Уроки изобразительного |
Ирина ГОРБУНОВА, г. Иркутск |
09 Октября 2020 г. |
И с каждой осенью я расцветаю вновь… А. С. Пушкин. Учитель приходит в нашу жизнь на короткое время и спустя несколько лет уходит. Учитель в начальной школе оберегает нас три-четыре года, учитель-предметник сопровождает пять-семь лет. Учителям рисования и музыки суждено со своими подопечными провести школьное время до восьмого класса. Дальше, видимо, считается, что человек не нуждается в освоении жизни с помощью музыкальных и художественных образов… Не будем развивать эту тему, а лишь выразим надежду, что когда-нибудь в документе об образовании за 11 классов у выпускника будут красоваться эти волшебные предметы – «Музыка» и «Изобразительное искусство». Но в чём же их волшебство? Что подвластно этим предметам? И в чём остальные школьные предметы им уступают? Немного, но всё же уступают (да простят меня собратья по цеху)… Размышляя над этим, я в своих воспоминаниях оказалась на уроке рисования в пятом классе. Учителем у нас тогда была Клыкова Генриетта Аркадьевна. Даже в имени её слышалось что-то царственное, роскошное, непобедимое, не говоря уже о её внешности. Генриетта Аркадьевна была высокого роста, статной, с копной янтарно-рыжих волос, перетянутых в тугие, изысканно уложенные косы. При входе её в кабинет мы замирали и боялись дышать. Казалось, сам воздух с её пришествием становился величественным. Но учитель простой и искренней улыбкой начинал урок, и класс на сорок минут погружался в атмосферу творчества. Каждый урок для нас был праздником – праздником цвета. Перед нами возникали палитры, на которых поминутно смешивались краски и кисти. С одной стороны, Генриетта Аркадьевна выдавала нам школьную программу, а с другой – предлагала запечатлеть кусочек мира, предварительно найдя в нём что-то своё, родное. Ведь только так, по уверению Генриетты Аркадьевны, мы сможем откликнуться на окружающий мир и перенести его на бумагу. Видимо, это была особая методика преподавания изобразительного искусства, которую, к сожалению, не каждому дано познать. Да и названия для неё не придумали. Но был результат, потому что рисовали в нашем классе все. Но не кистью. И не на бумаге. Хотя осознание это пришло лишь сейчас, спустя 23 года. В тот день нам было задано нарисовать осенний пейзаж. Генриетта Аркадьевна поделилась своими идеями, после чего одноклассники очень активно стали воплощать свои смелые осенне-пейзажные замыслы на бумаге, чего нельзя было сказать обо мне. Я сидела и ничего не могла придумать, тем более – нарисовать. Учительница, вероятно, заметив мой блуждающе-отсутствующий взгляд, посоветовала мне просто посмотреть в окно. За окном стояла та осень, которую великий классик запечатлел весьма живописно словами: «В багрец и в золото одетые леса...». Окна класса выходили на пришкольный участок. Моё внимание привлекло одно дерево – берёза. Она действительно была красива: высокая, развесистая, в золоте мелких листьев на фоне ясного голубого неба. Но как? Как перенести эту красоту на бумагу одиннадцатилетнему ребёнку? Попробовала раз, два – всё не то. На помощь поспешила Генриетта Аркадьевна. Взмахом кисти она изобразила ствол, подчеркнув его мощь и утончённость одновременно, несколько ветвей и мазками – листья. Она едва касалась бумаги, а кисть оставляла после себя золотую россыпь осенней листвы. Это было поистине чудо. Берёза становилась удивительно похожей на свой прообраз и практически оживала. Генриетта Аркадьевна остановилась и предложила мне попробовать себя в роли художника, сопроводив свою просьбу словами: – Рисуй душой. Своей душой изобрази душу берёзы. Эта фраза показалась мне абсурдной. Ладно, с моей душой всё понятно: она, благо, есть. Но чтобы у деревьев была душа – это что-то новенькое. – А ты присмотрись к ней, – словно прочитав мои мысли, произнесла учительница. И я присмотрелась... В первую очередь на себя обращал внимание ствол. Он поражал своей многовековой мощью, силой. Разумеется, он не был неохватным, нет. Но от него веяло какой-то уверенностью, спокойствием, умиротворением. На берёсте виднелось множество чёрных полос, широких и частых. Они напоминали морщины, избороздившие лицо человека. Из-за этого берёзу трудно было назвать белоствольной. Скорее, она была черноствольной с белыми проблесками. Раскидистые ветви были подобны объятьям, которые укроют каждого от холодных и крупных капель в первые минуты дождя. Укроют и не дадут в обиду. Защитят. Крона обрамляла образ дерева, придавала ему границы чёткости, ясности и однозначности. Подле себя берёза по-матерински приголубила поросль молодых деревцев, тех, которых мы привыкли видеть «…в белёном сарафанчике». Они были юны, молоды и по-девически красивы, чего нельзя было сказать о матери-березе. Красота её была в другом. Во внутреннем величии и тайной силе. Да, берёза знала что-то, но хранила это многовековое знание. Казалось, берёза хотела поделиться чем-то сокровенным, но гул осеннего ветра не позволял расслышать, что шептало дерево золотой листвой одиннадцатилетней девочке. Краски ложились одна за другой. Багровый, янтарный, ореховый. Линии на редкость были ровными, точными. Берёза на моём рисунке оказалась в окружении своих подопечных. Она возвышалась над ними и защищала от хмурого неба. Молодым берёзкам было не страшно, потому что рядом была она – мать-прародительница... С тех пор прошло более 20 лет. Я научила рисовать берёзы своего сына, показала друзьям, как надо рисовать берёзы. Но до сих пор не могу разгадать тайну той берёзы, по сей день растущей на территории школы и «с каждой осенью расцветающей вновь...»
|
|