НА КАЛЕНДАРЕ
ЧТО ЛЮДИ ЧИТАЮТ?
2024-10-23-01-39-28
Современники прозаика, драматурга и критика Юрия Тынянова говорили о нем как о мастере устного рассказа и актерской пародии. Литературовед и писатель творил в первой половине XX века, обращаясь в своих сочинениях к биографиям знаменитых авторов прошлых...
2024-10-30-02-03-53
Неподалеку раздался хриплый, с привыванием, лай. Старик глянул в ту сторону и увидел женщину, которая так быи прошла мимо прогулочным шагом, да собака неизвестной породы покусилась на белку. Длинный поводок вытягивалсяв струну, дергал ее то влево, то вправо. Короткошерстый белого окраса пес то совался...
2024-11-01-01-56-40
Виктор Антонович Родя, ветеран комсомола и БАМа рассказал, что для него значит время комсомола. Оказывается, оно было самым запоминающимся в жизни!
2024-10-22-05-40-03
Подобные отказы не проходят бесследно, за них наказывают. По-своему. Как могут, используя власть. Об этом случае Бондарчук рассказал в одном из интервью спустя годы: «Звонок от А. А. Гречко. Тогда-то и тогда-то к 17:20 ко мне в кабинет с фильмом. Собрал генералитет. Полный кабинет. Началась проработка....
2024-10-30-05-22-30
Разговор о Лаврентии Берии, родившемся 125 лет назад, в марте 1899-го, выходит за рамки прошедшего юбилея.

А поезд спешил на Запад...

12 Апреля 2012 г.

alt

Я родилась в 1935 году в городе Баку, за 6 лет до начала самой страшной войны. Мой отец был родом из тамбовской глубинки. В 14 лет он уехал из дома и доехал до Баку. Там встретил маму, поженились. В 1938 году родилась моя сестричка. Сколько я помню – мы с мамой всегда болели. Рождение второго ребёнка стоило нашей маме жизни, и в 1939 году она умерла. Отчетливо помню этот день: чисто вымытые полы из широких досок, они освещены солнцем, окна распахнуты. Бабушка с уличной стороны протирает стёкла. На кровати, головой к окну, лежит мама. Она давно болеет. Я лежала в другой комнате. Меня била лихорадка: то было очень холодно и на меня складывали ворох одеял, то очень жарко и тогда я всё сбрасывала на пол.

 

Вдруг я слышу голос мамы, она громко зовёт бабушку: «Мама, идите скорее все сюда – я умирать буду». Я вышла на голос. Бабушка бросилась в комнату, стала уговаривать маму, успокаивать. Но мама на это отвечала бабушке: «Нет, мама, я ухожу, – старик с большой белой бородой сказал мне: «Идём со мной, что тебе делать на этом свете?» – он меня ждёт!»

Сразу набралось много народу, окружили маму, прибежал с работы отец. Позвали и пропустили вперёд меня. Тихим голосом мама прочитала мне начало любимого мной стиха: «Далеко от внука жил старик Федот. Внук его далёко, в городе живёт…» Погладила меня по голове, сказала: «Слушайся папу, бабушку». Тут меня оттеснили. Вскоре принесли гроб. Меня забрали к себе соседи и какое-то время я у них жила.

Довольно скоро к нам стала приходить незнакомая женщина, приносила мне лоскутки, цветные нитки. Она называла себя подругой нашей мамы. Бабушка вздыхала: «Кому нужны чужие дети? Раз находится женщина – женись», – говорила она папе. И вскоре мы переехали от бабушки в свою квартиру с отцом и мачехой.

Для нас с сестричкой настали чёрные дни. Ходить к бабушке мачеха нас не пускала. Я всё равно убегала, и мне сильно попадало от неё. Особенно она любила таскать меня за волосы. И, как признавал потом отец, приходя с работы – видел разбросанные по комнате пряди . И в это предвоенное время я вижу сон. Огромный котлован с гладкими стенами. Заглядываю в него и вижу далеко внизу двух мужчин. Кто они – я не знаю, но какое-то подсознание подсказывает мне, что это ЛЕНИН и СТАЛИН. Я переживала, что они не смогут оттуда выбраться. Но они выбрались.

Война приближалась. Над городом повисли дирижабли. Фашисты забрасывали город листовками. Текст одной из них я помню до сих пор: «Баку я возьму спящим». Читать я ещё не умела, но детская память цепко ловила разговор взрослых. Мобилизация, сборные пункты, комсомольцы уезжают на фронт. Светомаскировка, дежурства на крышах зданий… И папа решил нас срочно увезти к бабушке, к себе на родину – подальше от войны.

Поскольку усилиями мачехи волос на половине головы у меня не было,— меня постригли наголо, и мы поехали. Дорога была трудной. Последние вещи у нас украли. Ни еды, ни питья.

На вокзалах продают заплетённую в косички вяленую дыню. Слышны крики: бэш мэнет, бэш мэнет! Что происходило дальше – не помню. Но помню – лежу на полке в вагоне, сильно хочу пить. Воды давно нет. Вдруг надо мной наклоняется паренёк – я прошу воды. И вот этот паренёк (сколько ему могло быть лет – не знаю), пробираясь по крышам вагонов идущего поезда, принёс мне в котелке кипяток, который я пила потом по три глотка.

Как мы приехали, наконец, к бабушке и дедушке – не помню, но доехали. Наш папа был в семье четвёртым, у них было своё хозяйство. Бабушка пекла вместо хлеба большие круглые лепёшки – лопунки. На десерт – молоко кислое и обязательно пареная тыква – нарезанная кусочками в чугунке, и чугунок сверху накрыт вместо крышки половиной тыквы. Спали с сестрой на печке, на подсолнечных семечках, накрытых какой-то дерюгой. В единственной комнате стояла одна кровать. На ней спали папа с мачехой. Бабушка спала на пристроенной к печи лежанке, а дедушка – на нарах, построенных между лежанкой и стеной.

Вставали взрослые рано, часа в 4 утра. И уходили работать в поле, на огороды. Мы были предоставлены сами себе. На обед вся большая семья собиралась вместе. Посередине стола ставилась огромная миска со щами или картошкой в мундире, раскладывались лопунки. Их не разрезали – просто разламывали на куски. Ели вместо хлеба с картошкой и кислым молоком. Все чинно ели. Дедушка подзадоривал: «А ну, кто первый возьмёт красную картошечку?!», и мы все хотели быть первыми. Ну и на десерт – пареная тыква. Но такая жизнь продолжалась недолго. Война набирала свою страшную силу. У отца не было пальцев на правой руке, повредил ещё в детстве циркулярной пилой, но пришла повестка и отцу. Не знаю где, может, в Кирсанове или в Рассказове формировался санитарный поезд. И папу призвали туда служить. Мачеха, ревнуя его ко всем и всему, устроилась туда же санитаркой. Нас взяли с собой, и мы поехали на запад, в сторону войны.

И вот мы уже в санитарном поезде. Везде на полках лежат и стонут раненые. Просят пить, зовут на помощь медсестёр. Госпиталь на колёсах. Меня не прогоняли, я никому не мешала.

Кроме санитарных вагонов, в поезде были платформы с грузовиками. Один такой грузовик был выделен нашей семье, где мы могли спать, жить. Но я там не бывала, всё время находилась в санитарном вагоне. Я думаю, что обслуживающему персоналу выдавали сухой паёк. Это было пшено. Как только поезд останавливался, все выскакивали из него, скорее разводили костерки и ставили в котелках варить пшено с водой – кулеш. Это была и моя мечта, я думала, что когда вырасту, то буду есть один кулеш. Очень редко удавалось сварить его, так как поезд останавливался и срывался с места без предупреждения при приближении немецких бомбардировщиков. Немцы часто бомбили железную дорогу. Услышав гул немецких самолётов, состав срывался с места с максимальной скоростью, невзирая на то, что не все успевали заскочить в поезд.

Запомнился один такой случай. Наш состав остановился в поле. Всё передвигающееся население высыпало из вагонов, привычно разводя костры. Я подошла к отцу, сказала, что пошла в вагон, а они остались у костра варить кулеш: папа, Любаша и мачеха. И почти сразу – налёт. Как рассказывал потом папа, он схватил Любочку, они успели заскочить на платформу, и поезд понёсся с бешеной скоростью, спасаясь от падающих бомб.

Мы тогда уцелели. Санитарный поезд уже подходил к Саратову. Вдруг – снова бомбёжка. Бомба попала в паровоз и головной вагон. Слышу – гул самолётов, вой падающих бомб, голос отца к мачехе: бросай детей в окно! Всё смешалось. Не помню, как мы вылетели из вагона. Ощущаю, что лежим мы на земле, стараясь врыться в неё поглубже, а вокруг рвутся бомбы. Потом как-то доползли до полуразрушенного сарая и оттуда смотрели, как всю ночь, до утра, немцы бомбили станцию. Потом улетели. Видно немцы уже стали отступать, потому что под бомбёжки мы больше не попадали. И так мы доехали до Украины. Остановились в селе Узин, в ста километрах от Белой Церкви. Часть, в которой служил отец, остановилась в этом селе. Нас поместили на квартиру к хозяйке, дом которой находился рядом с военным аэродромом, почти на краю лётного поля. Поле всё было покрыто огромными воронками от бомб.

Мы прожили у этой хозяйки, тёти Шуры, недолго. Что-то они не поделили с нашей мачехой, и она нас прогнала из дома, но разрешила жить в землянке, которая находилась у неё во дворе.

Здесь я и пошла в школу, в первый класс. Папа сделал мне из фанеры чемоданчик, из обёрточной бумаги сделал тетради, я сама, как смогла, их пролиновала. В школу приходилось ходить далеко, километра три. Выходить из дома приходилось рано, часов в 5–6.

Есть, по-прежнему, было нечего. Иногда мачеха давала мне горсть муки. Я разводила её водой, получалась маленькая лепёшка. И когда хозяйка топила печь, я обжаривала её на уголке плиты и брала с собой в школу. Терпела голод, сколько могла и только потом съедала. Часто после уроков я приходила в часть к отцу, и он отдавал мне свой борщ. Иногда случалось так, что мачеха прогоняла нас из землянки, и мы с сестрой шли на лётное поле и искали воронку для ночлега. Но они все были очень глубокие. Вечером прибегал из части папа, находил нас и возвращал в землянку. Настало лето. У нашей хозяйки в саду росли одни сливы, чёрные и сладкие. Их было много, хозяйка не ругалась и мы их ели, сколько хотели. Так как ничего другого из еды не было – они не утоляли голод, оставляя во рту горечь. Лет двадцать после войны я не могла на сливы даже смотреть.

Война покатилась на запад. На краю села освободилась изба. Хозяева бросили её и куда-то уехали. Вот мы и перешли жить в этот домик. Там была печь с лежанкой и ещё одна семья – женщина с двумя мальчиками. Печь топить было нечем, но мы, дети, собирали по полю бурьян – сухую траву. Она сгорала, как порох, не давая тепла. Искали по полям мёрзлую картошку. Папа всё время проводил в части, уже в стройбате. После немцев работы было много. Дома появлялся редко и в основном ночью. Вскоре его стали посылать в командировки в Киев – восстанавливать разрушенные дома и квартиры для командного состава. Однажды я услыхала разговор, мачеха выговаривала отцу, что она знает, что у него есть женщина. Папа что-то ей отвечал. В то время отец делал квартиру кому-то из своих командиров. Я уже училась во втором классе. Училась хорошо. Однажды папа сказал, что мы переезжаем в Киев, что командир разрешил ему с детьми пожить у него пока, а потом он приедет за мачехой. Как ему удалось её убедить, не знаю, но удалось, при условии, что все нехитрые пожитки, даже наши, детские, останутся у неё.

И вот – КИЕВ! Когда подъезжали к городу – после тёмного, даже без свечей, села я увидела огни приближающегося города. Никогда не виданное мной зрелище! Нас встречала женщина, одетая во всё тёмное, в чёрной шляпке. Наконец, мы добрались до дома и вошли в чистую и светлую комнату. На столе стояли две тарелки супа – для меня и для сестры. Лежал на тарелке нарезанный чёрный и белый хлеб. Стояла детская кроватка, в ней спала девочка, одногодка моей сестрички, два стула, вместо стола – швейная машинка, накрытая фанерой. Женщина усадила нас за стол, сказала, чтобы мы брали хлеб и ели. Не знаю почему, но у меня это вызвало какое-то враждебное чувство. Несмотря на голод – не хотелось хлеба, не хотелось супа. Мы отвыкли от такой еды. Про себя я думала: «Ишь какая воображала!» Откуда я узнала это слово – я не знаю, но думала я именно так. Женщину звали Антониной, тётей Тоней (они с папой прожили всю жизнь, обожая друг друга).

Спать нас положили на полу. Выполняя наказ мачехи, я сказала отцу, чтобы он спал с нами на полу. «Хорошо, хорошо, я сейчас приду, ты спи!», говорит отец, гладя меня по голове. Когда на следующий день, утром, я выглянула в окно, то никак не могла понять, как я оказалась на такой высоте и как теперь спуститься вниз. Далеко внизу ходили люди.

Тётя Тоня работала в пекарне. Её муж погиб в первые дни войны. За работу выдавали хлеб. Паёк был маленький, но был. Видимо, вскоре её уволили, она ведь перестала быть матерью-одиночкой. Я не знаю этого точно. Для всех нас снова настали тяжёлые времена. Папа работал, но денег не платили, зарплаты не выдавали.

Не за горами была победа. На улицах стали появляться пленные немцы. Я смотрела на них и удивлялась, что они похожи на людей, на нас. И вот – это произошло – 9 МАЯ 1945 года – ПОБЕДА!!! Из всех репродукторов – ПОБЕДА!!! Что тут началось! Никакими словами не передать, что чувствовали люди, что чувствовала я. Весь город высыпал на улицы, все кричали, прыгали от восторга, все стали друг другу близкими и родными.

Казалось, что ничто и никогда не может нам угрожать, что впереди нас ждёт радость, счастье, необыкновенная жизнь!

На самом деле нас ждали голодные 1946 и 1947 годы, люди умирали от голода, особенно старики. Они садились возле своих домов, распухшие, не имея сил сдвинуться с места – так и умирали. Но уже была ПОБЕДА! Она давала нам надежду и силы жить дальше.

  • Расскажите об этом своим друзьям!