НА КАЛЕНДАРЕ
ЧТО ЛЮДИ ЧИТАЮТ?
2024-10-23-01-39-28
Современники прозаика, драматурга и критика Юрия Тынянова говорили о нем как о мастере устного рассказа и актерской пародии. Литературовед и писатель творил в первой половине XX века, обращаясь в своих сочинениях к биографиям знаменитых авторов прошлых...
2024-10-30-02-03-53
Неподалеку раздался хриплый, с привыванием, лай. Старик глянул в ту сторону и увидел женщину, которая так быи прошла мимо прогулочным шагом, да собака неизвестной породы покусилась на белку. Длинный поводок вытягивалсяв струну, дергал ее то влево, то вправо. Короткошерстый белого окраса пес то совался...
2024-11-01-01-56-40
Виктор Антонович Родя, ветеран комсомола и БАМа рассказал, что для него значит время комсомола. Оказывается, оно было самым запоминающимся в жизни!
2024-10-22-05-40-03
Подобные отказы не проходят бесследно, за них наказывают. По-своему. Как могут, используя власть. Об этом случае Бондарчук рассказал в одном из интервью спустя годы: «Звонок от А. А. Гречко. Тогда-то и тогда-то к 17:20 ко мне в кабинет с фильмом. Собрал генералитет. Полный кабинет. Началась проработка....
2024-10-30-05-22-30
Разговор о Лаврентии Берии, родившемся 125 лет назад, в марте 1899-го, выходит за рамки прошедшего юбилея.

«Бродский был бы рад возвращению Крыма»

25 Мая 2015 г.

24 мая Иосифу Бродскому исполнилось бы 75. Без его «Пилигримов», рождественских стихов, «Сретенья», «Писем римскому другу» невозможно представить русскую поэзию. И вместе с тем — непримиримый конфликт с Советской властью, судебный процесс «за тунеядство», ссылка, психушки, выдворение из СССР, а спустя годы — Нобелевская премия по литературе. Своими размышлениями о гении-изгнаннике — драматичном разрыве с Родиной, жизни и триумфе на Западе, об особенностях его неповторимой поэтики — делится c читателями «Культуры» его младший современник поэт Юрий Кублановский.

культура: Как Вам видится — из-за чего возник конфликт поэта с советской системой?

Кублановский: Мне об этом говорить несложно: я ведь и сам был смолоду поэтом-самиздатчиком, вполне при этом аполитичным. Бродский всю жизнь подчеркивал: «Я человек частный» — то есть вне политики. Но Советская власть почти тотально регламентировала культуру. У советской литературы были свои жесткие правила, связанные с идеологической государственной машиной. Можно было даже порой — в меру — фрондировать, как это делали «шестидесятники». Но нельзя было жить и писать так, словно социалистической структуры вовсе не существует. А Бродский смолоду был человеком внутренне свободным. Его поэзия заполонила собой самиздат тех лет. Еще в 1964 году, на одной из первых же лекций в университете, я получил от кого-то бледную машинопись (машинописную копию. — «Культура») стихотворений тогда мне еще неизвестного Бродского. Его стихи были в каждом интеллигентном доме, и это раздражало власти донельзя... Пожалуй, типологически он был ближе мне, моему поколению, чем «оттепельной» плеяде. Помню, однажды я шел на журфак МГУ, на вечер Евтушенко, Ахмадулиной и Окуджавы. Совершенно неожиданно Евтушенко привез туда Бродского — только из ссылки. Вхожу я во двор, а они вдвоем. Тогда я впервые увидел Бродского и даже не тотчас понял, с кем это сидит Евтушенко на ступеньках у памятника Ломоносову. Евтушенко — уже знаменитый, к нему очередь студенток за автографами. А рядом — Бродский, смотрит в другую сторону. И никому как бы не нужен. Потом на концерте он вышел читать прекрасные стихи «Одной поэтессе». Зал хлопал кисло. Уже тогда мне стало ясно, что это совсем другой, «послеоттепельный», тип стихотворца. И стихи его, что циркулировали тогда в самиздате, были совсем другими. Эти стихи решали свои задачи — так сказать, экзистенциальные, а уж никак не общественные...

культура: Могла ли его судьба сложиться иначе — чтобы не было осуждения за тунеядство, ссылки, выдворения из страны?

Кублановский: В данном случае советская власть вовсе не «выдворила гения», как Вы говорите. «Выдворила» она Солженицына, а Бродского она выпроводила. Это разные вещи. С 1963 года он пошел своим путем, который мог привести его только за границу — ведь в ссылке он уже побывал, устраивать над ним второй политический процесс никто не хотел. С другой стороны, Бродский надеялся попасть на Запад как-то иначе и не навсегда — например, женившись. Он не предполагал вечной разлуки с родителями, с Питером — городом, плотью от плоти которого он, еврей с Литейного, все-таки был. А Советская власть, что ж, она не была бы сама собой, если бы дорожила такими людьми, которых не могла приручить, которые бы творили, в конечном счете, во славу отечественной культуры, но игнорируя наличие социалистической идеологии.

культура: Какую духовную эволюцию прошел Бродский на Западе?

Кублановский: Очевидно, что очень большую. Одно из последних написанных еще в Отечестве стихотворений было «Сретенье». Стихотворение прекрасное, вровень с религиозными стихами Пастернака из романа «Доктор Живаго». Когда через десять с лишним лет мы встретились с Бродским в Париже, я был подраненным эмиграцией новичком, а он — моим, так сказать, Вергилием. Мы шли в сумерках по мосту Александра III, справа угасала яркая щель заката. Я спросил у Иосифа — как он вдруг так неожиданно написал глубоко христианское «Сретенье», а потом это его поэтическое движение было им же самим на Западе абортировано? «Не хотел отнимать лавры у Бориса Леонидовича», — отвечал Иосиф. И я теперь думаю вот что. Тогда, в начале 70-х годов, у нас закипало независимое религиозное возрождение. И «Сретенье» Бродского совершенно искренне отдавало ему дань. Но, приехав на Запад, поэт понял, что там это совершенно неактуально. На этом славу себе не сделаешь, а то, что Бродский был до нее чрезвычайно охоч — эмпирический факт. И он стал поэтом экзистенциального уныния, агностиком. Это, безусловно, намного больше соответствовало ему, чем православное неофитство.

культура: Многие знакомые Бродского побаивались его интеллектуальной мощи, непростого характера. А как у Вас складывались отношения?

Кублановский: Мы познакомились после вышеупомянутого вечера в МГУ. В доме его друзей супротив Тишинского рынка. Помните его маленькое очаровательное «Прощайте, мадемуазель Вероника»? «В дом с аптекой я приду пешком...» — 1967 год. Кстати, эта аптека там еще до сих пор. Иногда я прохожу мимо и вспоминаю ту далекую молодость. А «мадемуазель» Вероника Шильц живет в Париже, она крупнейший исследователь скифской культуры, кавалер ордена Почетного легиона. Мы были тогда молодыми поэтами и читали Бродскому свои стихи. Я читал, помню, поэму «Летняя медицина», от которой не сохранилось ни строчки. Следующая наша встреча была та, в Париже, которую я тоже уже упоминал. Потом в Нью-Йорке. Мы говорили всегда от души, от сердца. Бродский, расчувствовавшись, мне тогда сказал: «Первый разговор за 15 лет» — первый после России. Даже если это было преувеличение, все равно приятно. Помнится, я жаловался ему на заглаженность своих стихотворений, которую никак не удается преодолеть. «Кажется, у меня тоже так было, — поделился Иосиф. — Новое началось со стихотворения «Холмы» 1962 года, написанного под влиянием польских поэтов в русских переводах. Польского я, конечно, тогда еще не знал». Я тогда чуть не опоздал на самолет. Бежал к трапу под дождем, по летному полю, на ходу трезвея...

культура: В 90-е годы мы ждали, что Иосиф Бродский вернется в Россию, как многие эмигранты, или хотя бы приедет на какое-то время. Почему он этого не сделал?

Кублановский: В последнем нашем телефонном разговоре я спросил: мол, тебя стали на Родине печатать и прочее, неужели нет хотя бы чисто «бабьего» — я так выразился — любопытства? Приехать и посмотреть на Россию после коммунистического развала. «Вот чего нет, того нет», — отвечал поэт. Он, думаю, суеверно боялся дважды входить в одну и ту же реку. Боялся за свои нервы, за свое здоровье. Какие бы были психологические, да и просто физические нагрузки! Сколько никотина, алкоголя, суеты общения... Мэр Собчак, говорят, обещал предоставить ему чуть ли не дворцовые апартаменты. А Бродский не купился. И не приехал. Россию как таковую он знал худо, и навещать ее ему было совершенно неинтересно.

культура: Каково значение Бродского для русской культуры и литературы?

Кублановский: Первая обширная сплотка его стихотворений появилась в журнале «Новый мир», как раз в дни «нобелианы». Лев Лосев рассказывал мне, что журнал принесли прямо в стокгольмский номер Иосифа. Прочитал, и его просто перекосило. Подборка явно свидетельствовала, что Бродского на родине знают поверхностно. Впрочем, так в ту пору и было. Потом его поэзия буквально накатила на наше общество. У Бродского появилось много молодых эпигонов. Это было даже комично, когда юные стихотворцы вдруг чуть не поголовно начали брюзжать, роптать на жизнь, на Творца и заниматься перечислением предметов. Теперь это, кажется, все поулеглось, осело. И стало ясно, как обогатил Бродский отечественную поэтику. После Нобелевки мы встречались только раз — на его вечере в Амстердаме. Бродский читал, сидя на стуле, на солее псевдоготического храма, превращенного в концертный зал. В конце его попросили: что-нибудь из Пушкина. И он тут же без запинки прочитал «Памятник». Все пространство вокруг его стула к этому времени стало белым — он отрывал сигаретные фильтры, когда курил. Первая сигарета выкуривалась еще с фильтром, а потом он стал курить, судорожно их отрывая. Для большей крепости. И я тогда подумал: после двух инфарктов, как же так — выкуривать пачку, а то и полторы-две за два часа выступления. Вечером мы долго и тепло говорили по телефону. Но больше так и не встретились. Я вернулся в Россию в 1990 году. Одна из первых больших статей о стихах Бродского была мной опубликована в «Новом мире».

В «лихие 90-е» любой свободный критический разговор о Бродском стал приравниваться либеральным участком прямо-таки к какому-то культурному святотатству. Но Иосиф Бродский фигура масштабная и мощная. Его мировоззрение было гораздо глубже, чем у наших доморощенных демократов: тогдашние его едкие, но очень сильные стихи об Украине — тому явное свидетельство. Безусловно, что в наши дни возвращение Крыма его бы очень обрадовало. Его масштабность особенно заметна при нынешнем измельчании вкусов и культурных запросов. Так, например, национальную премию «Поэт», учрежденную чубайсовским РАО ЕЭС, получил в этом году бард диссидентских кухонь Юлий Ким. Думаю, не случайно, что выразившие открытый протест по этому поводу поэты Евгений Рейн и Александр Кушнер — друзья Иосифа Бродского и литераторы его круга.

культура: Бродский остался для Вас загадкой?

Кублановский: А как же? Любое творчество имеет в своем остатке загадку. И чтение — по жизни — настоящего поэта есть не просто культурное наслаждение, но и попытка разгадать тайну его творческого мира. Попытка до конца никогда не реализуемая. Настоящее творчество неисчерпаемо, отсюда и его особая притягательность. С годами поэзия Бродского не умаляется в моем сознании, но растет. Отступают все идейные претензии и раздражение на его жажду мирового успеха. Остается главное: подвиг творчества, за который поэт сполна расплатился, уйдя из жизни в 55. Я уже сегодня старше его на 13 лет. Но для меня он навсегда — старший, во многом — недосягаемый.

По инф. portal-kultura.ru

  • Расскажите об этом своим друзьям!