Колька (часть 2)

Рассказ Евгения Корзуна

• Колька (часть 1)

И вот однажды, наверное, после очередной взбучки, он исчез. Отец и мачеха всполошились. Отец бегал по родне, узнавал, не спрятался ли Колька у кого-нибудь из них, но его нигде не было. Я ума не мог приложить, где он. Наше село небольшое, долго прятаться невозможно. Меня немного обидело, что Колька не поделился со мной своим «замыслом». Я бы никогда его не выдал.

Через какое-то время Колькиному отцу из деревни от двоюродной сестры Колькиной матери пришло письмо. Она сообщила, что Колька находится у нее, с ним все в порядке. Письмо шло долго. Тогда почту из низовья летом возили вьючными лошадями, а зимой санным путем по Ангаре. Мне показалось, что Колька и не думает о возвращении. Надеется, что путь за несколько ангарских порогов сложный и вряд ли отец захочет мотаться по этому дикому бездорожью.

Мачехе же Колька был нужен. Надо было кому-то водиться с девчонками, тем более что первого сентября Вика должна пойти в первый класс, кто-то должен с ней заниматься. Отец все-таки нашел возможность и привез беглеца. По приезде я целую неделю Кольку не видел – гулять ему было запрещено. Вика и Лидка гостили у бабушки.

Наконец Колька после домашнего заключения появился во дворе. Мне показалось, что за это время он подрос, его засаленные штаны стали ему маловаты. Из-под коротких штанин торчали крепкие босые ноги, не мытые, видимо, в это лето ни разу. Я встретился с Колькой с искренней радостью и даже по нему соскучился. Мы тут же решили побежать на речку.

Прибежали, разделись… и я увидел на Колькиной спине широкие темно-малиновые отпечатки, следы отцовского воспитания. Кровоподтеки были хаотично разбросаны по всей спине от лопаток до ягодиц. Я сразу все понял.

– Колька, что это? – вырвалось у меня.

Его глаза наполнились слезами. Он отвернулся.

– Отец отлупцевал за побег.

– Он что, сдурел? Так ведь можно калекой сделать.

– Да это все мачеха... Эта кикимора его науськивает, а он как войдет в раж, лупит почем зря. Она сядет на кровать и смотрит, как он меня охаживает. Раньше-то он стегал меня ремнем со своих штанов. Она стала зудеть: «Что ему этот ремешок, как оладушки, есть же ремень…» Вот он и взялся за широкий ремень от гимнастерки. Ремнина тяжелый, а этот раз еще и пряжкой попадало… думал, сдохну. Девчонки даже заплакали и стали просить, чтобы он остановился....

У меня голова шла кругом. Представил себе, как здоровенный мужик сворачивает Кольку в бараний рог и упражняется на его спине, пока не устанет. Колька кричит, корчась от боли, а этому, с позволения сказать, папаше плевать на Колькины муки. Разве за ангарские пороги надо убегать? Бежать надо куда глаза глядят.

– Колька, это же садизм.

– Что это такое? – он уставился на меня, глаза были полны какой-то безысходной тоски.

– Это… жестокое отношение к живому существу… Они не имеют права истязать человека. Ну, поддать по заднице пару раз или подзатыльник и то обидно. Мама меня вчера, например, полотенцем огрела, а так…

– Я его сын.

– Ну и что-что сын. Ты же человек… я знаю, что надо делать.

– Что? – он опять тоскливо посмотрел на меня.

– Надо пойти и рассказать Марии Романовне, что, мол, так и так.

– Ты что, оболдел? Он потом придет домой, своей стерве расскажет, а она его опять на меня науськает, мол, мало тогда ему всыпал. Нет уж, мне и этих оплеух невпроворот.

– Ну и дурак! Вот сейчас пойти к Марии Романовне и показать ей твою спину. Этого вполне достаточно, чтобы она поговорила с твоим отцом и мачехой. Они забудут, где у них висит широкий да и узкий ремень. Вон, Витьку Киселева отец избивал, а Мария Романовна каким-то образом узнала. Я слышал собственными ушами, как она в учительской отчитывала Витькиного отца. Я пришел после четвертого урока за керосиновой лампой, чтобы отнести ее в класс. Дверь в учительскую была приоткрыта. Смотрю, ко мне спиной стоит Витькин отец, в одной руке держит свою шапку и мнет ее. Не знаю, что до этого она ему говорила, а тут слышу: «Если вы еще раз позволите себе истязать ребенка, вы будете отвечать на бюро райкома партии. Вот перед вами, – она показала рукой на Алексея Прокопьевича, – член райкома. Он позаботится, чтобы вас там выслушали. Не смею более вас задерживать. До свиданья». Виткин отец, уходя из школы, сбегал по лестнице через две ступеньки. Понял?

– Понял, но не могу жаловаться на своего отца.

– Значит, пусть тебя убивают?

Колька молчал, потом вяло махнул рукой.

– Давай искупаемся, – предложил он.

Мы неторопливо забрели, проплыли немного и вышли из воды. Колька подгреб к груди кучку теплого песка, положил на него подбородок и закрыл глаза. Было начало августа...

– Колька, а твой отец всегда к тебе так относился?

– После смерти мамы я жил у тети Паши, там пошел в школу. Когда родилась Вика и стала уже ходить, отец забрал меня водиться с ней. Сначала, вроде, ничего, а потом мачеха стала меня замечать, и началось…

– О чем они с тобой говорят?

– Ни о чем.

– Ну, что-то же говорят? – недоумевал я.

– Мачеха нальет тарелку супа и отцу скажет: «Пусть ест». Отец мне говорит: «Иди ешь». Или мачеха распорядится: «Пусть наколет дров и наносит в ушат воды». Отец мне приказывает: «Наколи дров и наноси воды».

– Сама она к тебе не обращается?

– Иногда обращается, – ответил Колька, а потом вдруг выпалил: – Она идиотка, дура и ненормальная.

– Ха-а-а… – закатился я.

Колька открыл глаза.

– Ты че?

– Идиотка, дура и ненормальная – это одно и то же…

Мы засмеялись вместе.

– Ты знаешь, когда впервые ее увидел, – поделился я, – мне почему-то показалось, что она смахивает на клопа.

– Ты угадал, в ней что-то есть от кровопийцы. Если начинает яриться, ее лицо сразу становится красным... А я-то думал – на кого она похожа?

– Колька, они учебой твоей интересуются?

– Да ты што?.. Им хоть совсем не учись.

– Они не знают, что ты лучший математик в школе? – удивился я.

– Откуда?.. Плевать им на эту математику. Вот если в школе пожалуются, что у меня двойки, изобьют.

– Ну, сволочи… Ты знаешь, мне даже не верится, что такие людишки вообще существуют. Я, например, в своей жизни такую погань вижу впервые.

Колька криво усмехнулся:

– Много ли ты живешь?

– Да уж порядочно, четырнадцатый год.

Мы опять засмеялись.

– Колька, лето-то проходит, а мы с тобой задание русачки так и не сделали, все из-за твоего побега… Там работы, если не сильно себя утруждать, дней на десять, не больше. По два упражнения в день. Читаем параграф и к нему упражнение, его надо выполнять, как диктант. Один раз диктуешь ты, а другой я, по очереди. Понял?

– Но-о..

– Ты опять за свое «но»…

– Ха-а-а… – закатился Колька. – Грамотей нашелся. Сам все время говорит «ну», «ну», а меня учит.

– Я-то хоть «нукаю», а ты-то вообще «нокаешь».

– Теперь я буду говорить только «да», – и Колька скорчил рожу примерного ученика.

А я сказал:

– Не начинай резко. Если ты первого сентября русачке скажешь вместо своего обычного «но» – «да», ей может стать плохо.

Тут я вспомнил, что русачка еще задавала на лето что-то прочесть.

– Колька, ты что-нибудь читаешь?

– Нет. Статью одну прочитал… Давно.

– Какую статью?

– Помнишь, нам Мария Романовна рассказывала про французского математика?

– А-а-а, про Галуа?

Колька, наверное, хотел мне ответить своим излюбленным «но». Наши взгляды встретились. Он опять скорчил рожу примерного ученика и протянул:

– Да-а-а... – потом продолжил: – Мне захотелось узнать о нем, я зашел в районную библиотеку. Зайти-то зашел, а как там действовать, не знаю. Библиотекарша сама спросила, мол, чего хочешь? Я ей сказал: «Биографию Галуа», а имя-то его забыл. Она посмотрела: «У нас такой биографии нет». Я, было, пошел, а она говорит: «Подожди, я, по-моему, видела о нем статью в журнале «Наука и жизнь». Пошла и принесла: «Читай только здесь». Я сел и прочитал.

– Интересно?

– Не очень. Он больше занимался революцией, против короля. Башка-то у него, видно, варила! Я там прочитал, что дуэль-то эта была убийством. Он в письме своему брату так и написал: «Прости тех, кто завтра меня убьет». А ты, небось, лето проносился, как Савраска? – спросил он меня.

– Ну да… – признался я. – Купались несчетное количество раз в день, рыбачили, несколько раз ходили с ночевкой. Бурундуков на петельку ловили... во потеха была! Потом как-то ныряли с пристани, смотрю, Мария Романовна идет. Она билеты на пароход брала в кассе, в город всей семьей ездили. Спросила, как лето провожу, что читаю? Я признался, что ничего, а она говорит: «Пойдем». Пришли к ним, она стала приглашать меня чай пить, я, говорит, сегодня пирожки пекла с картошкой и грибами, кое-как отказался. Мария Романовна дала мне книжку «Два капитана» и сказала, что в сентябре спросит, как она выразилась, с «пристрастием». Вот, думаю, нарвался. Пошел на сеновал, завалился – надо же хоть посмотреть, о чем там речь. Начал читать и, знаешь, оторваться не мог... Колька-а-а... Там такая интересная история! Детдомовский парнишка стал летчиком, чтобы отыскать пропавшую много лет назад арктическую экспедицию. Собрал об этой экспедиции много материалов, а женой его стала дочь того самого капитана, который возглавлял сгинувшую экспедицию. Там такие приключения!.. Ты обязательно прочитай, книга-то до сих пор у меня... Знаешь, теперь я стал думать, что, наверное, тоже летчиком стану и попрошусь работать в Арктику... А ты кем хочешь стать?

– Я? Я… – Колька секунду подумал и неожиданно ответил: – Киномехаником.

– Почему киномехаником? – я вопросительно смотрел на него.

– Сколько фильмов пропустил. Отец денег на кино дает редко, а тут сам буду показывать и заодно смотреть. Сколько хочу, столько и смотрю...

Меня Колькин ответ сбил с толку и с заоблачных высот опустил на землю.

– А ты знаешь, как мы без денег навострились ходить в кино?

– Как?

– Мы какому-нибудь одному пацану собираем по пять-десять копеек на билет. Он заходит, и когда перед фильмом начинают показывать журнал, он открывает дверь, из которой выходят после сеанса. Мы стоим наготове. Как только дверь открывается, мы шмыг под кресла и стараемся подальше отползти от двери. Тут начинают орать: «Свет... закройте двери...» А мы кто где пристроимся и смотрим фильм.

Потом я глянул на его исполосованную спину, мне подумалось, что если б его мать была жива, такого он никогда бы не испытал.

– А ты мать свою помнишь?

Колька задумался и грустно ответил:

– Плохо, какими-то кусочками. Теперь уж думаю, что, может быть, я это видел во сне...

– А как звали твою маму?

– Евдокией... Евдокией Михайловной. Мама одна из всех женщин нашей деревни, своих годков, окончила курсы счетоводов и работала в конторе, а не на ферме. Потом заболела. Болела месяца два и умерла. Тетя Паша, к которой я сбегал, была с ней в ту ночь, в ее последние часы и минуты.

– Паша, Павел – это же мужское имя.

– Не знаю, как правильно, вообще-то она Прасковья, все зовут ее по-простому тетя Паша.

– А отца что, не было?

– Тогда уже не было... он же от матери ушел. Мне тетя Паша этот раз рассказывала кое-что. Ты теперь, говорит, большой стал, надо знать, что к чему. Может, мы с тобой больше не увидимся, кто тебе расскажет? И рассказала...

(Продолжение следует.)

• Расскажите об этом своим друзьям!