталь не задела. То не травы на рассвете качаются, Половинки тела слипаются. Каменем черным и каменем белым Соединились две части тела.
Тут Абай Гэсэр момент улучил, В середине жестокой схватки На Гал-Нурмана яростно наскочил. Разрубил его от ключицы до пятки. Разрубил он черту наискось его тело, Но за сердце черное сталь не задела. Черные вороны улетают ввысь, Половинки тела опять срослись.
Говорят друг другу баторы: — Не решить нам саблями спора, Кому живу быть, кому мертвым лечь. Мы решим теперь силой рук и плеч. Из-за равной удали они не сдаются, Из-за равной ловкости не качаются. Девять дней беспрерывно бьются, А схватка все не кончается. Потом они оба устали биться, Разошлись отдохнуть, поесть, подкрепиться. Разошлись они до времени, до поры, По двум вершинам двуглавой горы. А надо сказать, что пока ханы сражались, Их баторы тоже не прохлаждались. Внизу, у горы подножия Собрались они все во множестве. Абая Гэсэра богатырей тридцать три Да Гал-Нурмана богатырей шестьдесят шесть, Тоже не успевали ни попить, ни поесть. Теперь и для них неожиданно вышла Небольшая хоть передышка.
Собрались вокруг Гэсэра его богатыри, Смотрят, а их не тридцать три. Пересчитали снова, не поверив сперва, Опять получается тридцать два. Кто же остался на поле боя Со своей отчаянной головою? Видят, Мчится к вершине от подножия гор Отставший Эржэн-Шуумар батор. На вершину горы он с разгону выскочил, Светло-синий конь его кровью выпачкан. Кружит Эржэн по площади, не слезая с коня, Четвертинку зажаренной лошади пожирает с копья.
— Эй, вы,— кричит он,— Рассиживаться не время, Если сейчас же не нападем, Одолеет нас чертово племя. Я, Эржэн-Шуумар, В бою про сон забывающий, Я, Эржэн-Шуумар, На ходу желудок свой набивающий, Вам говорю я сам, Надо бой продолжать, если бой уж начат.— Тридцать три богатыря, еду побросав, За Эржэн-Шуумаром скачут.
В это же время Хангайские горы закачало и затрясло. Это Гал-Нурман ноги вдел в стремя И сел в седло. Сладко оно или не сладко, Продолжается между ханами схватка. Кидаются ханы то вверх, то вниз, Пытаются друг у друга мясо грызть. Начинают они друг друга мять, Пытаются друг у друга мясо рвать. Начинают они вертеться, юлить, Пытаются друг у друга кровь пролить. Набрасываются они друг на друга со злостью, Пытаются раскидать друг у друга кости. Но мяса уж ворону поклевать не найдется, Но мяса уж сороке поклевать не наберется, Костей не находится, кровь не льется.
В это время Гал-Нурман, дьявол-хан, Руками железными, твердыми, Злостью бешеной обуян, То тянет Гэсэра, то дергает, Когда тянет — за поджилки хватается, Когда дергает — до пяток добирается. Когда назад его толкать станет, Тот задом до земли достает. Когда вперед его тянуть станет, Тот коленки гнет. Когда назад он Гэсэра толкает, Тот на заднюю полу халата наступает. Когда дергает его он обратно, Тот наступает на переднюю полу халата. Из-за того, что не прошло девяти положенных лет, У Гэсэра для схватки сил еще нет. Ухватиться он за дьявола хочет, А не хватается. Толкнуть он дьявола хочет, А не толкается. Поднять он дьявола хочет, А не поднимается. Победить он дьявола хочет, А не побеждается. Силы его кончаются. Белые зубы его Как будто чернеют, Ясные глаза его Как будто мутнеют. Сильные руки его Как будто немеют.
Буйдан-Улаан батору Смотреть на все на это невмочь, Вопреки порядку и уговору Хочет он Гэсэру помочь. Две полы своего халата За кушак заткнув, Два рукава своего халата До локтей завернув, Подскочил он к дьяволу сзади И за правую коленку его ухватил. Но дьявол, не оборачиваясь, не глядя, Лягнулся что было сил, Наградил он батора таким пинком, Что на три версты тот отлетел кувырком. Но опять подскочил он к дьяволу сзади, За левую коленку его ухватил. Левой ногой, не оборачиваясь, не глядя, Лягнулся дьявол, что было сил. Отлетел Буйдан-Улаан на четыре версты, Пыл его поостыл.
В это самое время, О котором идет у нас речь, В это самое время, О котором рассказу нашему течь, По пятидесяти пяти небесным долинам, По тропинке ровной, по тропинке длинной, Пониже звезд, повыше земли Два внука Хана Хурмаса шли. Шли они просто так, гуляли, Забот никаких не знали. Шли они по тому небесному шву, Откуда видно и земли и небес синеву. Одного внука звали Айзай, Другого внука звали Муузай. Приоткрыли они один небесный край И, глядя в узкую щелку вниз, Разглядывать землю принялись. Интересно им посмотреть, что на земле делается, Все они разглядеть на земле надеются.
И вот они видят, удивлены, Что на краю Хонин-Хото, восточной страны, В стране, Где все деревья с корнями выдернуты, В стране, Где все наизнанку вывернуто, В стране холодной, в стране бесплодной, В стране бестравной, в стране бесправной, Где река под тремя преградами Проскальзывает тремя водопадами, В стране, где ветер, в стране, где тьма, Бьется их дядя Абай Гэсэр с дьяволом Гал-Нурман.
Смотрят внуки в четыре глаза И глазам не верят. Дядя их с каждым часом В этой схватке слабеет. Ухватиться он за дьявола хочет, А у него не хватается, Толкнуть он дьявола хочет, А у него не толкается. Силы его кончаются. Сильные руки его Как будто немеют, Белые зубы его Как будто чернеют. Ясные глаза его Как будто мутнеют. Увидев это, Айзай и Муузай домой Немедленно побежали, Деду Хану Хурмасу наперебой Обо всем рассказали:
— Делать нам было нечего, Играли мы дружно, весело. Шли мы тропинкой длинной Посреди небесной долины. Один небесный краешек отогнули И на землю вниз заглянули. Интересно нам было, как люди живут, Скотину пасут, пищу жуют. Увидели мы, что в одной пустынной стране, В засушливой ветреной стороне, Где деревья с корнями выдернуты, Где все наизнанку вывернуто, Где река под тремя преградами Проскальзывает тремя водопадами. В стране, где холод, в стране, где тьма, Сражаются наш дядя и Гал-Нурман. Да, Абай Гэсэр там сражается, Но силы у него уж кончаются. Услыхав от внучат подобный рассказ, На коня вскочил Хан Хурмас. С белыми мыслями в белом уме Скачет он к бабушке Манзан-Гурмэ. Коня к коновязи привязывает, О случившемся несчастьи рассказывает.
О том рассказывает, что недалеко от востока, Абай Гэсэр не выдержав срока, Девяти положенных лет не выждав, С Гал-Нурманом сражаться вышел. А теперь козленком он верещит, А теперь ягненком он блеет. В руках у дьявола по швам трещит, С каждым часом слабеет. Сам он в возрасте малого ребенка, Конь его в возрасте жеребенка. Гал-Нурман из него веревки вьет, Крутит, вертит, о землю бьет. Бабушка, сидящая С серебряной чашей в руках, Бабушка, следящая За всеми звездами в небесах, Бабушка, опирающаяся На множество горных вершин, Бабушка, обозревающая Множество небесных долин, Бабушка, Звездные книги читающая, Бабушка, Все швы во вселенной сшивающая, Бабушка, Держащая все тайны в уме, Великая бабушка Манзан-Гурмэ, Умела сразу за дело браться, Вызывает она Гэсэрова братца.
На коне соколино-сером Примчался Заса-Мэргэн, брат Гэсэра. Дает ему бабушка белыми руками С конскую голову алмазный камень, Камень священный, камень мерцающий, В любую цель без промаха попадающий.
— Заса-Мэргэн, мой надежный внук, Возьми этот камень из добрых рук. На седьмую земную твердь Ты скорее скачи теперь На коне соколино-сером, Помоги ты брату Гэсэру.
Заса-Мэргэн немедленно отправляется, До двери между небом и землей добирается. За дверь тихонечко потянул, Приоткрыл и вниз заглянул. Видит он, что в стране холодной, Видит он, что в стране бесплодной, Видит он, что в стране бестравной, Видит он, что в стране бесправной, Где деревья с корнями выдернуты И где все наизнанку вывернуто, Где великая сушь и тьма, Побеждает Гэсэра Гал-Нурман. Руки, ноги у Гэсэра слабеют, Жилы его вот-вот лопнут, Помочь ему никто не успеет, Гал-Нурман его слопает. Пока доскачешь до земли от неба, Абая Гэсэра — как и не было.
Берет Заса-Мэргэн двумя руками С лошадиную голову алмазный камень, Камень священный, камень мерцающий, В любую цель без промаха попадающий. Над камнем Заса-Мэргэн батор Произносит шепотом наговор: — Звездный глаз, На черную землю лети. Синий алмаз, В черную голову попади. Если не сумеешь Ты в цель попасть, Никогда не посмеешь Нигде упасть. Будешь ты вечно По вселенной летать, В пустоте бесконечно Будешь сверкать. Большим пальцем закрученный, Указательным пальцем пущенный, Полетел камень на землю, вниз, Послышался шум, послышался свист. Словно лось ревет, Словно бык рычит, Словно стрела поет, Словно выпь кричит.
Удаляется камень летящий, Удаляется камень шуршащий, Удаляется камень мерцающий, В любую цель попадающий.
Улетает камень в земной предел, Где дьявол Гэсэра совсем одолел. Вперед дергает — Лбом о землю его ударяет, Назад толкает, Затылком о камни его ударяет.
Абая Гэсэра хана Побежденным он посчитал, Земные темные страны Себе подвластными посчитал, Несчастных земных людей Своими жертвами посчитал. Прекрасных земных зверей Обреченными посчитал.
А между тем он слышит, Что воздух над ним содрогается, А между тем он слышит, Что земля под ним сотрясается.
Словно лось ревет, Словно бык рычит, Словно стрела поет, Словно выпь кричит. Приближается камень летящий, Приближается камень шуршащий, Приближается камень мерцающий. В любую цель попадающий.
Поворачивает дьявол коня, От камня мчится, как от огня. Но конь стрелы не быстрее, Ладонь меча не острее.
Куда бы ни мчался дьявол, страхом гоним, Священный камень летит за ним, Летит по следу священный камень, Бегущего дьявола настигая, И попадает ему как раз На черном темени в мерзкий глаз.
Вместе с глазом, единственным, мерзким, Всю голову камень разбивает вдребезги. На просторном белом поле Падает дьявол, взвыв от боли. Валяется дьявол уже не дыша, Около белой березы — Тамша. До северной высокой горы головой касается, В южную гору ногами упирается.
А Заса-Мэргэн батор, не теряя ни мгновенья, Около брата Гэсэра опускается на колени. Видит, что жилы его истончились, Видит, что кости его оголились, Видит, что сердце едва-едва трепыхается, Видит, что брат его вот-вот скончается.
Говорит Заса-Мэргэн: «Поднимайся, брат, Спасти тебя я был очень рад. Имеющий старшего брата, Старшим братом спасен будет, Имеющий младшего брата, Младшим братом спасен будет, Только мертвого уж никто не разбудит».
Заса-Мэргэн, на Гэсэра с любовью глядя, Всячески брата голубит и гладит, Вверх на небо поглядит — улыбнется, Вниз на землю поглядит — засмеется.
Выбрал он из всех стад молодую кобылу, У которой жиру на восемь пальцев было, Накормили Гэсэра кобыльим жиром, Жизнь у него побежала по жилам. Горячая кровь заструилась под кожей, Абай Гэсэр хан тотчас ожил. Моментально он исцелился, Вместе с братом развеселился.
Отправились оба брата и их баторы В поле белое на просторы. Поглядеть, как дьявол валяется не дыша, Возле белой березы — Тамша. Как Он северной горы головой касается, Как он в южную гору ногами упирается. Решили они, что если хозяин убит, То убить и коня обычай велит.
Убили коня два брата, два хана, Положили коня возле Гал-Нурмана. После этого Сухих деревьев они надрали, Сухих деревьев насобирали. Обложили дровами и дьявола и его коня, Поднесли к дровам живого огня. После этого Из осины лопату сделали, Золу и пепел по ветру развеяли. С юга пришедший ветер золу на север унес, С севера пришедший ветер пепел на юг унес, Угли и головешки пошли вразброс.
Покончив с дьяволом наконец, Пошли оба хана в его дворец, Оба они впереди идут, Своих баторов за собой ведут. Во дворце, сверкающе-блистающем, Во дворце, величием поражающем, Нашли они Гал-Нурмана опустевший трон. Но еще они там нашли Да и глаз оторвать не могли Красавицу Галдай-Гоохон.
У черного дьявола наложницей она была, Во дворце у дьявола как царица жила. Заса-Мэргэн на нее лишь взглянуть успел, Сразу же от любви побелел, как мел. В наложницу дьявола и царицу С первого взгляда сумел влюбиться. Но прельстился царицей не один только хан, Задрожал от любви и Буйдан-Улаан.
Во дворце началось веселье, Все баторы буйны от хмеля, Все гуляют, поют, веселятся, Лишь два хана друг на друга косятся. Между ними спор не решен, Кому достанется Галдай-Гоохон. Между тем, самой-то красавице Эта распря меж ханами нравится, Она радуется и душой веселится: Может, в драку у них спор разгорится.
Как увидел это Абай Гэсэр, На ханский трон торжественно сел. Щеки надул он сердито, На спорящих с гневом глядит он, Говорит он сердито брату батора, Затеявших из-за женщины ссору:
— С наложницей дьявола с какой это стати Сын Хана Хурмаса собирается спать? С любовницей дьявола с каких это пор Собирается тешиться белый батор? Тут из ножен меч, что всегда при нем, Сам собой выскочил мигом И показывает своим острием На старинную, священную книгу. Сам меч переворачивает страницы, Глядит Гэсэр в книгу и диву дивится.
«Если эту женщину,— там написано,— вы не убили, Значит, и дьявола не победили. Не победили вы дьявола грозного, Спохватитесь, да будет уж поздно».
Узнав про такое дело, Абай-Гэсэр с места срывается, Решительными шагами, смело, Идет он в покои красавицы. С невольным восхищением смотрит он На гибкую, плавную Галдай-Гоохон. Да, двигается она гибко, Да, ходит она плавно, Но пока что она не погибла, А это для Гэсэра — главное.
Вся она, Как зелень солнцем просвеченная, При виде ее Ягнята от удовольствия блеют, Встречает она Абая Гэсэра сердечно, Очарованный ею Абай Гэсэр немеет.
Но как только она показала спину, Абай Гэсэр меч потихоньку вынул, Свой царственный меч из ножен извлек И перерубил он красавицу поперек. Из чрева женщины, надвое перерезанной, Недоношенный ребенок выпал железный. Шестимесячный выпал плод недоносок, Говорит он Гэсэру голосом жестким:
— Недоношенным вы меня из чрева освободили, Себя жалко. Красивую женщину вы пополам разрубили, Мать жалко. Гал-Нурмана преждевременно вы убили, Отца жалко. Если бы родился я, когда полагается, Затравил бы тебя, как серого зайца. Одной бы рукой тебя я сжал, В кулаке раздавил бы в избытке силы. Вот почему теперь мне жалко, Что мать меня в чреве не доносила.
Но вы не радуйтесь раньше времени, Все равно я вырасту и вас отыщу, Железную ногу вдену в стремя, За отца, за мать, за себя отомщу.
Между тем Заса-Мэргэн на брата обиделся, Нашел он красавицу, братом убитую.
— Уйду,— говорит,— и больше мы не увидимся, На помощь мою теперь не рассчитывай. Не живут вместе орлы и вороны, Разойдутся наши следы в разные стороны.
Но Абай Гэсэр брата удерживает, Железного младенца ему показывает. — Уезжай, если хочешь, брат мой, но прежде Одно условие тебе высказываю. Если этого недоноска ты сумеешь убить, То мать его тотчас же обещаю я оживить.
— Почему не убить? Или руки мои ослабли?— Заса-Мэргэн размахнулся саблей, Железного младенца что есть силы он рубит, Но только саблю ханскую губит: Размякла сабля, как будто из теста, А железный ребенок лежит — ни с места.
Тогда копьем он в сердце и печень бьет, Завилось в пружинку стальное копье. Тогда стрелой хангайской черной Он стреляет из лука в младенца-черта, Стрелу пускает он в нетерпенье, Стрела расплющилась до оперенья.
Все тридцать три батора на младенца набросились, Рубят, колят, стреляют, режут, Хотят превратить чертенка в крошево, А результаты у них — все те же. Все, что острое было у них — затупилось, Все, что режущее было у них — зазубрилось, Все, что рубящее было у них — переломилось, Все, что целое было у них — расплющилось.
Сам Гэсэр К младенцу железному подступился, Но булатно-царственный меч Надвое переломился. Длинное копье в дугу согнуло, Черная стрела — соскользнула.
Абай Гэсэр и Заса-Мэргэн И тридцать три их батора Перестали суетиться, стараться, Начали они совещаться. Совещаются они долго, Говорят они без умолку, Но, исполненные терпенья, Принимают они решенье Позвать на землю из небесной страны отцов, Семьдесят семь самых опытных кузнецов.
Кузнецы по их просьбе спустились вниз, За дело немедленно принялись. Сковали они для шестимесячного чертенка Из железа прочного, из железа звонкого, Гнездо не гнездо, клетку не клетку, И железного младенца заперли крепко. С семи сторон пододвинули горны, Начали мехами их дуть-раздувать. Докрасна раскалилось железо черное, А что за дверцей, им не видать.
Приоткрыли немного раскаленную дверцу, Ничего не сделалось там младенцу, Ближе прежнего пододвинули они горны, Пуще прежнего мехами их раздувают, Добела раскалилось железо черное, А что за дверцей, они не знают. Поглядели, а младенец там раскалился, Повертели, а чертенок там размягчился, Положили они его на наковальню, Взяли семьдесят семь своих молотков, Уж они ковали его, ковали, И сверху и снизу и со всех боков. Сделался чертенок поменьше кошки, Потом он сделался меньше блошки. Колотили его, мягкого, словно тесто, Пока не получилось ровное место.
Сун — великое море Волнуется и дрожит, Сумбэр — великая гора Сотрясается, дребезжит, Стволы у деревьев расщепляются, Листья осыпаются, сучья ломаются, Черная пыль заклубилась, История заблудилась.
С севера туча шла — С дороги сбилась, Южная туча шла — Остановилась, Стада, пасущиеся в поле, В тайгу устремились, Звери, живущие на воле, На становищах поселились, Козлята от кормящих козлих отстали, Взрослые птицы своих птенцов растеряли.
В это время Из восточной небесной долины Вниз спускается крепкая, длинная, Ярко-красная шелковина, Вместо матери-пуповины. Если бы до младенца она дотянулась, То в железного чертенка жизнь бы вернулась, Потекли бы сверху в него кровь и сила, Все опять бы стало, как было.
Абай Гэсэр, увидев такое дело, Достает свой лук, достает и стрелы. Хангайскую черную стрелу выбирает, Оперенную, крепкую, ровную, Над стрелой он шепчет и причитает, Острие на пальце попробовав, Когда он острие стрелы заклинает, Красный огонь на острие возникает, Когда он оперенье стрелы заклинает, Синий дым над перьями возникает.
— Ты моя стрела, Метка и остра, Ты лети целый день, Шелковинку задень, Пополам перерви, Возвращайся в крови.
Силой плеча он лук натянул, Силой пальцев он тетиву защипнул. От большого пальца Крепость стрела получила, От указательного пальца Меткость стрела получила, В шелковину она попадает, Пополам ее разрывает.
В этот миг пронзительно-звонко Раскатился голос чертенка: — Вы не радуйтесь раньше времени, Все равно я вас отыщу, Железную ногу вдену в стремя, За отца, за мать, за себя отомщу.— Тут послышался тяжкий вздох И чертенок железный сдох.
После этого Мэргэн-Заса Возвратился на западные небеса. С Абай Гэсэром они помирились И по-братски простились. В эту же пору Абай Гэсэр и его тридцать три батора, Гал-Нурмана дьявола победившие, Красавицу Галдай-Гоохон убившие, Железного дьяволенка раздавившие, Радость полной победы вкусившие, Пошли по широкой дьявольской вотчине Лугами, лесами, кочками, Всю траву перемяли, Все ручьи замутили, Людей и скотину к себе погнали, Пастухов с собой захватили. Где Гал-Нурману сладко жилось, Теперь обитает лишь дикий лось, Где вкусно ели и сладко пили, Расплодилась теперь крапива.
Озирая запустевшую сторону, Радуются черные вороны, Да лисица хитрая, рыжая, Довольна уж тем, что выжила. Гонят они домой и людей и скот, Ганга-Бурэд хан им навстречу идет. Абая Гэсэра он поздравляет с победой, Зазывает к себе обедать. Угощаются они яствами разными, Пьют харзу, а не воду сырую. Восемь дней они празднуют, Девять дней они пируют, На десятый день опохмеляются И в дальнейший путь отправляются.
После длительного обеда, Благодушнее став и добрей, Оставляет Абай Гэсэр Ганга-Бурэду Захваченных у дьявола скот и людей. Чтобы люди здесь жили-плодились, Чтобы стада паслись-возродились. После этого, наконец, Отправляется Абай Гэсэр в свой дворец. Черта-дьявола победив, Он в веселии пребывал. Ганга-Бурэд его проводил, Благополучия пожелал. Едут они, где сыро и холодно, Едут они, где сухо и жарко, Едут они через землю воронов, Едут они через землю жаворонков. Хотя реки бывают длинными, Но до моря все равно добираются, Хотя родная земля за горами-долинами, Но все равно приближается. Доезжают они до вечного моря Манзан, Которое Абай Гэсэр водопоем сделал, Доезжают они до великой долины Моорэн, Которую Абай Гэсэр пастбищем сделал. Доезжают они до великой реки Хатан, Доезжают они до дворца Абая Гэсэра. Абай Гэсэр в золотой бубен бьет, Северные народы собирает. Абай Гэсэр в серебряный бубен бьет, Южные народы приглашает. На берегу великого моря Манзан, На краю великой долины Моорэн, Где трава растет выше колен, У истоков великой реки Хатан Всех торжественно он встречает, Всех обильно он угощает. Саргал-Ноен, его дед и дядя Говорит, на победителя глядя:
— Удалых баторов и сыновей Из чужих краев здоровыми мы встречаем, Боевых прекрасных коней Из тяжких боев оседланными встречаем, Возвращается прекрасное время, Да забудет нога про стремя. Да забудут глаза и руки Про каленые стрелы и луки. На просторы алтайских пастбищ Мы коней попастись отпустим, На раздолье саянских пастбищ Мы коней погулять отпустим. Золотые столы накроем, Вкусную пищу на них поставим. Серебряные столы накроем, Крепкие напитки на них расставим. Мяса-масла поставим — горы, Архи-арзи подадим — озера. Угощаясь яствами разными, Друг друга люди целуют. Восемь дней они празднуют, Девять дней они пируют, На десятый день опохмеляются, Но по домам еще не разъезжаются, Снова празднество продолжается. Так Голубых озер птица К камышам и к воде стремится. Так батор, одолев дорогу, Возвращается к родному порогу.
Эта маленькая светловолосая женщина давно стала символом советской эстрады. Она считалась и считается одним из самых востребованных композиторов СССР и России. По ее песням можно проследить всю историю страны, ее обычной жизни, великих строек и больших побед на военном и мирном поприще.
Он появился на свет 7 ноября 1879 года (по старому, действующему до февраля 1918 года стилю, – 26 октября) – ровно в день, когда в 1917 году победила Великая Октябрьская социалистическая революция, как ее официально, на государственном уровне, именовали в советскую эпоху. И вся биография Льва Давидовича Троцкого похожа на революционный вихрь.
Татьяна Ивановна Погуляева, окончив в 1986 г. филологический факультет Иркутского государственного университета, уже почти сорок лет работает учителем русского языка и литературы, в настоящее время в МБОУ г. Иркутска СОШ № 77. В 2020 г. стала победителем (1е место) Всероссийской олимпиады «Подари знание» по теме «Инновации в современном образовании» и Всероссийского педагогического конкурса в номинации «конкурс песни "Аты-баты, шли солдаты"» (2е место).
Ох, и гостеприимен же наш русский язык! И какого только беса он не привечает! Вот недавно во вполне официальном сообщении споткнулся на слове «абилимпикс». Сразу и не понял, что за зверь такой, что за набор в общем-то знакомых букв? Раскрыл словарь – а это в дословном переводе с английского означает «олимпиада возможностей». Ну чем не вполне адекватное название известному движению? Но захотелось какому-то грамотею «европеизироваться», и пошло гулять иностранное словечко по интернетам…
Мы тогда под Темрюком стояли. В аккурат под Новый год прислали нам с пополнением молоденького лейтенанта. Мы калачи тертые, видим – не обстрелян, не обмят, тонковат в кости, глаза шибко умные.
Редко встретишь в Байкальске, да и в Слюдянском районе, человека, прожившего здесь хотя бы одно десятилетие, чтобы он не знал её. Большинство мгновенно представят эту женщину, чья трудовая деятельность напрямую или косвенно связана с их судьбами.
Казалось бы, что нам Америка. Мало ли кого и куда там избирают, у нас тут свои проблемы, по большинству житейские. Так, да не совсем. Через несколько ступенек, но исход заокеанских выборов заметно аукнется и в России. Хотя бы в отношении всего, что связано с Украиной. А это, между прочим, тот или иной объем, то или иное количество смертей, ранений, разрушений, расходов. То – или иное. Или вообще без них. Разумеется, санкционное давление и много чего еще влияет на российскую экономику и на повседневную жизнь – и сегодня, и в будущем.
Неподалеку раздался хриплый, с привыванием, лай. Старик глянул в ту сторону и увидел женщину, которая так быи прошла мимо прогулочным шагом, да собака неизвестной породы покусилась на белку. Длинный поводок вытягивалсяв струну, дергал ее то влево, то вправо. Короткошерстый белого окраса пес то совался острой мордой в кусты, то взлаивал на белку, взлетевшую на ближайшее дерево. Хозяйкапыталась удержать непослушную собаку, но та шаг за шагомупорно тащила ее к скамье. Старик вздрогнул, завидев вытянутую крысиную морду с красными глазами, принюхивавшуюся к штанине.
В Магадане, имевшем в то время население 20 тысяч человек, вице-президент США и сопровождавшие его лица осмотрели порт, авторемонтный завод, школу-десятилетку, дом культуры, побывали на одном из участков прииска имени Фрунзе, побеседовали с рабочими. Один из вопросов звучал таким образом: «Целесообразно ли на территории Чукотки и Колымы иметь железную дорогу или более рационально использовать авиацию?».
Современники прозаика, драматурга и критика Юрия Тынянова говорили о нем как о мастере устного рассказа и актерской пародии. Литературовед и писатель творил в первой половине XX века, обращаясь в своих сочинениях к биографиям знаменитых авторов прошлых столетий.
Трепетное свечение угасало вместе с остывающим солнцем и вскоре растворилось в сиреневом сумраке вечера.Оставив в сердце неизъяснимое томление и грусть по чему-то несбывшемуся.
Подобные отказы не проходят бесследно, за них наказывают. По-своему. Как могут, используя власть. Об этом случае Бондарчук рассказал в одном из интервью спустя годы: «Звонок от А. А. Гречко. Тогда-то и тогда-то к 17:20 ко мне в кабинет с фильмом. Собрал генералитет. Полный кабинет. Началась проработка. Каких только упреков я не выслушал от генералов. Но прежде, чем что-то сказать, они смотрели на Андрея Антоновича, а потом уже ко мне… В чем обвиняли? Офицеры не так показаны. Солдаты в фильме в конце не награждены… Короче, претензий!.. В итоге Гречко передал мне длинный убийственный список поправок. Шел я оттуда черный. Исправили? Три-четыре от силы. Изловчился как-то. Шолохов заступился. Фильм вышел. Правда, не к 30-летию Победы, а к 70-летию со дня рождения М. А. Шолохова». (Евгений Степанов «Это действительно было». Книга мемуаров.)
Нет, разумеется, страна с таким названием – одна. И государство – тоже. Речь о духовно-нравственном измерении, если хотите – о разном восприятии и окружающего мира, и самих себя. По-иностранному – о ментальности.
Франция. Канны. Город кинофестивалей. В 2010 году южный город встречал российскую культуру. В 13-й раз. Два российских региона представляли свое творчество, самобытность, народные таланты: Санкт-Петербург и Хакасия.
Сегодня мы начинам публикацию рассказа А. Семёнова «Старик и белка» времен «Молодёжки». Прототипом этого рассказа стал большой друг редакции «СМ» той поры, талантливый журналист и великолепный спортивный радиокомментатор, участник Великой Отечественной войны Лев Петрович Перминов.
