Под сбитой планкой (Глава из новой книги Валентины Рекуновой)

От Красноярска в одном купе с Феодосией ехал пожилой железнодорожник, Василий Васильевич Семериго. По своим делам ехал, но в форме, и потому, вероятно, держался уверенно – одёрнул грубого контролёра и двух развязных парней, сильно Феодосию напугавших.

Семья милиционера. Фото 1919 года

По нынешним временам, хорошенькой барышне пускаться в путь без сопровождения было никак нежелательно, разве только по крайней нужде. Вот и сестра Аня отговаривала, но она отмахнулась:

– В Иркутске, когда стемнеет, тоже как на большой дороге.

Это было ещё какой правдой, и теперь, на подходе поезда к городу, Феодосия с робкой надеждой взглянула на Василия Васильевича:

– Как вы думаете, засветло прибудем?

– Нет, ранее половины седьмого никак, а в эту пору темно уж. Вам от вокзала далеко?

– В Рабочую слободу…

– Без двух-трёх попутчиков в экипаж не садитесь!

Вдруг выскочила кошёвка…

В одной усадьбе с Феодосией снимал квартиру промышлявший извозом Павел Житников, и он охотно бы подрядился доставить её от вокзала до дома, но поезда ходили теперь с такою поправкой на обстоятельства, что невозможно было вычислить время приезда, даже и приблизительно.

На вокзальной бирже барышня пробежалась меж возниц, но ни соседа Пашку, ни его Буяна не обнаружила. В отблеске костров, у которых грелись извозчики, лица их казались страшными, а попутчики были только до центра и, пока она сомневалась, все разъехались. Наверное, следовало дождаться следующей партии, и Феодосия потрусила в зал ожидания, некстати припоминая, что в день отъезда её из Иркутска всех не имевших билетов бесцеремонно выпроваживали из тесного помещения.

Маленький чёртик, всегда бывший при ней, стал нашёптывать, что ежели пешком через Ангару, то минут за двадцать можно добраться до Троицкой, где квартирует подруга, и попроситься на ночлег. Ступив на ангарский лёд, она совершенно успокоилась и пошла размеренным шагом. До берега оставалось уже метров двадцать, как вдруг, будто из ниоткуда, выскочила кошёвка. Феодосия резко взяла вправо, уступая дорогу, но возница в обрезанном полушубке ловко затормозил – и тут же наставил на барышню револьвер. Его спутница чуть лениво ступила на лёд, аккуратно взяла у Феодосии сумку и, не оглядываясь, одним точным движением перебросила на сиденье. Довольно усмехнулась, и, шепнув «чи-чи-чи», прохлопала грудь, бока, ловким движением выщелкнула из потайного кармана кошелёк.

«Сейчас вырвет серёжки!» – Феодосия закрыла глаза, но державший её под прицелом возница обронил:

– Время не трать, чую, стекляшки там, – и они умчались, как не были.

Феодосия не сразу вышла на берег – ноги будто прилипли ко льду. Придя в себя и уже не чувствуя ничего, побрела в сторону Ушаковки – к усадьбе Верхозиных, где они с сестрой снимали квартиру.

Стучать пришлось долго: собаки, отчего-то не признав её, сильно лаяли, а хозяин, Григорий Борисович, грозился выстрелить из двухстволки. Оказалось, что накануне вечером под видом милиционеров пытались проникнуть грабители. Верхозин отстрелялся, но злоумышленники всё-таки продырявили стену и ранили сестру Феодосии Анну.

– В руку навылет, – поспешил успокоить Григорий Борисович.

А хозяйка прибавила:

– Может, и лучше, что ты в дороге была.

Феодосия ездила в Красноярск к родителям мужа – познакомиться и оставить новый адрес (квартиру в центре сохранить не удалось). Они с Аркашей обвенчались 17 октября 1918, а неделю спустя его мобилизовали в колчаковскую армию. За четыре месяца не пришло ни одного письма, и о коротеньком счастье напоминала лишь новая фамилия Кимассо, флакон духов и несколько свадебных фотографий. Она брала их с собой в Красноярск, одну оставила у свекров на комоде, а остальные бережно обложила картонками, перевязала и уложила на дно дорожной сумки.

«Выбросят их или сожгут, когда разберут саквояж», – думала она, стоя на льду Ангары и уже не чувствуя никакого страха, только опустошение. Но уже и настраивалась: «Завтра выбраться в центр как можно раньше – и работу искать».

Совсем страх потеряли!

– Тут всё описано, – дама с надменным лицом протянула листок, озаглавленный «Ограбленное у Савельевой Татьяны Гавриловны вечером 1 февраля 1919 года у здания губернской гимназии».

Начальник иркутской милиции Малышев пробежал список, и давно копившееся раздражение прорвалось-таки:

– Вы, гражданка, на что рассчитывали, когда в тёмное время суток разодетая, в золоте-серебре и с крупной суммой денег в дорогущей сумочке собрались на прогулку? Да это ведь настоящая провокация! Теперь и средь бела дня врываются в заводскую контору, отбирают одежду и деньги, а вы, на ночь глядя, пускаетесь в авантюру и отчего-то удивляетесь, что вас сбили с ног, – он взглянул на даму, увидел признаки близкой истерики, но не смог, не захотел уже остановиться. – Поразительно обывательское легкомыслие! Так ведёте себя, будто ни войны, ни грабежей, ни разбоев! Некто Глинский со товарищи нагрузил ломового мануфактурой на одиннадцать тысяч рублей, а сам на подводу не сел – пошёл следом. Ноги, говорит, хотелось размять после поезда. И размял, только дорого заплатил: на съезде с понтона извозчик стегнул лошадь – и вскорости скрылся из вида! А через несколько дней история повторяется, только теперь уже на подводе товара аж на двадцать тысяч рублей и извозчик не просто скрывается, но и ранит зазевавшихся сопровождающих! Не знаю, как у кого, а у меня такие пострадавшие не вызывают никакого сочувствия. Как их жалеть, коли сами они себя не жалеют? – Малышев бросил взгляд на даму, теперь смотревшую на него с обидой, и равнодушно подумал: «Кому пойдёт жаловаться на меня? Начальнику военного района или к управляющему губернией?»

Сходила и туда и туда. Полковник Сычёв разбираться не стал. А Павел Дмитриевич Яковлев ограничился размышлением:

– В такую войну, как теперь, люди шалеют настолько, что инстинкт самосохранения притупляется. Это не пройдёт, покуда совсем не выветрится. И, кстати, тут и плюсы определённые есть.

«Какие тут могут быть плюсы? – тяжело подумал Малышев, но после припомнил из свежей сводки: некто Сахалтуев с Дёгтевской улицы опознал и задержал на Ивановской улице лошадь, украденную у его бывшего соседа Бухаева. От бешеного напора Сахалтуева грабители так растерялись, что сочли за лучшее скрыться».

Не знаешь, кто погоны сорвёт

Хроникёр «Новой Сибири» явно поджидал Малышева, и тот, кивнув, сразу дал отмашку:

– Свежие сводки происшествий у моего помощника Устюжанинова, – и нырнул в открытый проём двери.

Но корреспондент не отстал, обнаружил неожиданное для его фигуры проворство и у самого кабинета настиг:

– Имею задание накопать позитив!

– Да ну?! – развернулся всем корпусом Малышев. – А разве не в радость вам было описывать пьяный дебош Берёзкина, помощника начальника 4-го района? Или повествовать об аресте пьяных дежурных по отделению? Можете прибавить ещё, что в 1-м районе за пьянство и непозволительное обращение с личным оружием арестован наш сотрудник Похабов. – И начальника уголовно-розыскного бюро я недавно уволил, и помощник начальника 1-го района Соколовский под судом.

– Вот, вы сами признаёте, так сказать, изъяны в работе иркутской милиции…

– А вы думаете, что в губернии лучше? Так я напомню, что гласные Уянского волостного земства выступили против местной милиции, а в Манзурке над коллегами вообще учинён самосуд. И я не думаю, что положение скоро переменится, ведь теперь крайне сложно набрать порядочных, подготовленных и энергичных людей. В особенности с учётом мизерного жалования.

– Сколько мне известно, при управляющем Иркутской губернией состоит советником опытнейший Юренский, в недавнем прошлом Бодайбинский исправник. И милицию Забайкальской железной дороги теперь возглавляет полковник Нартов, бывший начальник жандармского отделения.

– А скольким отказали от места после февральской революции – только лишь потому, что они, якобы, запятнали себя работой в полиции! После спохватились, да поздно: кто на фронте погиб, кто уехал, а кто и охоту потерял.

– Прежде только ленивые не выражали недовольства полицией, а теперь выясняется, что там работали профессионалы…

– Планка сбита, и, боюсь, что надолго. Вы, наверное, помните, в июле 1918, когда большевики ушли из Иркутска, прекратились нападения на Якутском тракте – преступники оценивали новую обстановку. Но уже со второй половины августа грабежи возобновились с удвоенной силой, то есть преступные сообщества пришли к выводу: со сменой власти для них ничего не переменилось, они, как и прежде, неконтролируемы.

– Да уж, уездные выбираются в губернский центр лишь по крайней необходимости, исключительно днём и большими группами. На защиту милиции вряд ли кто-то рассчитывает.

– И не удивительно, если она даже не структурирована по-настоящему. Я, к примеру, подчинён начальнику военного района и в то же время – управляющему губернией; при этом военная власть хочет одного, а гражданская совершенно другого. Полковник Сычёв требует от меня закрытия земского съезда, а Павел Дмитриевич Яковлев поручает этот съезд охранять.

– Много говорят о злоупотреблениях железнодорожной милиции…

– Там просто чудовищные злоупотребления! – Малышев даже перегнулся к корреспонденту через стол. – Но в том и беда, что сделать мы ничего не можем: тамошняя милиция вне компетенции министерства внутренних дел.

– Да уж, как у вас всё запутано, – посочувствовал Малышеву корреспондент.

– Как говорится, не знаешь, кто погоны сорвёт. Кстати, погоны у нас новые, только вчера утвердил.

– Вот, а вы говорите, что нет хороших новостей!

И хроникёр неспешно записал в свой блокнот: «Для рядовых они тёмно-зелёного цвета, с гербом города и района, а для начальства серебряные, с зелёным просветом».

Малышев хотел рассказать ещё о недавнем пополнении штатов на 120 (!) человек, но подумал: «Вот закончу отчёт – и разошлю по редакциям, а то напутают, перевернут, передёрнут – и снова городская дума обидится и начнёт нам палки в колёса вставлять».

• Хотите читать нас в социальных сетях? Пожалуйста: Одноклассники, ВКонтакте. А еще есть Яндекс-Дзен.

Опасное головокружение

Когда Малышев вступал в должность, начальник Иркутского военного района Сычёв ободрял его:

– О штатах не беспокойся: будет тебе добавочный кадр!

И действительно, 28 ноября 1918 года был издан приказ обложить специальным сбором всех иркутских домовладельцев, а также квартиро- и комнатонанимателей.

Правда, Сычёв не поставил в известность местное самоуправление, и городская управа предупредила Малышева:

– Дума наверняка обжалует это постановление, хоть она и не против налога и даже считает его необходимым и своевременным. Но порядок сборов установлен единолично, в обход закона; гласные видят, что деньги собираются, но куда уходят, им неизвестно.

Малышев обратился к предпринимателям, прося их о финансовой поддержке милиции, но никто не откликнулся.

– Вы обратились ко всем сразу и ни к кому конкретно, – попеняли в управе. – А нужно сделать официальный запрос на реестр всех лиц, выбравших промысловые свидетельства, и уже в согласии с этим реестром обращаться к каждому в отдельности.

Малышев сделал всё как советовали, а в ожидании денег принялся хлопотать об аренде караульных помещений, о тёплой одежде и обуви, свистках, погонах и многом другом, без чего невозможна нормальная постовая служба. Союз потребительских обществ согласился отпустить ему валенки по себестоимости, что дало драгоценную экономию четырёх с лишком тысяч рублей. На тулупы и дохи тоже добился скидки, как и на аренду караульных помещений. Людей можно было уже нанимать, но хотелось утрясти с местной думой траты на жалование. Для встречи назначен был день и час, разосланы приглашения, но никто из гласных(!) не откликнулся.

– Это и понятно: дума только что опротестовала милицейский налог как введённый без её ведома, – объяснил лояльный к милиции служащий управы. – Но препятствовать сборам дума не станет, разумеется.

Малышев успокоился. В конце концов, думал он, новобранцы обуты, одеты и смотрят вполне довольно.

• Расскажите об этом своим друзьям!