Колька

Рассказ Евгения Корзуна

В небольшом флигельке нашего двора поселилась семья: муж с женой и две их дочери дошкольного возраста, Вика и Лида. Муж был похож на жену, жена на мужа, эти две девчонки, как на одну колодку – смуглые и глазки – смородинки, а их старший братишка был совсем не похожим на своих сестер. Живые серые глаза, открытое лицо, на макушке волосы вечно стояли, как будто их кто-то поставил по стойке «смирно». Потом я узнал, что сестры Вика и Лидка родные ему только по отцу, матери у них разные. Колькина мать умерла, отец женился, вот и появились две девчонки. Отец Кольки работал в райисполкоме, а мачеха – продавщицей в небольшом магазинчике, где продавали табак, спички, сахар, чай, хлеб.

Мы быстро подружились. Сестры за Колькой ходили, как цыплята за наседкой. Он был им брат и нянька. Кольке хотелось побегать с нами, но «пришитый» к сестрам, был часто вынужден прозябать во дворе, они ему иногда надоедали хуже горькой редьки. Ему никуда нельзя было уйти, пока мачеха не приходила с работы.

Она была невысокого роста, ширококостная, с полным отсутствием шеи и короткими ногами. Оттого она смотрелась квадратной и смахивала на клопа, вернее, на клопиху, если у клопов имеются особи женского пола. Мне казалось, что жила она с одним и тем же выражением лица. Ни приветливости, ни печали, ни радости ее лицо не выражало. Правды ради надо сказать, что со своими дочерьми она бывала улыбчива и ласкова. Я на первых порах даже не понимал, как она относится к своему пасынку.

Колька попал в мой класс, занял место на последней парте в среднем ряду. Учился он средне: не хуже и не лучше других, исключение составляла математика. Задачи, над которыми пыхтел весь класс, Колька щелкал как орешки. Его способность быстро и оригинально мыслить в математических хитросплетениях как-то не вязалась с манерой говорить косноязычно и просто вопиюще неграмотно. Дошкольное детство и начало учебы Колька провел в деревне у своей двоюродной тети, может быть, поэтому он усвоил манеру изъясняться таким простецким образом. Все учителя вели борьбу с неграмотностью Колькиной речи.

В школу он ходил в одном и том же, как и многие из нас, но внешний вид его говорил о том, что живет он один, без материнского глаза. На нем и в праздники, и в будни были штаны, сшитые неумелой портнихой, и лыжная куртка от дешевого спортивного костюма на два размера больше, чем надо. Воротник этой куртки висел хомутом, обнажая тонкую шею. Сразу было видно, что никакой рубашки под курткой и в помине нет. Рукава были ему длинноваты, у запястий собирались в гармошку, ботинок у него не было, осенью их заменяли истоптанные кирзовые сапоги, доставшиеся ему по случаю. Зимой он ходил в широких подшитых серых валенках, похожих на лыжи, и старенькой телогрейке, которая была ему широковата и, наверно, не очень-то держала тепло. Он грел свои руки в ее просторных рукавах.

Вообще, в послевоенное время в деревнях и райцентрах хорошо одетых детей не вдруг-то можно было встретить. Но Колькина одежда являла собой не только его бедность, но и брошенность.

Математику у нас вела наш классный руководитель Мария Романовна. Она была самая красивая учительница в школе. Мы все ее любили, хоть и влетало нам от нее иногда за наши делишки. Это была молодая женщина. Точеный носик, тонкие красивые черты лица и взгляд человека, которому только что сообщили хорошую новость. Она любила свой предмет, а еще больше свою профессию учителя. Как-то на классном часе Мария Романовна рассказывала историю нашей школы, которая началась больше века тому назад. В этом рассказе она не могла не коснуться и своей семьи, потому что ее предки тоже были связаны со школой. Ее дед и отец были учителями. Дед был директором дореволюционной начальной школы, средней тогда еще не было. То небольшое зданьице школы, к сожалению, сгорело. В начальной школе было два учителя мужчины. Своих учеников они обучали еще по старой программе. Учителя знали нотную грамоту, играли на фортепьяно и на струнных инструментах, например, на мандолине или балалайке. Дед Марии Романовны даже играл на скрипке. Оказывается, небольшой сад, находящийся около школы, был разбит давным-давно теми трудолюбивыми людьми. Эти могучие деревья – память о них и послание нам теперешним, дескать, делайте так же, как мы. И старый обветшалый колодец в саду, из которого до сих пор берут воду для внутришкольных нужд, сделан ими, потому что с реки возить воду далеко, да и своей лошади школа никогда не имела.

Она показывала фотографии тех лет, отпечатанные на толстом картоне. На одной более поздней фотографии, снятой на фоне классной доски, был хорошо виден чертеж. Мария Романовна сказала:

– Посмотрите, эту теорему мы тоже изучали. Кто помнит, как она читается? Ребята стали пристально разглядывать чертеж, а Колька тут же выпалил:

– В прямоугольном треугольнике любая гипотенуза короче суммы двух катетов.

– Молодец Коля, – похвалила Мария Романовна, – тебе и на классном часе можно ставить оценки.

Мы с жадностью разглядывали четко отображенные лица, костюмы, галстуки учителей. Казалось, они пришли к нам на минуточку в гости. С фотоотпечатков на нас смотрело само благородство, уверенность и незыблемость убеждений, которые они исповедовали. Хотелось переместиться во времени, сесть с ними рядом, послушать их голоса. Мне почему-то всегда мечталось заглянуть в ТУ давнюю жизнь, попавшую под слом, признанную негодной. А вот эти лица, которые глядели на нас оттуда, не выражали никакой непригодности, даже наоборот, была видна их причастность к большому важному, значимому делу, которому не стыдно посвятить себя. А если сравнить старинные и современные фотографии, на которых были изображены мы с нашими учителями? Они сделаны на тоненькой, какой-то «временной» бумаженции, такая фотография долго не протянет, свирепых исторических бурь не перенесет, какие выпали, например, на те, что нам показывала Мария Романовна. А уж если сравнить персонажи, населявшие эти фотографии, то можно с уверенностью заключить, что мы-то ничуть не лучше наших предшественников-учеников, даже по тому, как мы одеты и в лицах наших не проглядывается больше интеллекта, чем у детей, учившихся около века тому назад. А главное, на фотографиях ушедшего времени я не увидел в лицах детей никакой пришибленности или неуверенности в завтрашнем дне. Тогда, может быть, я так не думал, но ведь остались же, осели в сознании эти впечатления, чувства...

Мария Романовна вошла в класс и объявила:

– Сегодня у нас с вами задача не из простых. Будем решать одни и те же уравнения несколькими способами. Для начала возьмем что-нибудь несложное. Вот я вам запишу на доске.

Мария Романовна взяла мел и уверенным почерком написала уравнение.

«Да, не такое уж простое», – подумал я. Для меня математика была предметом тяжеловатым. Если бы рассказывали про Троянскую войну, Одиссея, восстание Спартака, древний Вавилон или походы Фридриха Барбароссы, Александра Македонского – это было бы по мне. Там прямо на уроке можно помечтать. Представить, что ты на коне в доспехах на поле боя при Гавгамелах сражаешься с персами, с самим царем царей Дарием. Нам как раз историчка рассказывала, как Александр своей сорокатысячной армией победил почти трехсоттысячное войско Дария. А ты воображаешь, что Дарий не выдерживает твоего натиска и поворачивает коня за ряды телохранителей, а то и вовсе с позором убегает, что он на самом деле и сделал, не выдержав атаки Македонского, а математика… ведь думать надо.

– Решаем. Кто пойдет к доске? У-у-у... желающих не вижу... Тогда к доске пойдет...

«Хоть бы не меня», – пожелал я сам себе.

Мария Романовна окинула взглядом класс.

– Зоя Большешапова, прошу.

Зоя – девочка худосочная, небольшого росточка, с жиденькими косичками вышла к доске и стала молча решать уравнение, поглядывая на запись Марии Романовны.

– Не слышу рассуждений, – произнесла Мария Романовна и отошла от стола к окну.

Зоя повернулась к Марии Романовне, и ее тоненький голосок запел теми рассуждениями, которыми двумя уроками раньше нам объясняла Мария Романовна решения подобных уравнений. Все было верно.

– Хорошо, но наша-то задача решить это уравнение по-другому. Как можно еще это сделать?

Зоя стояла у доски и молчала. Мария Романовна обратилась к классу, мы тоже молчали.

– Что, никто не может предложить другой вариант решения? Боже мой! Что же я здесь делала полчетверти? Вы такие задачи должны решать. Садись, Зоя. Что же мы будем делать?

Она посмотрела в сторону отличников. Таня Тарасова и Володя Беломестных сидели с беспомощными лицами, ответа у них тоже не было. Мария Романовна разом опустила руки.

– Здесь есть еще решение, которое вы должны непременно найти. А что вы будете делать на контрольных? Там задание будет на порядок сложнее, на порядок! Что, никто в классе так и не знает?

Она укоризненно посмотрела на нас. Я оглянулся на Кольку, и в это самое мгновение он вскинул руку вверх, чуть улыбаясь.

– Опять один Шадрин? Ну хорошо, иди, Коля.

Колька встал, уверенным широким шагом прошел к доске, взял мел и заговорил:

– Еслиф…

– Коля, я тебя просила не говорить это «еслиф», слышать не могу, ведь проще, а главное правильно сказать «если».

Колька кивнул головой в знак согласия и снова заговорил:

– Если взясь…

– Коля, ты меня в гроб вгонишь! Нет такого глагола «взясь». Есть «взять». Чтобы я подобного больше не слышала.

Колька снова кивнул и продолжил:

– Если взять выражение в скобках, упростить его... – и Колька стал быстро записывать буквенные и числовые значения. Он легко, без единой запинки решил уравнение совсем не так, как это сделала Зоя.

– Коля, ты просто молодчина! Прекрасное решение! Неси дневник. Пятерка с плюсом! Только обидно, что из всего класса один Коля Шадрин мог расправиться с этим уравнением. Ведь такие упражнения выявляют и развивают ваши аналитические способности. Понимаете?..

Мария Романовна сделала паузу, обводя нас взглядом, словно убеждалась, поняли ли мы ее.

– Математика, – продолжила она свое наставление, – это не только дважды два, ее изучают не только для того, чтобы сосчитать сдачу в магазине. С помощью математики, например, француз Урбен Леверье в 1846 году, так сказать, на листке бумаги открыл невидимый спутник Солнца – планету Нептун. Он точно указал, где находится эта планета, немецкому астроному Иогану Галле осталось просто посмотреть в указанное «место» и подтвердить правильность расчетов французского математика. Только невежды считают математику скучной, наукой для пожилых людей.

А вот французский математик Эварист Галуа стал великим в двадцать лет! Всего-то на шесть-семь лет старше вас. Он, к сожалению, был убит на дуэли. Свои основополагающие рассуждения он записал за тринадцать часов до дуэли. Из-за нехватки времени он каждый раздел записывал не до конца, считая, что дальше само собою понятно, «очевидно», как он выражался. После его смерти европейские профессора, светила математики того времени, бились над его записями еще семьдесят четыре года, столько времени понадобилось, чтобы понять его «очевидность». Вот такая это была голова, несмотря на возраст…

Кто-то из класса спросил: «Мария Романовна, почему вы не занялись математикой, как наукой?»

Мария Романовна встала из-за стола, отдала Кольке дневник с пятеркой и просто сказала:

– Во-первых, я еще в младших классах решила, что буду учителем, может быть, у меня это наследственное, – она улыбнулась. – А вообще-то педагогика – не менее интересное дело. Во-вторых, и это, пожалуй, главное, я не видела в себе тех способностей, которые должны быть, чтобы заниматься наукой, – Мария Романовна посмотрела на Кольку, – вот, может быть, из Коли вырастет математик или конструктор, такое мышление, как у него, позволяет взглянуть на проблему совершенно с неожиданной стороны. Это очень ценное человеческое качество, не у каждого оно есть, но развивать его надо обязательно. Когда я имела в виду второй вариант решения уравнения, то это было не то решение, которое предложил Коля. Он предложил свой, другой вариант, не похожий на мой…

Мы все неожиданно для самих себя громко зааплодировали, к нашим аплодисментам присоединилась Мария Романовна. В это время дверь классной комнаты отворилась, и на пороге появился Алексей Прокопьевич – директор нашей школы. Он стоял и с удивлением смотрел на нас и на улыбающуюся Марию Романовну.

– По какому поводу бурные аплодисменты? Я проходил мимо и не утерпел, заглянул...

Мы встали, приветствуя директора. Алексей Прокопьевич жестом руки попросил сесть.

– Алексей Прокопьевич, мы сейчас решали одно нелегкое уравнение, – Мария Романовна пощадила нас и не сказала, что мы опростоволосились, оказались слабаками, – и вот Коля Шадрин предложил свое видение решения этого уравнения. Мы все поздравляли его аплодисментами, которые вы слышали.

– Ну что же, Шадрин, поздравляю! Ты наша надежда на будущей областной математической олимпиаде. Обязательно повезем тебя в город.

Тут, несмотря на присутствие директора, воцарился радостный шумок. Все стали обсуждать сообщение Алексея Прокопьевича. Колька сидел с горящими ушами, ни на кого не глядя. Мне показалось, что вся одежонка на нем, от общего к нему внимания, стала еще беднее. Я почему-то готов был заплакать...

Директор вышел из класса. Мария Романовна подняла руку, прося тишины. Все замолчали. Мария Романовна подтвердила слова Алексея Прокопьевича, что в следующем году наша школа будет участвовать в областной математической олимпиаде, что на нее поедут два ученика. Один из них, это, несомненно, Коля Шадрин, а вторая кандидатура с течением времени определится. Урок снова продолжился, потом прозвенел звонок, все вскочили с мест, загалдели, поднялся шум и всеобщий гвалт. Большинство ребят столпились у Колькиной парты. Все на него смотрели как-то по-новому. Он поедет на олимпиаду, увидит город! Такого еще в нашей школе не бывало. Среди нас была и Таня Тарасова, которая раньше Кольку просто не замечала.

– Коля, – сказала она, – к следующему уроку Мария Романовна задала кучу уравнений за наш сегодняшний провал, – и она показала рукой на доску, где были написаны номера упражнений на дом. – Давайте останемся, разберем хотя бы два-три из них...

Колька просто, без всякой позы, как будто Таня обращалась к нему каждый день, сказал:

– Давайте, останемся, кто хочет. Ты останешься? – спросил он меня.

– Конечно, останусь, – я был горд за Кольку.

Потом мы вместе тихонько плелись домой. День был серый и теплый, уже пахло весной, в такую погоду не хотелось торопиться. Мы с Колькой шли, что называется, цепляя ногу за ногу. Мне было неловко поучать Кольку, я и сам от него недалеко ушел в культуре речи, но не утерпел:

– Слушай, ты что, на уроках не можешь правильно говорить, ты же все слова и обороты знаешь назубок? Сколько можно слушать твои «еслиф», «взясь», «хочут» и кучу других словесов? Ты как поедешь на олимпиаду? Мария Романовна там с тобой со стыда сгорит...

– Да это по старой привычке, у нас в деревне так говорили, вот и привык. Я теперь буду следить за собой, а то действительно – она бьется со мной, а я как бык упертый...

– Не только она. Русачка скоро взбесится и начнет кусаться...

Мы, видимо, враз представили, как русачка, взбесившись, кусает Кольку, и развеселились.

Потом мы замолчали.

Считается, что самое беззаботное время жизни человека – детство. Мне, например, в юные годы моя жизнь беззаботной не казалась. Я, наоборот, завидовал взрослым. Они приходили со службы и все свои заботы, как мне казалось, оставляли там до следующего дня, а мы приходили из школы, над нами висел груз домашнего задания. Завтра в восемь утра уже будут спрашивать, к девяти, а то и к половине девятого уже можно схлопотать двойку, если ничего не делал дома. Двойка – неприятности в школе и дома... и так изо дня в день, ну, никакого житья... Хорошо, что учебный год подходил к концу!

Прошло несколько дней. Как-то вечером сел за уроки, открыл дневник, а в строке против «русского» ничего не записано. Решил спросить у Кольки. Я быстренько пересек двор, подошел к дверям Колькиного дома и уже взялся за ручку, чтобы открыть двери, как услышал раздирающий душу Колькин рев, глухие удары, возню, угрожающий рык отца. Я оцепенел. Страх вперемешку с чувством стыда мгновенно охватил меня. Показалось, что присутствую при самом постыдном, унизительном деле, не только присутствую, но и каким-то образом участвую в нем. Отскочив от двери, кинулся обратно домой. Понятно, что отец наказывает Кольку. Что же надо натворить, чтобы получить средневековое наказание? Я не представлял, что Колька мог сделать, чтобы разъярить отца до такой степени. Но что бы он ни сделал, так зверски лупить нельзя. Меня трясло от возмущения и бессилия помочь Кольке.

На следующий день он в школу не пришел. Про услышанное у двери я ему не сказал, у меня просто язык не повернулся. Потом все время посматривал на него, может быть, он поделится со мной своим несчастьем, ведь трудно же носить в себе этот мерзкий груз, оскорбляющий твое человеческое достоинство, но Колька пережил это один.

Время шло, оставалось учиться две-три недели. Настроение было весеннее. Впереди были экзамены, но мы уже предвкушали летние каникулы. Что может сравниться с этой порой жизни? Хотелось воли, безделья, такого состояния, когда над тобой не висят школьные заботы, а с наступлением теплых ночей перебраться спать на сеновал. Об уроках думали все меньше. Самым безответственным был урок рисования, а в конце учебного года это было развлечение. Учитель рисования Мирон Миронович был человеком мягким и спокойным. Потом, спустя годы, вспоминая Мирона Мироновича, мне стало казаться, что внешне он смахивал, ни много ни мало, на Ван Гога. Такой же худощекий овал лица, такая же рыжеволосость и такой же измученный, печальный взгляд, каким художник изобразил себя на автопортрете. К нему во время урока без спроса можно было встать и подойти, вертеться за партой, разговаривать – не урок, а блаженство! Этакая школьная богема. Обычно на урок Мирон Миронович приносил какой-нибудь несложный предмет: банку, графин, чайник для заварки и прочую нехитрую утварь. Он ставил на стол стул, на него водворял предмет, чтобы с задних парт было хорошо видно.

Некоторым из нас было не до рисования. Пока учитель объяснял, как надо переносить линии предмета на лист бумаги, мы катали пульки для стрельбы из импровизированных рогаток.

На указательный и большой палец цепляешь тонкую резинку. Заряжаешь ее туго скатанной бумажной пулькой и стреляешь в выбранного тобой противника, тот с удовольствием отвечает тебе тем же. Урок проходит в радости и веселье. В коротких перерывах от главного занятия что-то там рисуешь для отвода глаз. Особый восторг вызывало, когда появлялась возможность всадить пульку тому, кто находится рядом с учителем прямо за его спиной, чтобы тот подпрыгнул или неистово завопил, а учитель сделал бы ему замечание, дескать, где ты находишься, на улице или в классе? А еще лучше, чтобы этого ученика выперли из класса за хулиганское поведение. Это происходит, когда Мирон Миронович идет меж рядами, рассматривая наши рисунки.

У нас в классе учился крупный, упитанный мальчишка, сын военнослужащих. Он питался офицерским пайком, поэтому, наверное, был в теле. Нашей стрельбой не занимался, сидел и добросовестно рисовал. Кольке, видно, захотелось пощекотать его. Учитель приближался к парте упитанного мальчика. Он уже стоял рядом спиной к мальчишке. Пока Колька собирался, Мирон Миронович повернулся, посмотрел на рисунок, взял карандаш и, наклонившись, стал что-то поправлять. Мальчишка сидел прямо, загораживая голову учителя своим массивным телом. Колька целил в жирненькую шею парнишке. В момент выстрела учитель приподнял голову, а мальчик, как на грех, наклонился.

Пулька пролетела над мальчишечьей головой и вонзилась в голову Мирона Мироновича чуть выше уха. Выстрел был удачный. Мирон Миронович от неожиданности и боли мгновенно покраснел. На его лбу, носу, верхней губе высыпали маленькие капельки пота. Колька наклонил голову, делая вид, что рисует.

– Кто-о-о? – заорал учитель.

Мы еще ни разу не видели Мирона Мироновича таким свирепым. Впервые на уроке рисования в классе повисла гробовая тишина, придавившая нас к своим местам. Учитель глянул в ту сторону, откуда могла прилететь пулька. В этой тягостной тишине из-за парты поднялся Колька. Он стоял, глядя на листок, лежащий перед ним, не смея посмотреть на Мирона Мироновича.

– Во-о-он! – проревел учитель.

Колька вышел из класса, но тягучее напряжение не спало, оно висело над нашими головами, как вестник большой беды. Все наше веселье улетучилось в долю секунды. Мирон Миронович вернулся к столу, стал складывать в папку свои бумаги. После урока Кольку вызвали в учительскую. Он вернулся оттуда подавленный. Я подошел к нему.

– Ну, что?

Колька безнадежно махнул рукой.

– Отца вызвали в школу по телефону, – сказал он упавшим голосом.

– Ты бы попросил Марию Романовну, чтобы она не вызывала, пообещал, что, мол, такого никогда больше не случится.

Колька через силу выдавил:

– Я просил, но она сказала, «твой отец никогда не бывает в школе, даже на родительских собраниях, пусть хоть по этому поводу появится».

Он собрал учебники и ушел из школы, не дожидаясь меня.

Единственный раз мне хотелось, чтобы этот хулиганский поступок случился со мной. Я понимал, чем это кончится для Кольки...

На другой день он в школу не пришел. Мне неудобно было к ним заходить, поскольку я считал себя соучастником этого безобразия. Утром следующего дня я следил, когда мачеха и отец Кольки уйдут на работу. Как только они скрылись за калиткой, заскочил к нему.

Из прихожей увидел, что Колька лежит в кухне на большом крашеном сундуке. В ногах была приставлена табуретка. Под ним был старенький овчинный полушубок и подушка. Я понял, что это и есть его постель. Вид у него был ужасный, будто он перенес тяжелую болезнь и теперь выкарабкивается из этого состояния. Глаза провалились и стали еще больше, прямо как у теленка. В комнате под столом играли в куклы Вика и Лидка. Кровать взрослых была не убрана. Ватное одеяло, подушки торчали комками, на полу валялись перевернутые тапочки, чьи-то носки, под кроватью зиял ярко синий ночной горшок.

– Как ты?

– Ничего. – Он попытался улыбнуться. – Сегодня в школу не пойду, просто не хочу.

Видно было, что общаться ему ни с кем не хочется. Он махнул мне рукой, мол, ладно, иди, потом поговорим. Я вышел, не в силах осмыслить поведение отца, который может забить до смерти своего сына. Комок стоял в горле. Что сказала Мария Романовна Колькиному отцу? Безусловно, она возмутилась. А ведь Колька не специально засадил учителю пулькой в голову, это у него получилось помимо его воли, так сказать, стечение обстоятельств. Но там было не до оттенков, такого в нашей школе еще не бывало, чтобы кто-нибудь саданул учителю в лоб из рогатки. Видимо, Мария Романовна еще вкатила и самому отцу за его наплевательское отношение к Кольке, в общем, нашла что сказать. Отец рассвирепел до крайности и все свое раздражение выместил на Колькиной спине.

Если бы Мария Романовна знала, что отец Кольки так поступает с ним, я уверен, что об этом деле он никогда бы не узнал. Она и сама была в силах навести в классе порядок. С нами-то она поговорила так, что теперь до окончания десятилетки никто из нас эти резинки и в руки не возьмет.

Колька появился в школе тихо, как чужой, прошел на свое место. Он не поднимал руки даже на математике, вел себя как-то отстраненно. Тут начались контрольные, повторение пройденных материалов, опросов почти не было. Я ни разу не слышал от него ни единой высказанной обиды. Он все снес молча, по-взрослому, это касалось только его.

Учебный год заканчивался. По математике у Кольки была пятерка, по русскому едва-едва тройка. Русачка взяла Колькин учебник русского языка, красным карандашом отметила упражнения и параграфы, которые он должен был повторить за лето. Отдавая учебник, сказала:

– Тебе, Шадрин, надо больше читать и писать. Вот список рассказов, которые ты обязательно должен за лето прочесть. Не ленись, потом мне спасибо скажешь.

Я стоял рядом с Колькой и слушал наставления русачки.

– И тебе тоже не мешало бы выполнить эти упражнения, – обратилась она ко мне, – недалеко от Шадрина ушел, вот и позанимайтесь вместе.

Наступили летние каникулы. Колька приспособился бывать с нашей ватагой вместе со своими девчонками. Удивительно, но он их не ругал и не шпынял, скажет им вполголоса, они безоговорочно слушаются, не лезут к нему с пустыми просьбами и жалобами, займутся своими делами. Например, мы играем в лапту, а девчонки где-нибудь рядом на траве тоже играют в свои игрушки. Когда начались купания, там вообще было все просто. Девчонки купались около нас на мелководье или бродили у берега, забавлялись на причаленных к берегу бревнах. Казалось, что жизнь у Кольки идет нормально. Он никогда не жаловался и не хныкал, наверное, кроме меня никто и не знал, что ему зверски влетает от отца. И вот однажды, наверное, после очередной взбучки, он исчез.

(Продолжение следует.)

• Расскажите об этом своим друзьям!