Михаил Денискин. «Иркутск крылатый: люди и самолеты войны». Часть 5: «Завод имени Сталина»

Я не вижу моего врага – немца-конструктора, который сидит над своими чертежами где-то в глубине Германии, в глубоком убежище. Но, не видя его, я воюю с ним.

Я знаю: что бы там ни придумал немец – я обязан придумать лучше.

Я собираю всю мою волю и фантазию, все мои знания и опыт, чтобы в день, когда два новых самолета – наш и вражеский – столкнутся в военном небе, наш оказался победителем…

Семён Алексеевич Лавочкин,

советский авиаконструктор.

В минувшем году Иркутскому авиационному заводу исполнилось 75 лет.

Если наше прославленное предприятие сравнить с человеком, мне представляется высокий сухощавый мужчина, непременно – с седыми висками. Его детство было безрадостным, хотя становление и зрелость пришлись на лучшие годы советской власти.

Увы, так уж вышло, что жизнь всего этого поколения – череда моральных и физических испытаний. Они непрерывны и время от времени сменяют друг друга: холод, тяжелый труд, недоедание и груз ответственности (его иногда можно назвать страхом – за себя или близких: слишком высока была цена производственной ошибки или брака).

За годы работы, которую не прерывали, а только подстегивали большие и локальные войны, завод освоил выпуск 21 типа самолетов (почти все – боевого назначения) и одного автожира (этот вертолетно-самолетный гибрид здесь нежно зовут «птичкой»). А когда – в сугубо мирное время – наступило очередное серьезное испытание, завод и его выдержал: сумев перестроиться в новой социально-экономической ситуации, он сохранил рабочие традиции, людей и школу самолетостроения.

О нашем заводе, несмотря на «закрытость», написано немало. Сейчас же из его 75-летней истории мы выберем несколько лет – от рождения и до Великой Победы, а в тех годах – лишь некоторые вехи…

Звено в цепи обороны

В далеком 1932 году раздетый и голодный народ строил. Вся страна – огромная стройка. Каналы, комбинаты, домны, мартены, заводы – все должно было работать на оборону, крепить мощь государства. Авиационные заводы росли в условиях не спадающей военной угрозы с восточных и западных рубежей. Цепочка их протянулась вдоль Транссибирской магистрали: Новосибирск, Красноярск, Иркутск, Улан-Удэ, Арсеньев, Комсомольск.

У нас, на просторной территории к северо-западу от города, наметили развернуть большое строительство: помимо жилых домов – крупные авиационный и авторемонтный заводы, мельничный комбинат, хлебозавод, мясокомбинат, мыловаренный завод. Заболоченная пойма Иркута не могла помешать стройке – настолько выгодна была будущая площадка: железная дорога и судоходная Ангара обеспечивали транспортное снабжение, да и живой рабочей силы (с учетом населения окрестных деревень) должно было хватить с избытком.

28 марта 1932 года Народный комиссар тяжелой промышленности СССР Серго Орджоникидзе подписал приказ № 181 о строительстве авиационного завода № 125 под Иркутском. По плану, завод должен вступить в строй 1 января 1933 года и выпускать по 100 самолетов Р-5 ежегодно.

Если вы не строитель, то даже умозрительно можете себе представить: вначале огромную площадку нужно освободить от деревьев и кустарника, выровнять ямы, овраги и бугры, сделать разметку и начать копать котлованы – для фундамента и свай.

Нынче – при экскаваторах, бульдозерах и самосвалах – такая работа занимает часы и дни. А тогда нашей стройке, как и всей стране при дефиците механизмов, в большом количестве требовалась «рабсила» – в основном, землекопы, которых в народе звали просто копачи, а в бухгалтерских ведомостях – грабарями.

Людям платили копейки. Но кормили на месте. Правда, в столовых порции каши для ударников были гуще, чем для простых рабочих. Самым весомым материальным стимулом был продовольственный паек: хлеба 700 граммов в сутки. А в день зарплаты за деньги в своем орсовском (ОРС – отдел рабочего снабжения) магазине можно было купить крупу – пшено или овсянку – и вечером приготовить себе еду в бараке.

Тому, кто на морозе день-деньской машет киркой, есть хочется вдвойне.

Продовольственным пайком людей на стройку заманивали вербовщики, сновавшие по городам и весям. От повального недоедания крестьяне бросали дом и отправлялись строить завод. Да что завод – по всей стране массовое использование необычайно дешевой (а нередко и бесплатной) рабочей силы давала возможность начинать любое масштабное строительство – будь то предприятие, дорога или монтаж домны…

Сейчас в истории Иркутского авиационного завода обнародованы даже такие факты, о которых прежде предпочитали молчать. Например, про период массовых репрессий: арестовывали правых и виноватых (о том, что виноватые были, свидетельствуют случаи настоящего вредительства и саботажа на производстве). Главной движущей силой на строительстве были коммунисты и комсомольцы – об этом восторженно писали газеты той поры. Вокруг ядра сплачивались нанятые на работу местные жители.

Но газеты ни словом не обмолвились о том, что особую категорию, работавшую под неусыпным вниманием НКВД, составляли так называемые спецпереселенцы (высланные в Сибирь из других краев и областей) и заключенные ГУЛАГа. После войны на реконструкции и ремонте заводских цехов работали пленные немцы и японцы (японцы, впрочем, работали по всему Иркутску – строили дома, мостили и асфальтировали улицы).

Но это будет много позже, а пока – со стороны, где всегда восходит солнце, японцы вовсю бряцали оружием, и эта угроза была не театральной…

Любой дом – построить трудно. Но куда труднее построить комплекс, который после сам должен строить. Здесь – другие технологические требования. А условия…

Вот данные конца 1932 года:

требуется землекопов 214, а есть 109;

бетонщиков нужно 99, а есть 27;

каменщиков работает 20 человек, а требуется 313;

при потребности 515 плотников их всего 145.

В 1933 году на стройку прибыли 4 218 рабочих, а уволились 3 371…

А в цехах уже велись работы над истребителем И-14. Но и здесь были свои проблемы. При острой нехватке авиационных специалистов – нарушения сроков: не во время поступает документация, материалы, комплектующие детали. За срыв поставок и графиков страдают люди: увольнения и назначение следуют одно за другим.

Когда же истребитель И-14 прошел испытания и уже начался его выпуск, приспел новый приказ: оставить И-14 и приступить к производству скоростного бомбардировщика СБ конструкции Туполева.

Новый самолет стали выпускать весной 1936 года, а уже осенью состоялось его боевое крещенье в Испании. Но «иркутские» самолеты вряд ли туда попали: Китай уже воевал с Японией, к концу 1938 года она уже оккупировала территорию наших дружественных соседей. Теперь ситуация осложнилась настолько, что летчики нашей Дальневосточной армии жили на заводе в ожидании самолетов: едва получив новые машины, разлетались по приграничным частям.

Летные группы на заводе формировали комбриг Г.И. Тхор и его заместитель С.В. Слюсарев. Всего за 1938-1939 гг. скомплектовали 40 экипажей и самолетов. Производством СБ был озабочен и маршал В.К. Блюхер: намечались боевые действия в Приморье, у озера Хасан, к тому же заводскому коллективу предстояло ремонтировать уже покалеченные в боях машины.

Наш СБ показал себя! И немалая заслуга авиаторов в том, что уже 11 августа Япония запросила мира: за месяц боевых действий 26 летчиков были удостоены звания Героя Советского Союза. На заводе побывали и благодарили заводчан командующий войсками Г.К. Жуков, командующий Военно-Воздушными Силами страны Я.В. Смушкевич, герои-асы Г.П. Кравченко и С.И. Грицевец. Однако главные сражения были еще впереди…

11 мая 1939 года японцы начали вооруженное вторжение в Монголию, советско-монгольские войска их контратаковали. По количеству занятой с обеих сторон живой силы и техники эти сражения без натяжки можно назвать войной. А по принадлежности авиазавода к войне иркутяне в то время называли свой город прифронтовым.

Эта локальная война завершилась нашей победой. ВВС РККА потеряли 249 самолетов, Япония – 382. Потери СБ составили 52 машины (примерно, один сбитый самолет на 39 вылетов)…

В апреле 1941 года подполковник (позже генерал-лейтенант в отставке) Генрих Ашенбреннер, военно-воздушный атташе Германии в Москве, получил согласие советского руководства на то, чтобы группа инженеров Люфтваффе совершила поездку по нашим авиационным заводам. Отчеты, предоставленные инженерами по возвращении, дали Люфтваффе возможность взглянуть на советскую авиационную промышленность изнутри.

Бывший дипломат вспоминает:

«…В поездке, которая длилась с 7 по 16 апреля, десять немецких инженеров посетили экспериментальный институт аэронавтики в Москве, истребительный и моторный заводы в Москве, два моторных завода в Рыбинске (Щербакове), авиазавод в Филях и моторный завод в Молотове, на Урале. Каждый из этих заводов был гигантским предприятием, где работало до 30 000 человек в каждой из трех смен.

В сводном отчете о визите среди прочего подчеркивалось:

заводы практически полностью независимы от внешних поставщиков;

работа прекрасно организована, все продумано до мелочей;

оборудование современное, в хорошем состоянии;

высокий уровень квалификации, трудолюбие и бережливость советских рабочих.

Еще одной интересной особенностью было то, что 50 процентов рабочих составляли женщины, выполнявшие работу, которую в других странах доверяли лишь квалифицированным мужчинам, и что качество конечной продукции было прекрасным.

Хотя можно предположить, что немецкой комиссии показали самые лучшие заводы, следовало ожидать, что и остальные заводы находились на вполне приемлемом уровне.

В конце инспекционной поездки главный инженер Артем Микоян, конструктор истребителей МиГ и брат Анастаса Микояна, наркома промышленности, сказал: «Мы показали вам все, что у нас есть, и все, что мы можем, и мы уничтожим любого, кто на нас нападет».

Это предупреждение было дословно передано руководству Германии.

Когда Гитлер узнал о результатах поездки, он воскликнул:

– Теперь видно, как далеко зашли эти люди. Нужно начинать немедленно!»

На третий день войны, 24 июня 1941 года директор Иркутского завода И.Б. Иосилович издает приказ:

«Составить план пополнения и укомплектования завода рабочими кадрами и ИТР за счет максимального вовлечения женщин и лиц невоеннообязанных, как из числа членов семьи, так и из числа проживающих в Ленинском районе.

Принять меры к вовлечению большего числа женщин в работу и увеличению пропускной способности яслей и детских садов.

Выявить возможность привлечения на работу студентов вузов и техникумов Иркутска.

Предоставление отпусков прекратить и находящихся в отпусках отозвать на работу».

Отныне рабочий день на заводе удлиняется до 12 часов с одним часовым перерывом на обед и двумя выходными в месяц. Работа идет круглосуточно, в две смены. Но и это весьма условно. Правило продиктовано суровой необходимостью: «Не уходи с завода, пока не выполнишь сменную норму!»

Война потребовала от иркутских самолетостроителей резкого увеличения выпуска продукции, но существующие заводские площади и мощности оборудования были недостаточны. Принято решение об укрупнении: в июне 1941 года заводу передан Иркутский авто- и танкоремонтный завод его площадями, оборудованием, кадрами.

Решением Государственного Комитета Обороны от 5 июля 1941 года филиалом Иркутского завода становится Улан-Удэнский авиационный завод, куда уехала большая часть иркутских специалистов. Больше года работали в едином объединении два завода, пока в августе 1942 года Улан-Удэнский не был выделен в самостоятельное предприятие.

В октябре 1941 года – новое решение: на территорию Иркутского авиационного завода № 125 эвакуируется из Москвы авиационный завод № 39 имени В.Р. Менжинского. Это старейшее самолетостроительное предприятие страны, награжденное орденами Ленина и Трудового Красного Знамени, было создано при непосредственном шефстве Серго Орджоникидзе.

В течение октября, ноября, декабря 1941 года на завод поступали десятки эшелонов с оборудованием, оснасткой, материалами. Эшелоны сопровождали специалисты с семьями. Днем и ночью шла разгрузка, велись работы по установке оборудования, подключению его к производству. Прибывшие люди размещались сначала в Доме культуры, расселялись по домам и квартирам сибиряков. Жили по 3-4 семьи в одной квартире, под жилье приспосабливались любые помещения. Хозяева делились с приезжими всем, чем могли: жильем, одеждой, продуктами питания.

8 декабря издан приказ народного комиссара об объединении двух заводов – имени Сталина и Менжинского. С 19 декабря 1941 года это одно предприятие: ордена Ленина и ордена Трудового Красного Знамени авиазавод № 39 имени И.В. Сталина. Директором утвержден И.Б. Иосилович, главным инженером – менжинец В.И. Абрамов.

Ставка и лично Сталин следят за работой самолетостроительных заводов. В конце 1941 года председатель Государственного Комитета Обороны шлет на имя директора Иркутского завода сердитую телеграмму:

«В то время как фронт нуждается в самолетах, по вине директора завода Иосиловича, парторга Зенкова, военпреда Ярошенко и при попустительстве секретаря Иркутского обкома партии Качалина систематически накапливается большое количество самолетов. Так на 1 декабря 1941 года скопилось готовых 70 самолетов Пе-2. Государственный Комитет обязывает вас немедля покончить с таким отношением к делу обороны страны, принять меры к тому, чтобы до 5 декабря 1941 года все готовые самолеты были отправлены в части ВВС...»

Этой же телеграммой Сталин назначил уполномоченного ГКО от Иркутского обкома партии с правом контроля за работой директора и военпреда и предупредил руководителей об уголовной ответственности за задержку в отправке готовых самолетов.

Причиной сложившейся ситуации была не безответственность руководителей, а отсутствие бензина для перегонки самолетов. Бензин экономился жестко, спрос за каждый израсходованный литр был строг, и все равно горючего не хватало. А как летать без бензина?

Выход нашли в том, чтобы самолеты, разобрав на части, переправлять железной дорогой под Москву, в Балашиху, где был организован специальный цех для их сборки и отправки на фронт. А для ремонта поврежденных самолетов в воинских частях завод сформировал специальную бригаду, работавшую прямо в прифронтовой полосе.

О том, что Сталин лично контролировал выпуск боевой техники на авиазаводе в течение всей войны, вспоминал Сергей Васильевич Голованов, работавший в ту пору заместителем начальника цеха:

«В 1943 году завод осваивал дальний бомбардировщик Ил-4. Выпускать его нужно было по 3 единицы в сутки. Однажды около часа ночи мы с начальником цеха И.В. Пырлиным были вызваны на совещание к директору завода генерал-майору В.И.Абрамову. (Наш цех тогда был «узким местом». Для изготовления самолета требовалось по 5 тысяч штук винтов. Над их производством трудились около 20 револьверных автоматов, две группы сверловщиц, но нужного количества для трех самолетов дать не могли).

Во время совещания раздался звонок по аппарату ВЧ. Директор Абрамов ушел в соседнюю комнату, взял трубку, и до нас донеслось: «Я вас слушаю, Иосиф Виссарионович! Докладываю: две машины готовы, третью выкатим из сборки через час!»

Потом директор вышел к нам, помолчал немного и спросил: «Слышали? Ежедневно лично звонит…»

Самым тяжелым испытанием войны многие ветераны называют голод.

Выдержать отсутствие отдыха, нормального сна, физическое напряжение было легче. Но мучительный голод валил в обморок даже мужчин. Рабочим полагалось всего 800 граммов хлеба в сутки, 400 граммов – на иждивенца, то есть на детей и стариков. Остальное – крупы, мука – тоже по талонам и очень редко. Масло, молоко, сахар были недоступной роскошью.

Обеды на фабрике-кухне для работающих представляли собой баланду с тремя плавающими галушками. Не у всех хватало сил растягивать недельный паек хлеба на 7 дней. Не выдержав голода, люди порой съедали полумесячную пайку за день-два, а потом «доходили». Потеря карточек или кража, что тоже случалось нередко, становились настоящей катастрофой.

Большая часть семей спасалась тем, что сажала картошку. Завод всячески содействовал в этом своим работникам, выделяя и обрабатывая землю, помогая с семенами и вывозом. Засевалось более 200 гектаров.

– Я только картошкой и спасался, – вспоминал Федор Нестерович Капуцкий. – Иду на работу – четыре штуки в карман. Там испеку в термичке, сразу легче. А хлеб делил понемножку на весь день, как бы ни хотел есть, все сразу не съедал. Иначе не выжил бы…

Заводские три подсобных хозяйства давали мясо, молоко, овощи, хлеб. Продукция шла в детские сады, школы, больницы, пионерские лагеря, в столовые завода и даже на фронт. И надо сказать, как бы туго не было, на детях завод не экономил. Дети военной поры помнят, что и в детских садах, и в летних лагерях отдыха кормили сытно.

Завод военного времени перешел на самоснабжение.

Сами добывали уголь в Черемховских забоях для своих ТЭЦ, рубили и сплавляли лес для строительства. Перестал поступать на завод карбид – научились и его изготавливать на месте. Даже собственные чернила и тушь для конторы «изобрели» заводские химики. Инженерная мысль работала особенно интенсивно: 20 поточных линий было спроектировано и внедрено для «узких мест» в цехах завода.

Защищая небо столицы

Николай Яхненко родился 10 апреля 1915 года в поселке Иннокентьевский под Иркутском. В 1930 году поступил в школу фабрично-заводского обучения (в народе учеников шутливо называли «фабзайцы») при заводе имени Куйбышева. В 1932 году, после окончания школы, работал на Куйбышевском заводе, в военных мастерских станции Батарейная и на заводе 104. В 1936 году поступил в аэроклуб авиазавода, а потому перевелся на это предприятие, работал слесарем и мастером цеха. В 1938 году выпускника аэроклуба приняли в Читинскую военную школу летчиков. С 1940 года Яхненко служит в 166-м истребительном авиаполку, а позже – командиром звена 120-го ИАП. С началом войны лейтенант Николай Яхненко защищает небо столицы в составе 12-го гвардейского полка ПВО. В 1942 году Н. Яхненко назначен заместителем командира эскадрильи в19-й истребительный полк, на базе которого формируется группа «свободных охотников» за вражескими самолетами. Здесь наш земляк летал в паре с прославленным асом И.Н. Кожедубом, лично сбил 10 самолетов противника, за что в Кремле был награжден орденом Красного Знамени. Войну гвардии капитан Николай Иосифович Яхненко закончил в составе 176-го истребительного авиаполка. В мирное время вновь трудился на родном заводе.

Вот заводская «многотиражка» военных лет. В газетной заметке говорится о трудовых успехах Антонины Кузнецовой. 19-летняя Тоня Кузнецова, рассказывает автор, став на оборонную вахту, в первый ее день выполнила план на 331 процент, во второй – на 585, в третий – на 630 процентов. «И откуда только сила в этой хрупкой комсомолке, работавшей за шестерых на тяжелой мужской работе?» – удивляется корреспондент.

Семья у Тони была большая: кроме нее еще два брата и две сестры. Мать умерла при родах в 30-м году, когда появился на свет младший брат. Отец вскоре поехал на заработки и обосновался в поселке Иннокентьевском, где строился авиационный завод. Постепенно отец перевез на новое место всех детей.

Жили в заводском бараке. Комната – 18 «квадратов», в ней стояли две кровати, поэтому младшие спали на полу, летом – на нарах, которые отец смастерил в кладовке. Как только Тоне исполнилось 16 лет, и она получила паспорт, девушка бегом (по словам самой Антонины) отправилась устраиваться на работу.

20 мая 1942 года табельщица привела Тоню Кузнецову в литейный цех. «Была я тогда в туфельках на каблучках, береточка – на одно ушко, – вспоминала Антонина Михайловна. – Начальник цеха меня спрашивает: «Где хочешь работать?» А я ему отвечаю: «Где хлеба больше дают».

Сначала меня отправили готовить землю формовщикам. Просеивала ее, подвозила, погрузив на тачку, выбивала из опок. Работа тяжеленная. А было мне тогда уже 17 лет. Начальник наш однажды не выдержал и сказал: «Надорвешься ты здесь. Как потом рожать будешь?» И предложил поменять место работы».

На плавку Антонина не пошла: жару не переносила. Выбрала место формовщика, хотя работа эта тоже не из легких. Все приходилось делать вручную – поднимать чугунные опоки, утрамбовывать землю, сдувать ее излишки с деталей (пневматического оборудования тогда не было, поэтому дули формовщики до головокружения). А рабочий день ненормированный. Не выдерживая нагрузки, Тоня часто засыпала на рабочем месте с открытыми глазами.

«Подойдет кто-нибудь, стукнет по руке, – рассказывала Антонина Михайловна, – очнешься и дальше работаешь. Бывало, если свет потухнет, собьемся в кучу, отдохнем, поспим немного. А потом мастер будит нас: «Ребятки, подъем!» И мы снова за работу. Тяжело было, а шутить все равно не забывали. Могли спящему во время вынужденного перерыва разукрасить чем-нибудь лицо. Молодые ведь были, озорные».

Как питались рабочие, Антонина Михайловна не забыла. Хлеб давали по карточкам. По карточкам получали крупу (800 граммов на месяц), сахар, рыбу. В столовой кормили супом, о котором говорили: «Щи густые, все обширны – снизу пусто, сверху жирно». Были еще талоны ВГП (второго горячего питания): 200 граммов черного хлеба и 2-3 ложки каши. При этом, если у человека были проблемы с желудком и он нуждался в диетпитании, черный хлеб ему заменяли на 150 граммов белого.

В цехе висела доска показателей соревнования с нарисованными самолетом, поездом, автомобилем, черепахой. Под каждым рисунком помещались таблички с указанием коллектива, сработавшего хуже или лучше других. Женщины трудились тогда наравне с мужчинами. На плавке, например, работали Клава Журавлева, Шура Бархатова. И никто не мог сказать, что они справлялись со своими обязанностями хуже, чем мужчины.

В заводском поселке в вечернее и ночное время была обязательной светомаскировка, за соблюдением которой следил дежурный отряд. Окна домов тогда были оклеены крест-накрест бумажными лентами.

Очень строгой в военное время была дисциплина. За двадцать минут опоздания по неуважительной причине судили и на полгода лишали 25 процентов заработка. Нередко на территории завода объявлялась учебная тревога, во время которой можно было увидеть дежурных с носилками в руках. Сама Тоня после рабочего дня, заканчивавшегося в восемь вечера, часто дежурила в госпитале, располагавшемся в здании нынешней школы № 34.

Из воспоминаний ветерана завода С. Голованова:

– Работали мы круглосуточно, в две смены по 12 часов, без выходных дней. В трудные моменты, когда нужно, оставались и дольше, а то и ночевали в цехе. Чуть отдохнул – и снова к станку. Сейчас я с любовью вспоминаю наш молодежный, дружный, работящий коллектив цеха 20. Все трудились не за страх, а за совесть с большим чувством ответственности.

Дети-подростки работали наравне со всеми. Работница Таранова привела в цех сына 12 лет: дома не с кем оставить. Приставили к маленькому станку (пришлось высокую подножную решетку сделать), помогал матери. Вышел потом из него исправный работник, трудился в цехе 27.

Однажды другой паренек во вторую смену, часа в 2 ночи, заснул прямо у станка, присевши на полу. Я проходил мимо, разбудил. Говорю: «Нельзя спать, в станок попадешь, иди лучше, полежи где-нибудь». Он вскочил и бросился бежать в курилку, забился в угол и долго не выходил. Оказывается, плакал, говорил: «Стыдно!» Даже сейчас, как вспомнится это – сердце болит.

А питание было плохое. Хлеба по карточкам: рабочему 800 граммов в день, иждивенцам – 400. Остальные продукты по карточкам – когда что дадут. Выручала картошка, но и она не у всех была. Случалось, приглашают в гости на именины и говорят: со своим хлебом. Многие после 12-часовой смены, чтобы как-то поесть, шли на мясокомбинат подработать – там кормили. От недоедания много было заболеваний дистрофией и голодных обмороков на работе.

Вспоминается один случай. К начальнику заклепочной мастерской Козьмину пришла диспетчер цеха Рощина за срочными заклепками. А они не готовы – в покрытии. Женщина была языкастая возьми и скажи: «Протряс штанами-то!» А у Козьмина, действительно, штаны с прорехами, мужчина он крупный, все время голодный, обед за пять дней вперед съеден. Вне себя, схватил обидчицу и давай трясти, и вдруг упал в обморок…

Начальник цеха Парнин за телефон: «Скорей врача, человеку плохо!» Прибежала врач из здравпункта, дала Козьмину понюхать что-то. Он открыл глаза и говорит жалобно: «Доктор, я жрать хочу!» Начальник цеха опять за телефон, звонит в 4-ю столовую: «Срочно несите мой обед за три дня – человека надо спасать!» Принесли кастрюлю супу, хлеба около килограмма, три тарелки вторых, чайник чаю.

Петрович хлеб съел сразу, через край выхлебал суп, с ладони проглотил одно за другим вторые блюда. Поднялся. Поблагодарил. И пошел, качаясь. Заклепки за это время были готовы.

Всех ситуаций, еще более тяжелых и более сложных, не опишешь. Но победы без жертв не бывает. А жертвы были в каждой семье…

В начале войны с СССР генерал-майор Вальтер Швабедиссен командовал 2-й истребительной дивизией 12-го авиакорпуса Люфтваффе, а позже написал «Анализ действий советской авиации в 1941-1945 гг.» В книге с броским названием «Сталинские соколы» теоретик и практик германских военно-воздушных сил пишет:

«…Такие национальные черты русских, как упорство, стойкость, бережливость и особенно послушание, вместе с безжалостными тоталитарными методами управления со стороны государства, заложили хорошие основы для подготовки авиационного персонала. Широко распространенное в те годы мнение о том, что у русских очень мало, если не сказать – совсем нет, технических способностей, было опровергнуто. Правдой оказалось совершенно противоположное...

Поведение советских летчиков-бомбардировщиков, по мнению немецких офицеров, было таким же, как и штурмовиков: они отличались агрессивностью, мужеством и не редко – безрассудным упрямством. Во многих случаях особо упоминаются бортовые стрелки, которые часто продолжали стрелять даже тогда, когда самолет уже горел и падал…»

Гибель торпедоносца

Летчик-испытатель Шио Бидзинович Бидзинашвили оставил яркий след в истории Иркутского авиационного завода…

По окончании Ленинградской военно-теоретической школы ВВС РККА и 2-й военной школы летчиков он два года служит в 32-й легкобомбардировочной бригаде, откуда его направляют на учебу в Военно-воздушную инженерную академию имени Жуковского. После этого капитан-инженер Бидзинашвили командует эскадрильей особого назначения на Балтийском флоте (в этом подразделении бомбардировщики ДБ-3 отрабатывали технику торпедных ударов с воздуха).

Окончание Советско-финляндской войны летчик встречает командиром 1-го минно-торпедного авиаполка и кавалером ордена Красного Знамени.

Взрывному характеру и обостренному чувству справедливости Ш. Бидзинашвили историки приписывают его конфликт с начальством и приказ наркома ВМФ, которым он был уволен из армии.

Приехав в Иркутск, опытный летчик с инженерной подготовкой 18 февраля 1941 года был принят испытателем новых самолетов на завод № 125 (через год он становится начальником летно-испытательной станции). Немало сил этот талантливый и трудолюбивый человек вложил в доводку бомбардировщика Пе-2. Если позволяли погодные условия, сам начальник летал по шесть раз в день, требовал от подчиненных творческого подхода к делу и безукоризненной дисциплины.

Один из рапортов испытателя (а их с начала войны он написал много) был удовлетворен: в 1943 году полковник Бидзинашвили во второй раз был принят на воинскую службу и назначен заместителем командира 36-го минно-торпедного полка ВВС Черноморского ВМФ.

28 сентября 1943 года шесть самолетов А-20G «Бостон» (американского производства) поднялись с аэродрома Геленджик и взяли курс на Констанцу: им предстояло уничтожить скопление вражеских кораблей и сам порт, через который шло снабжение немецких войск в Крыму.

При ясной погоде самолетам предстояло преодолеть над морем около 600 километров (и столько же, если удастся, в обратном направлении) и с малой высоты нанести удар шестью торпедами. Еще один «Бостон» – седьмой – с большой высоты должен был зафиксировать результаты налета.

Об этом рейде в мемуарной литературе написано немало и… по-разному.

Кто-то считает его героическим. Кто-то пытается анализировать. Третьи говорят, что это была одна из самых неудачных операций в хронике наших ВВС второй половины войны.

В одних источниках сказано, что на базу вернулся один наш самолет и еще один совершил вынужденную посадку на своей территории. По данным других, вернулись четыре самолета. Точно известно, что на подходе к цели шестерка «Бостонов» была обнаружена летающей лодкой противника – внезапность удара была сорвана. Самолеты встретил заградительный огонь высокой плотности.

«Бостон» полковника Бидзинашвили торпедировал немецкий транспорт, но сам был подбит. Горящую машину летчик направил на нефтехранилище. Экипаж – сам командир, штурман капитан Кордонский, бортрадист Кузнецов и стрелок Бородин – погиб…

А 30 апреля 1944 года в газете «Известия» был опубликован Указ о награждении орденом Красного Знамени группы… летчиков-испытателей «за образцовое исполнение заданий Правительства по испытанию новых самолетов». Среди них – фамилия Ш.Б. Бидзинашвили…

Из воспоминаний ветерана завода Л.Н. Шубенковой:

– Беспечный отдых с детским садом в Мальте… И вдруг тревожное, непонятное слово «война». Все чаще стали приезжать родители, отцы подолгу целовали детей... И еще одно новое слово «фронт».

Иногда воспитатели аккуратно заворачивали в пакетики положенные нам сладости и вели нас к насыпи железной дороги, где один за другим шли военные эшелоны. Ребята постарше брали пакетики и изо всех сил кидали на отрытые платформы. Редкий пакет достигал цели. Мы собирали рассыпанное и, дождавшись очередного эшелона, снова бросали свои подарки солдатам.

Совсем другим показался нам город после возвращения с дачи: опустевшие полки магазинов, бумажные полоски, крест-накрест наклеенные на окна, тревожные звуки учебной сирены. В доме на стене появилась большая географическая карта с красными флажками, обозначавшими линию фронта. Потом вдруг двор наш стал тесным: появились новые жильцы – эвакуированные. В каждой квартире, а порой и в одной комнате, селилось 2-3 семьи.

В помещении 34-й школы развернули госпиталь. В остальных школах занятия шли в три смены. Учителями в младших классах работали десятиклассницы: в первую смену учились сами, а во вторую учили нас. Не хватало учебников, перьев, чернил, но главное, не было тетрадей. Особенно трудно приходилось первоклассникам. Бывало, отец всю ночь сшивал и аккуратно линовал в косую линейку тетради из старых чертежей, а я, едва придя в школу, разрывала ее на листочки, чтобы поделиться с подругами.

Первая наша помощь взрослым оказалась не очень удачной. Никто не доверял нам денег и карточек, чтобы сходить в магазин, зато охотно оставлял под нашим присмотром детей. С теми, кто был постарше, больших хлопот не было. Единственной нашей задачей было следить, чтобы они не выбежали на дорогу или не ушли далеко от дома.

Труднее было с грудничками. Колясок тогда не было, а носить ребенка, даже по очереди, было сущей мукой. Там же, на улице, мы их пеленали, кормили из бутылочек, оставленных родителями. Когда приходило время идти в школу, нас подменяли те, кто уже отучился. Конечно, только острая нужда заставляла родителей доверять нам своих малышей.

Ходили по квартирам, собирали пустые бутылки под горючую смесь, помогали взрослым собирать у населения вещи в фонд обороны страны. Потом за эти вещи призы разыгрывались в лотерею, устраиваемую в Доме культуры. Чаще на билетике было написано: «Спасибо, ты помог фронту». Но однажды, к неописуемой радости всего двора, я выиграла гитару. Вот только играть на ней никто не умел.

Каждое утро во всех квартирах с нетерпением ждали прихода почтальона. Там, куда приходили солдатские треугольники писем, поселялась радость, но иногда почтальон приносил похоронку, и тогда из квартиры слышались сдавленные рыдания женщин.

Я не помню, чтобы мы, дети, в войну голодали, но нам очень недоставало сладкого. Немалую роль в нашем рационе играли обеды, за которыми я каждый день ходила на фабрику-кухню с судочками, и обычно в верхнюю кастрюльку выдавали какую-нибудь кашу, которую иногда поливали ложечкой вишневого варенья. Вот из-за этих-то 2-3 вишенок младший братишка неизменно сопровождал меня в столовую, опасаясь, как бы я по дороге домой их не слизнула.

К сожалению, нас мало интересовали имена тех, кто заботился о нашем питании. А кормили все военные годы нас хорошо. Даже суп из крапивы был необыкновенно вкусен, но особенно славился, да и теперь славится, хлеб, выпеченный в пионерлагере «Ленинец».

Среди тех, кто ранним майским утром бежал к завкому, чтобы еще раз услышать радостную весть о победе, было много детей. После митинга мы бросились в магазин, где до войны продавались игрушки. Нам казалось, что вот кончилась война, и сразу все станет как прежде, снова я увижу ту куклу с закрывающимися глазами, которая когда-то стояла в витрине и о которой я мечтала всю войну...

В одном из отчетов германской военной разведки (абвер) начала «Восточной кампании» говорится:

«…Большее впечатление на немецких офицеров произвели двухмоторные бомбардировщики СБ-2 и ДБ-3. Эти самолеты также нельзя назвать удачными во всех отношениях, но, тем не менее, их использование внушало русским надежду на успех. По скорости и на больших высотах они практически не уступали нашим Ju88 и He111, но радиус их действия был меньше, бомбовая нагрузка – ниже, а оборонительное вооружение – слабее.

Скорость самолетов СБ-2 составляла приблизительно 390 км/ч, экипаж 3 человека, а вооружение состояло из трех пулеметов на шкворневых установках. Сила оборонительного огня была недостаточной, несмотря на наличие нижней гондолы, о которой немецкие летчики не знали перед войной и которая позволяла вести огонь вниз, назад и в стороны. СБ-2 могли нести 1 000 кг бомб, однако нет сведений о применении бомб калибром более 250 кг. Главной слабостью этих самолетов являлась их легкая воспламеняемость. Топливные баки были еще не протектированными, и расходные бачки под моторами легко поджигались огнем истребителей, а это приводило к загоранию моторов.

Труднее было сбить ДБ-3. Летчик был хорошо защищен броней, топливные баки – протектированные и, в целом, конструкция этих самолетов была более прочной и поэтому менее уязвимой для стрелкового оружия. Скорость их была практически такой же, как у СБ-2, но бомбовая нагрузка – большей.

Лучшим советским бомбардировщиком считался Пе-2, который применялся во все возрастающих количествах с осени 1941 года. Он являлся скоростным и высокоманевренным, имел хорошую зону обстрела вверх и вниз, и его нелегко было сбить из-за того, что весь самолет, включая моторы, было тяжело поджечь…»

Король Британии Георг приветствует лейтенанта Кузнецова

Иннокентий Васильевич Кузнецов родился 12 декабря 1914 года в селе Дума (ныне Нукуты Аларского района Иркутской области) в крестьянской семье. После смерти отца в 1923 году на руках матери, Анны Петровны, осталось пятеро детей. Однако, несмотря на то, что жили Кузнецовы на грани нищеты, Иннокентий закончил школу-семилетку, а позднее – и курсы трактористов. Некоторое время работал в местном колхозе разъездным механиком от МТС, но хронический голод в деревнях в 1934 году вынудил Кузнецовых ехать на прииски.

Месяц дорожных мытарств неожиданно закончился на станции Иннокентьевская, где вся семья завербовалась на строившийся авиазавод. Иннокентий был землекопом, слесарем, мастером. По неписаному молодежному закону тех лет, он поступил в парашютную школу и на всю жизнь сохранил в памяти свой первый прыжок 18 августа 1935 года. Без отрыва от производства закончил Иркутский аэроклуб, получив свидетельства пилота и летчика-инструктора. Именно здесь, по его собственным словам, он «обрел крылья и умение летать».

Способности Иннокентия были замечены, и в 1938 году по рекомендации комсомола его направили в Батайскую истребительную авиашколу. Позднее Иннокентий Васильевич с грустью вспоминал, что в летной школе, где изучались основы высшей математики, а также физика, с его «сельским образованием» ему приходилось затрачивать в пятьдесят раз больше усилий, чем остальным. И это, наверное, был его первый подвиг – совершил почти невозможное...

В 1940 году новоиспеченный младший лейтенант Кузнецов получил распределение в Белорусский Особый военный округ (Западный ОВО), в 129-й истребительный авиаполк. Эта часть находилась на самом острие печально известного «Белостокского выступа».

В тот страшный день 22 июня в воздушных боях при непрерывных бомбежках и артобстреле были уничтожены почти все самолеты полка. Правда, эскадрильи не сдались без боя: наши летчики в тяжелом воздушном бою сбили 3 немецких самолета, и факты говорят о том, что один из них сбит был Кузнецовым. Уже к вечеру летное поле Тарново было перепахано гусеницами немецких танков. Иннокентий Кузнецов вместе с другими «безлошадными» летчиками и техниками отходил к Белостоку. Через немецкое окружение удалось пробиться по болотам, и спустя несколько дней около сорока человек – все, что осталось от авиаполка – вышли к своим...

И все это время, с начала войны, родные считали Иннокентия пропавшим без вести. Лейтенант Александр Кошелев 10 ноября 1941 года писал с фронта в Иркутск: «Мама, к вам есть одно поручение. Мы живем вместе с другом, с которым вместе на заводе работали. Нужно вам сходить к его родным, а то он связь потерял и не знает, где они есть. Если они куда переехали, то узнайте адрес. Они жили: строительный барак 7, комната 27, Кузнецов Михаил. Это его брат, Иннокентия. А там знают, где живет мать, они скажут... Пишите по этому адресу: Действующая армия, полевая почта 570, 180 ап, 3 эск. (мне)...»

Окончательно Кузнецовы узнали, где был Иннокентий и как он воевал, когда получили вырезку праздничного номера фронтовой газеты от 23 февраля 1942 года с заметкой «Командир, выросший в боях с оккупантами»:

«Великая Отечественная война с немецкими захватчиками закалила наши командные кадры, выдвинула огромный слой боевых талантливых командиров, испытанных в боях и до конца верных своему воинскому долгу и командирской чести. К числу таких командиров относится и командир подразделения старший лейтенант тов. Кузнецов. Он участвует в Великой Отечественной войне с первых дней, и его истребитель не раз наносил сокрушительные удары по фашистским стервятникам. Отличный воздушный боец, он умело передает молодым летчикам свой богатый боевой опыт. Партия и советское правительство достойно оценили заслуги т. Кузнецова. Его грудь украшают два ордена Красного Знамени и Красной Звезды...»

Многие ли в начале войны могли удостоиться трех орденов за семь месяцев?

...Осенью 1942 года 1-ю гвардейскую авиадивизию, куда входил и 30-й ГИАП, перевооружали новой техникой. Некоторое время, как свидетельствуют записи в личном деле И. Кузнецова, он летал на Як-1, а затем к ним поступили американские П-39 «Эйркобра». Гвардии старший лейтенант успешно освоил оба типа истребителей: Як-1 даже малоопытными летчиками «объезжался» быстро, а с «коброй» ему довелось познакомиться еще в Кинешме.

Но перевооружался и противник. 3 марта 1943 года «кобры» в районе Курска встретили незнакомые тупоносые машины с крестами. «Мы летели двумя парами, когда чуть в стороне и ниже увидели шестерку немецких истребителей, – вспоминал Иннокентий Васильевич. – Чего тут не атаковать – всего по «полтора» фрица на брата, да и преимущество в высоте наше!

Скомандовал я своему ведомому – и вниз. С первого захода завалил одного. Только смотрю: ведомого нет. Оказывается, я атаковал одну шестерку, а на моих товарищей свалилась сверху вторая шестерка и связала их боем. Остался я один против пятерых. Окружили они меня, грамотно так закрутили – и подожгли. Делать нечего, надо выходить из боя, тянуть к аэродрому.

Только черта с два! Пристроились эти пятеро за моей горящей «коброчкой» и расстреливают, как в тире. Один, особенно нахальный, почти на хвост сел – видно, ждал, когда летчик с парашютом вывалится, чтобы очередью прошить. Как же стряхнуть его с хвоста? Резко сбрасываю газ, рву ручку на себя: самолет задирает нос, и... скорость гасится. А фашист не успел среагировать. Вижу – он уже чуть впереди и внизу. Решением это назвать нельзя. Мелькнуло только: «На, мать твою!» И камнем на него. Удар! Треск... Жгучая боль по ногам...

Из-под купола парашюта Иннокентий видел, как вниз осыпаются перемешавшиеся обломки двух самолетов. Так состоялось знакомство с новыми немецкими истребителями «Фокке-Вульф-190». Впрочем, бой на этом не закончился. «Подвешенный» летчик в горящем комбинезоне стал мишенью для немцев. Спасло то, что высота была уже небольшой.

Однако злоключения продолжались – Кузнецов приземлился на нейтральной полосе, вблизи вражеских окопов. Немцы тотчас же организовали группу захвата, и у Иннокентия с его израненными ногами и обширными ожогами шансов уйти почти не оставалось. Выручили наши артиллеристы – открыли заградительный огонь, преследователей накрыли, а тем, кто был в окопах, не давали и головы поднять.

«Пехотинцы тащили меня на плащ-палатке, говорили, что видели таран, и что немец не покинул падающий самолет – вместе с ним грохнулся вон за тем бугром…»

После этого боя командир полка майор И.М. Хлусович в первый раз ходатайствовал о представлении гвардии старшего лейтенанта И.В. Кузнецова к званию Героя Советского Союза:

«Командир эскадрильи тов. Кузнецов в 32 воздушных боях сбил лично 7 самолетов (4 бомбардировщика и 3 истребителя) и в группе – 15 самолетов противника. В проведенных 178 воздушных боях его эскадрильей сбито 78 самолетов противника».

Этот документ был «оставлен без последствий». Второй раз за награждение Кузнецова Золотой Звездой хлопотал в 1943 году сам командующий 16-й Воздушной армией С.И. Руденко. И летчик получил... орден Красного Знамени и звание капитана.

Третье ходатайство, представленное в 1944 году, было также «замято».

Зато была получена самая неожиданная и необычная награда.

Посетивший советскую передовую американский посол А. Гарриман передал от имени английского короля личный адрес, который для советского летчика начинался до смешного непривычно – каждое слово с большой буквы:

«Георг Шестой – Милостью Божьей Король Великобритании, Ирландии и Британских Доминионов, Защитник Веры, Император Индии и Основатель Самого Высшего Ордена Британской Империи приветствует гвардии старшего лейтенанта Иннокентия Васильевича Кузнецова...»

И далее монарх ставил Кузнецова в известность, что ему (к тому времени уже капитану) присваивается титул почетного члена указанного Высшего Ордена с вручением награды. Присвоив Кузнецову Британский Рыцарский крест за победы, одержанные на истребителях «Харрикейне» и «Эйркобре», Георг VI отметил русского летчика, как пример воинской доблести для своих верноподданных, которые не очень-то жаловали эти самолеты. А вот для нашей военной бюрократии это был пример оперативности: указ был подписан в Сент-Джеймском дворце 19 ноября 1943 года, а уже в январе 1944-го «награда нашла своего героя» на полевом аэродроме под Калинковичами.

И еще. Оказывается, обладателями самого высшего ордена Британской империи в нашей стране были всего 7 человек – в основном, маршалы и генералы...

В апреле 1945 года Иннокентий Кузнецов совершил свой второй воздушный таран. Ведомая им четверка истребителей над Штернбеком встретилась с двенадцатью «Фокке-Вульфами-190». Повторилась ситуация двухлетней давности. Немцы атаковали превосходящими силами, однако Иннокентию сразу удалось сбить их ведущего. В это время вражеская пара набросилась на ведомого Кузнецова.

«Фоккеры» были совсем рядом, времени на маневрирование и прицеливание уже не было. «Решение идти на таран... Да не решение это, а одновременное движение души и мускулов. На обдуманное решение время требуется, а в воздушном бою его не бывает». Грохот удара и скрежет металла были последними звуками для немецкого летчика. Иннокентию же свою поврежденную «кобру» удалось дотянуть до линии фронта и посадить на нейтральной полосе...

На счету заместителя комполка гвардии майора И. В.Кузнецова было 356 боевых вылетов и 27 официальных воздушных побед: 15 самолетов сбитых лично и 12 – в группе. Фактически их было больше (вспомним, что майор Хлусович называл 15 групповых побед еще в апреле 1943 года. Не всегда регистрировались сбитые самолеты, упавшие на вражеской территории или «забытые» в горячке отступлений в начале войны).

Его боевой счет уже давно «тянул» на звание Героя Советского Союза, но Иннокентий Васильевич был награжден «всего лишь» орденами Красного Знамени, орденом Красной Звезды и 4 медалями. К концу войны Золотую Звезду иногда вручали летчикам, имевшим куда более скромные заслуги, но И.В. Кузнецова «ограничили» орденом Александра Невского. Впрочем, эта редкая награда среди ветеранов подчас считалась даже более престижной (бывалые воины говорили, что «Герой 45-го – это не Герой 41-го»)...

В 1946 году после демобилизации И.В. Кузнецов возвращается в Иркутск, на авиазавод, где когда-то начинал путь в небо. В отделе кадров «летных» вакансий не нашлось, и мирный труд он начал мастером группы сборщиков-клепальщиков. Но вскоре ему удалось стать транспортным летчиком...

Через руководство завода и бывших однополчан, что «забрались повыше», удалось добиться вызова в подмосковный Жуковский, в летно-исследовательский институт Минавиапрома СССР (теперь ЛИИ им. Громова). Именно здесь у Иннокентия Васильевича появилась реальная возможность стать испытателем, пройдя учебные курсы параллельно с основной работой.

Упрямый сибиряк все же стал летчиком-испытателем и вновь попал на родной завод в 1954 году.

Время и преданность любимой работе ставит все на свои места. Последующая аттестационная оценка однозначна: «Имеет налет на испытаниях 800 часов 28 минут. За время работы на заводе аварий и поломок не имел. Общая оценка техники пилотирования отличная. В полетах вынослив, материальную часть эксплуатирует грамотно». За несколько лет в испытательных программах И.В. Кузнецов налетал 62 734 часа на бомбардировщиках Ил-28. В истории небесного долгожителя Ан-12 среди имен первых испытателей в основном известны лишь Я.И. Верников и Г.И. Лысенко. Но вместе с ними работал и И.В. Кузнецов.

В 1963 году Кузнецов уехал из Иркутска. Сначала он поселился в Ейске, потом перебрался в Геленджик. Тихо и незаметно прожил в курортном городке более 20 лет. О его боевом прошлом напоминали вышедший в 1980 году в «Воениздате» справочник-альманах «Бессмертные подвиги», где был отмечен его первый таран, да частые встречи с ветеранами и местными жителями по праздникам.

В 1989 году геленджикские ветераны организовали инициативную группу, которая поставила своей целью ходатайствовать об окончательном решении многолетнего вопроса о присвоении звания Героя Советского Союза И.В. Кузнецову. И в этом они были по-солдатски упорны. И вот в декабре 1990 года, наконец, получили письмо, в котором сообщалось что министр обороны Д. Язов «считает возможным присвоить Кузнецову И.В. звание Героя Советского Союза».

Василий Никитич Шульга, позднее ставший заместителем секретаря парткома завода, председателем Октябрьского райисполкома Иркутска, вспоминал:

– Мне было тогда не больше 16 лет, я работал в сборке. Домой уходили с завода редко – чуть перекусишь в заводской столовой, сглотнешь кусок черного, липкого, но такого желанного хлеба – и снова за работу. А когда уже совсем невмоготу – прикорнешь, где потеплее, поспишь час-два.

Помню, однажды проработал несколько суток, чувствую, не выдержу больше, пошел в общежитие. Едва ноги тащу, а сам думаю: дома хоть умоюсь, как следует. Прихожу к проходной, протягиваю пропуск, а кабинщица говорит: «Не твой это, не выпущу, пока не разберемся, в чем дело!»

Оказывается, я так осунулся за эти дни, что не походил на фотографию в собственном пропуске. Ну, пока выясняли, я уснул тут же, в проходной. Не один я так работал, все, весь завод, да и нельзя было иначе: война шла суровая...

«…Несмотря на потери от бомбежек, захват отдельных предприятий в западных районах России и поспешную эвакуацию в первые месяцы военных действий, советская военная промышленность в целом, и авиационная в частности, сумели быстро развернуться в новых районах за Волгой, Уралом и в Восточной Сибири, и практически без сколько-нибудь значительной задержки начали производить новое вооружение (самолеты в том числе) для оснащения действующей армии и пополнения потерь, понесенных РККА с июня 1941 года.

Люфтваффе не смогли разрушить военную промышленность России на начальном этапе и препятствовать ее эвакуации на восток, а также вывести из строя вновь построенные заводы на новых местах дислокации.

Невзирая на срочную эвакуацию, русские сумели в короткие сроки наладить работу военных предприятий в восточных районах, не потеряв при этом как заводского оборудования, так и квалифицированного персонала, хотя на новых местах и приходилось привлекать неподготовленных рабочих. За небольшой отрезок времени были не только восстановлены темпы и объемы производства вооружения, но даже и увеличены по сравнению с предвоенным временем.

Это был настоящий подвиг, который поразил немецкое командование...»

(В. Швабедиссен, ветеран Люфтваффе).

– На завод я пришла неграмотной, – вспоминала Екатерина Андреева. – Взяли меня курьером, а я попросилась к шлифовальному станку. Обучилась быстро, стала выполнять норму на 150 процентов. Как-то попыталась работать на двух станках, смотрю – дело выходит. Так постоянно на двух и работала. Хотелось как можно больше сделать для фронта, ведь там был и мой брат Степан, награжденный за мужество орденом…

Война показала, что нет неженских профессий. Литейщицей 4-го разряда стала Мария Маклакова, и работала не просто хорошо, а стала лучшей в своей профессии. Это был первый, но не единственный случай работы женщины на плавке. Освоили женщины и кузнечное дело. Харитина Мирошникова, Нина Мушакова, Клавдия Жукова, Авдотья Самарина были первыми в кузнице – по две нормы выполняли.

«Паша Балакина работает на станке большой мощности, – писала заводская газета, – ее ежедневная выработка 180-200 процентов. Она не скрывает, что работать очень тяжело, что сильно болят руки, но когда ей предложили перейти на легкий станок, она ответила: «А кто же будет работать на тяжелых? Мужчин у нас не хватает». Недавно Паша вступила в ряды членов партии…»

Заводской коллектив в те годы пополнился наполовину молодыми, еще не опытными рабочими. Иные приходили в заводские цеха сразу после окончания семилетки, и их руки, еще не позабывшие кляксы школьных чернил, становились руками настоящих мастеровых. Подчас таким мастеровым было по 15, 14, а то и 13 лет.

Таня Камелина летом 1941 года только закончила семилетку. Война сделала 15-летнюю девочку заводчанкой. Сначала взяли в контору – уж больно хрупкой она казалась. Но настойчивая, сообразительная Таня рвалась на производство, и вот она слесарь-монтажник. Рано начался трудовой путь и Нины Затопляевой, ставшей медником...

Примерам этим нет числа. Даже «зеленые фабзайцы», едва приступив к работе, уже на второй, третий день удивляют своих мастеров выполнением норм. Четырнадцатилетние девчушки из детского дома старательно осваивают рабочие профессии и в результатах труда быстро догоняют своих сверстников-мальчишек.

14-летним пришел на завод Николай Зорин, 13-летним – Вилли Рачковский, а токарь Карымов – даже в 11 лет.

Коля Сахаровский в 16 лет завоевал звание лучшего молодого слесаря завода. Пятнадцатилетний Алеша Русаков за полтора месяца познал все секреты клепального дела и стал лучшим молодым клепальщиком предприятия. Аня Уралова сама в короткое время вышла в лучшие клепальщицы и еще успела обучить одновременно той же профессии пять ребят.

Завод принял в свои цеха и 127 ребят из детдома, которым было по 13-14 лет. Заботой окружили заводчане сирот: кормили, как могли, одевали, учили мастерству. Овладев несложными профессиями, они быстро становились самостоятельными рабочими, даже передовиками труда. Такими были Алексей Амбросов, Николай Такан, Владимир Тимофеев, Сергей Богданов, Константин Теплов, Павел Ершов. Ребята с энтузиазмом, свойственным юности, активно включились в заводскую жизнь. Они создавали комсомольско-молодежные бригады, становились на стахановские вахты, соревновались за звания лучших в своей профессии.

Нелегко давался этот титул, и все же его заслуженно носили многие. Среди них – Катя Нецветаева, Виктор Горбачевский, Иван Смирнов, Николай Терещенко, Алексей Русаков. Трудно рассказать обо всех, но вот хотя бы Катя Нецветаева. Ей едва исполнилось 16 лет, как война заставила ее пойти на завод. Решила: «Буду работать так, чтобы дать братьям на фронте больше боевого оружия!» И ее работа на револьверном станке стала стахановской: там, где раньше изготовлялось 40-50 деталей, она делала 100-110. Но и этого Кате казалось мало, и она покорила сугубо мужскую специальность – стала наладчицей станков.

Лучшему молодому клепальщику завода Алексею Русакову - только 15 лет, а его трудовой стаж начался год назад. Алексей работал ежедневно за двоих-троих взрослых. Если в группе случалось трудно с выполнением задания – вся надежда была на Русакова.

Сплоченный воедино стремлением «Все для фронта, все для победы» коллектив иркутских авиастроителей работал с ежемесячным перевыполнением плана. В июле 1942 года директором завода становится генерал-майор инженерной службы Виктор Иванович Абрамов, заменив отозванного в Москву И.Б. Иосиловича. Главным инженером назначается Кирилл Александрович Петров. В августе того же года и завод получает новое задание – запустить в серийное производство самолет Ил-4.

Чтобы одолеть голод, сажали огороды. Каждый кусочек земли становился овощной грядкой или картофельным полем. Индивидуальное огородничество росло год от года. В 1944 году уже 45 процентов заводчан имели огороды, которые занимали 220 гектаров. Завод помогал, чем мог: выделял участки земли, на страницах заводской газеты печатал советы, как достичь высокого плодородия, в Доме культуры устраивал выставки урожая.

Но уж обработка земли, транспорт, семена – это все сами. У завода общая забота – подсобное хозяйство, и немалое: на 816 гектарах сеялись овес, рожь, ячмень, 420 – занимал картофель, 206 – под овощами. При этом еще были организованы бригады по ловле рыбы, заготовке ягод, грибов, охотничьи бригады.

А чтобы победить холод, в тайге заготавливали дрова. И тут завод был помощником – дровозаготовки велись планово, вывозился лес сообща. Но дров все равно не хватало, мерзли отчаянно! Тогда в домах появились железные печурки, которые топились щепками. На кухнях шумели примусы, коптили керосинки, в которые часто доливали воду, потому что керосин выдавали по талонам, и так мало...

Снова в дома вернулись керосиновые лампы: электроэнергию требовали станки.

Приспосабливались ко всему. Нет масла, жира, маргарина – картошку можно поджарить, если в сковородку налить вкусной ангарской воды (это называлось «поджаренная на ангарине»). Мучительно переживали курящие отсутствие табака, нет махорки – курили мох, шалфей, а потом стали выращивать табак сами.

От постоянного недоедания при непрерывной тяжелой работе появились грозные признаки жесточайшего и страшного заболевания – дистрофии. И завод принимает меры по поддержанию здоровья заводчан: круглые сутки работает столовая, где выполняющие срочную работу получают так называемое горячее питание – суп, правда, жидкий, но с ржаными галушками. Еще открыли диетстоловую для ослабленных, а 27 сентября 1943 года недалеко от Мегета – заводской дом отдыха. Многим заводчанам он поддержал здоровье!

Кавалер Золотой Звезды

Павел Тихонов родился в 1908 году в деревне Обшаровка Спасской волости Самарской губернии (позже – Куйбышевская область). После окончания шести классов работал в крестьянском хозяйстве. В 1930 – 1936 гг. служил в армии, в Петергофе окончил школу младшего комсостава, а в 1934 году – Луганскую школу военных летчиков. Служил в бомбардировочной авиации Белорусского и Забайкальского округов. После демобилизации в 1936 году работал в гражданской авиации в Уфе, Казани, Душанбе. С января 1941 года переводится пилотом 3-го класса в 11-й Иркутский гидроотряд. Летает на линии Иркутск-Якутск. С августа 1941 года П. Тихонов – в авиации дальнего действия, командует эскадрильей. С декабря 1941 г. по апрель 1944 года экипаж Тихонова совершил 224 боевых вылета, из них 210 – ночью. В представлении командования на присвоение П.И. Тихонову звания Героя Советского Союза говорится: «В боевой работе тов. Тихонова характерно то, что у него высокое летное и тактическое мастерство неразрывно связано с отвагой и смелостью, доходящей до дерзости. Стиль его работы – использовать все боевые средства своего самолета, вплоть до штурмовки с бреющего полета наземных частей и техники противника из всех огневых точек самолета. Так, с 13 по 21 марта 1942 года совершил 16 боевых вылетов в районы города Любань, деревни Подберезье и железнодорожной станции Чудово, где экипаж производил бомбометание с высоты 900-2 400 метров и обстреливал живую силу и технику противника из всех пулеметов. 14 января 1943 года днем после бомбардирования полевого аэродрома в районе Сталинграда экипаж также дважды обстрелял цель из пулеметов. По данным разведки, на этом аэродроме было уничтожено за день до 15 самолетов противника. 30 января 1944 года с высоты 1 000 метров бомбардировал станцию Щигры. Серия бомб была положена на эшелоны противника. Совершил 8 боевых вылетов за период с 25 по 30 сентября 1942 года, громя противника на подступах к Сталинграду, и 8 боевых вылетов в январе 1943 года – на уничтожение окруженной под Сталинградом группировки…» 19 августа 1944 года гвардии майору Павлу Ивановичу Тихонову было присвоено звание Героя Советского Союза. Награжден двумя орденами Ленина, двумя орденами Красного Знамени, медалями. После демобилизации в 1945 году работал летчиком на Иркутском авиационном заводе. Трагически погиб 28 сентября 1946 года. Похоронен в Иркутске.

Заводчане работали и жили, согревая друг друга помощью и сочувствием. Особая забота – дети, которых осиротила война. Женщины на общезаводском собрании постановили: «Не будет в нашей стране обездоленных ребят!» И тут же начался сбор средств в фонд детей-сирот.

«Секретарю Иркутского горкома ВКП(б) т. Цукановой

В ответ на обращение женщин города о помощи детям фронтовиков и детям, пострадавшим от войны, мы, женщины завода, путем сбора по подписным листам, устройства вечеров и лотерей собрали и сдали на счет № 160101 ко дню годовщины Красной Армии 100 тысяч рублей.

По поручению женщин-общественниц: Абрамова, Петрова, Ситникова, Качкина, Тихомирова».

«Прошу передать приветствие и благодарность женщинам-общественницам завода, проявившим горячую инициативу и собравшим 100 тысяч рублей в фонд помощи детям.

Секретарь Иркутского горкома ВКП(б) Цуканова».

«Высшая правительственная.

Товарищам Абрамовой, Петровой, Качкиной, Ситниковой, Тихомировой.

Передайте всем женщинам-общественницам завода, собравшим 100 тысяч рублей детям фронтовиков, мой братский привет.

И. Сталин».

Помогали армии, проводив ближних на фронт и создавая оружие. Помогали, отчисляя в фонд обороны однодневный или недельный заработок, внося драгоценности, облигации. Даже дети сдавали в сберкассы, где принимались средства в фонд обороны, свои копилки. Собранные деньги шли на вооружение. Заводчане совместно со всеми иркутянами построили в 1942 году самолет, на котором воевал Герой Советского Союза летчик Крохалев.

Деньги шли и на помощь семьям фронтовиков. Заводчане лишали себя необходимого, чтобы помочь другим.

«Высшая правительственная.

Директору завода, парторгу ЦК ВКП(б).

Прошу передать рабочим, работницам, инженерно-техническим работникам и служащим завода, собравшим дополнительно 100 050 рублей на строительство вооружения для Красной Армии и оказание помощи семьям фронтовиков и детям, пострадавшим от немецкой оккупации, мой братский привет и благодарность Красной Армии.

И. Сталин».

Двенадцать раз за время войны обращался Председатель Государственного Комитета Обороны и Верховный Главнокомандующий к заводчанам со словами благодарности.

Заводчане всю войну собирали и отсылали на фронт подарки. Фронтовикам вышивали кисеты, носовые платки, вытачивали зажигалки, собирали бритвы, конверты, почтовую бумагу. Отправляли на фронт и теплые вещи, которые собирали в коллективах. На заводе было открыто два пункта приема, и почти каждый заводчанин отдал по две-три вещи.

Например, работник Цеколодкин сдал за один раз теплый лыжный костюм, суконные брюки, две пары теплого белья, носки, суконные портянки. Старик Иванов принес нательное белье: «У меня сын на фронте, если это белье не придется носить ему, пусть наденет другой боец Красной Армии». Домохозяйка М.Н. Веселовская сдала новое шерстяное белье, теплую рубаху, сшитую накануне ночью, валенки и сказала: «Любой фронтовик мне, как сын!»

Заводчане и сами ездили на фронт, сопровождая эшелон с подарками, как А.В. Погорелов, или в составе делегаций, о чем вспоминала Анастасия Кузнецова:

– Когда началась война, я училась в 4-м классе. Мои братья Иннокентий и Михаил ушли на фронт, а я пошла работать на завод, и вот меня, как лучшую стахановку, включили в число делегатов Иркутской области. Мы должны были вручать воинам подарки в честь 25-летия Красной Армии. Мы выехали 1 февраля 1943 года, сначала были в Москве, нас принял секретарь ЦК ВЛКСМ Михайлов, потом встречались с Щербаковым, а 23 февраля посетили воздушно-десантную школу. Лучшему курсу подарили баян. По пути к линии фронта мы проезжали Калугу, Масальск, множество разрушенных и сожженных деревень. Побывали в штабе армии, в полку танкистов, вручили бойцам подарки…

Война диктовала свои условия. И когда вопросы быта стали вопросами бытия, профсоюзный комитет много внимания и средств уделял этой стороне жизни заводчан. Большие средства расходовались на оказание материальной помощи, на дополнительное питание. Например, в 1943 году на лечебное питание была истрачена 41 000 рублей, а в 1944 – уже 201 тысяча.

Открыт дом отдыха для людей с ослабленным здоровьем. Под особую опеку взял профком семьи фронтовиков: в 1943 году для помощи им выделено 204 тысячи рублей, в 1944 году - 248 тысяч. В результате месячника помощи семьям фронтовиков собрано 200 тысяч рублей, 40 тонн овощей. А 785 детей фронтовиков посещали детские сады.

Только в 1944 году выдано этим семьям 1 564 ордера на промышленные товары и 19 тонн продуктов, привезено на топливо 2 874 кубометра дров и 115 тонн угля. Открыта диетстоловая для взрослых и диетстоловая для детей в возрасте от 4 до 7 лет из семей фронтовиков и многодетных семей.

Приходилось по-всякому бороться с трудностями войны. Вспоминали: вот, например, обувь. Новой купить было невозможно, иногда в порядке премии выдавали по ордерам, а ботинки, сапоги разваливались, как на огне горели, и открыли мы у себя в цехе сапожную мастерскую. Принес один пожилой рабочий немудреный сапожный инструмент, резина была – и чинил обувь рабочим бесплатно.

Имелся и свой парикмахер, инвалид финской войны. М.О. Прицкер. Он не мог выполнять тяжелую работу, но своими ножницами и бритвой всех приводил в надлежащий вид, создавая хорошее настроение. А начальник цеха М.Г. Лукьянцев организовал у себя в коллективе своеобразный «комбинат бытового обслуживания»…

Из отчета германской военной разведки:

«…В середине 1944 года установлено у русских наличие девяти авиационных моторостроительных заводов. Стало также известно о существовании 21 авиазавода, 8 из них выпускали истребители, 2 – штурмовики, 5 – бомбардировщики и 6 – транспортные и учебные самолеты. Еще несколько заводов находились в стадии строительства.

Серьезной проблемой советской авиационной промышленности остается нехватка квалифицированных рабочих кадров. По оценкам, в авиапромышленности используется около 500 тысяч человек, в основном женщин и детей. Все заводы работают на пределе своих возможностей.

Развивая свою военную промышленность, русские проявили такие невероятные способности, что германское руководство посчитало их просто нереальными. Например, целые заводы были демонтированы всего за несколько дней, погружены – вместе с рабочими – на транспортные средства, отправлены на новое место, размещены и вскоре готовы к возобновлению производства.

И все это – в невероятно короткие сроки. Более того, заводы быстро не только достигли своей прежней производительности, но и стали способны значительно увеличить выпуск готовой продукции…»

Наши «Пешки»

– Прожитое нельзя измерить никакой мерой, – такой фразой закончил свой рассказ о работе на Иркутском авиационном заводе мой старинный знакомый. И добавил:

– Только не называй моего имени.

– Почему? Ведь здесь все – правда.

– Тогда мы все работали так…

И я записал этот рассказ – со слов этого замечательного, скромного человека.

Война застала их в Иркутске. Все они, бортмеханики и мотористы, готовили к полетам вышедшие из заводских цехов самолеты – знаменитые пикирующие бомбардировщики Пе-2 генерального конструктора В.М. Петлякова, любовно прозванные «пешками» за их надежность, живучесть и боевитость.

«Она может выполнять все фигуры высшего пилотажа, это не машина, а чудо!» – так отзывался о самолете командир авиационного полка И. Полбин, защищавший небо Москвы и Подмосковья. А летчик П. Дерюжный после воздушного боя с истребителями фашистов сказал: «Наша «пешка» выходит в ферзи!»

Вот эти машины и готовили к первым полетам старшие бортмеханики В.Токарев и А.Лебедев, мотористы К.Сидоров, А.Ушаков, Д. Саломатов, П. Жабин, Е.Воронцов и Д. Ващук на летно-испытательной станции завода.

Во сколько смен работали авиаторы – трудно сказать. По приказу – одиннадцать часов в день при двух выходных в месяц, а по долгу – сколько требовал фронт: не уходили с завода по нескольку суток.

Не раз они обращались в военкомат с просьбой об отправке на фронт, но военком только благодарил за патриотизм да пожимал плечами: «Не могу, товарищи. Сам бы ушел, но приказ: надо работать здесь. Будет приказ отправить – отправлю».

И беспрерывно гудели моторы на летно-испытательной станции. Заводской поселок засыпал и пробуждался от короткого сна под этот шум. А иногда люди просыпались среди ночи оттого, что гул моторов вдруг прекращался.

Бригады Токарева и Лебедева провожали в испытательные полеты заводских летчиков Н. Бушкевича, Д. Тихомирова, А. Холодова и И.Яшина, ждали их возвращения, прислушивались к звукам гудящих в небе моторов, и каждый чутьем определял среди одинаковых, как близнецы, «свой» самолет, который готовил к полету. Они могли безошибочно – «по почерку» – определить и летчика, который ходит в воздухе или взлетает, или ведет самолет на посадку.

Вот на взлете заложил глубокий вираж при первом развороте – так, что консоль плоскости стала центром разворота – и ушел в зону Бушкевич. Только он, его опыт может позволить это. У других – иной стиль. Яшин как бы нехотя отрывается от земли, первый разворот делает далеко от аэродрома и даже чуть-чуть заносит хвост. Тихомиров долго прижимает машину к земле, а потом, набрав скорость, сделает «горку» и опять пойдет стригущим полетом, а уж потом по всем правилам сделает первый разворот и уйдет в зону.

И при посадке они по-разному подходят к земле. Яшин почти всегда чуть «не домажет» до посадочного «Т» или «перемажет», а то еще и «козла» себе небольшого дозволит. Тихомиров – тот любит запас: самолет в створы заведет издалека, к посадочной полосе точно, как по струне, выправится по «Т», а колесами коснется в начале полосы, с большим запасом на пробежку, и потом долго заруливает на стоянку.

Однажды ему такой запас помог. Дойдя до Байкала и сбросив болванки (да простят меня читатели за Байкал, но такое было в войну, «бомбометание» называлось), Тихомиров набрал высоту, и тут отказали оба мотора. Запуск не дал результата. Так и дотянул до аэродрома, планируя, и приземлился точно на полосу. Вот что такое запас высоты!

Назар Семенович Бушкевич приземлял самолет, как по заказу. Летчик школы Чкалова, любимец всего коллектива, такой же стремительный, как Чкалов, простой, бесхитростный, всегда окруженный рабочими. Так же, по-чкаловски, сколько бы ни было вокруг людей, открывал пачку «Казбека»: «Закуривай, ребята!» Да еще и добавит свою любимую поговорку: «Не дрейфь, кума!»

Несколько раз Бушкевич сажал самолеты на «вынужденную», когда казалось, что без потерь не обойтись. В 1938 году на самолете СБ не выпустилась одна «нога» шасси. Фигурами высшего пилотажа он старался как-то вытряхнуть ее, как сам потом рассказывал, но ничего не помогало. Директор завода И.Левин приказал покинуть самолет. Бушкевич передал приказ экипажу, а те говорят: «Как ты, так и мы!» – «Я сажать буду на одну ногу…» И ведь посадил, да еще как!

Чуть не весь завод сбежался тогда посмотреть на спасенный самолет, на мужественный экипаж. На руках несли летчика рабочие до летно-испытательной станции. Ликовали, шапки в воздух подбрасывали. Да и как не радоваться! Сейчас вон шайбу в ворота забросят – сразу объятия да поцелуи, а тут все-таки и люди и самолеты спасены.

Был и такой случай, уже во время войны, в 1942 году, когда самолет загорелся в воздухе. Две машины облетал в тот день Бушкевич, а вот с третьей не повезло: загорелся правый мотор. И на крыло он скользил, и пикировал, думал – собьет пламя. Не получилось. До завода далеко, не дотянуть. И Бушкевич приземлил машину буквально на пятачке, да еще экипажу из горящего самолета помог выбраться, разбив рукояткой пистолета остекление в заклинившем фонаре стрелка.

Помнят тот случай ветераны, бывшие тогда рядом с ним: П. Крейсик, П. Жабин, Н. Трубников, М. Барыкин. Многое помнят они, о многом могут рассказать. Стоит только спросить…

В декабре 1941 года нужда заставила отправлять иркутские самолеты на фронт по железной дороге. Сейчас трудно установить, кому принадлежит это мудрое решение, но выгода была явная: экономилось горючее, не нужно было отрывать экипажи для перегонки, на график доставки не влияла погода. Только пять суток хода требовалось экипажу до Москвы.

Так в самое тяжелое для столицы время там оказались две заводских фронтовых бригады – В.Токарева и А.Лебедева. Они выехали с первым эшелоном разобранных самолетов под руководством начальника вновь созданной службы Б. Белякова.

На пятые сутки подъехали к Москве. Днем отстоялись где-то в лесу, на тупиковой ветке, а ночью важный груз (как говорят железнодорожники, «негабарит»), громыхая на стрелках маневровых путей буферами, вышел на центральный аэродром завода имени Менжинского. Его встретила московская бригада во главе с начальником вновь созданного цеха Н. Губой, летчики-испытатели Герои Советского Союза Саранчев и Степанчонок.

Этой же ночью разгрузились, а утром два собранных самолета вышли в охранный круг над Москвой. Немцы не ожидали реактивных снарядов с самолетов. Новое оружие русских очень обескуражило их: после первых же встреч с «пешками» противник стал уклоняться от боя. Стоило им заметить черные подвески «эрэсов», они теряли строй и рассыпались в разные стороны или уходили.

«Пешки» быстро завоевали авторитет во всех войсках.

Рабочий фронтовой день заполнен до предела. «Негабариты» из Иркутска поступают все чаще и чаще – это завод набирает силу. Фронтовые бригады собирают «пешки», заправляют их, вооружают, облетывают и – экипажи из авиаполков уходят на задания.

Работали, не выходя из цеха, в котором оборудования – почти никакого.

– Да нам и уходить-то было некуда, – рассказывал парторг бригады П. Жабин. – Одно задание закончишь, за другое берешься. Тут же, в аэродромных времянках, и спали урывками, то днем часок-другой прикорнешь, то у ночи часа два-три прихватишь. А чтобы вдоволь выспаться – такого не бывало…

Дни, недели бежали, как минуты. В работе счет им потеряли. Наступил февраль. А мы, как уехали из Иркутска, еще в бане не были. Несколько раз пытались «побаниться», договоримся с санпропускником, приедем, а там с передовой бойцы моются.

За неделю перед Днем Красной Армии три раза пытались помыться – не вышло. Один раз начальник санпропускника пообещал: «Приезжайте. Только попозже». Приехали, а в бане опять с передовой моются, и еще несколько подразделений ждут очереди. Так и уехали «сухими».

22 февраля поехали без договоренности. Подошли к бане, а там опять фронтовики.

Ну, думаем, будем ждать, дальше терпеть не можем – уж и вошь появляться стала.

Подходит старшина:

– Вы что, ребята, с ополчения, что ли, такие грязные?

– Какое ополчение! Из Иркутска мы…

– А что же вы делаете?

– Самолеты для вас собираем.

– Ну, и как там у вас, в Иркутске?

– Когда уезжали, все было в порядке, все для фронта делаем, – отвечаем. – Но нам помыться бы, ведь два месяца в бане не были!

Как свернули мы разговор на баню, скис старшина:

– Не могу, братцы. Вдруг инфекцию занесете какую, а мне под трибунал?

– К кому же обратиться? Кто тут старший? – наступаем мы.

– Да не к кому: я здесь старший.

– Ну, раз старший – разрешай! Разрешай или погибнем от грязи…

– А ну, документы! – не спросил, а скомандовал старшина. Он долго рассматривал наши командировочные предписания, паспорта, проверял прописку и место работы (такой штамп в паспорте стоял). А потом, как бы про себя, проговорил:

– Семья у меня в Иркутске, а вестей никаких нет. Знаю, что под бомбежкой их эшелон был, а вот живы, нет ли… Ну, ладно. Беру под свою ответственность. Только вы раздевайтесь вот тут, в коридорчике, и часового своего поставьте, чтоб не общался с нашими. А в бане где-нибудь в уголочке пристройтесь. Ясно?

Очертили мы круг, сложили туда одежду и часового своего приставили, как старшина приказал. Вошли в мыльню. Где-то клокочет горячая вода, в пару и тумане тускло горит на потолке лампочка. Кажется, что тут можно различить? Но поднялось невероятное:

– Ваня?

– Витька, что ли? И Серега! Откуда? Куда? Какими судьбами?

– Неужто Миша? Здорово! Саня!.. Андрюха! Как воюете?

– Да нормально! – отвечают.– Немцам дров наломали! Технику побросали еще в декабре, а наши и сейчас ее убирают. Чистоту наводим к празднику!

Оказывается, встретились мы с сибиряками из белобородовской 78-й стрелковой дивизии.

Намылись мы вдосталь, спины друг другу потерли, напарились в парилке. О многом говорили с фронтовиками. Только не стали огорчать их, промолчали – как трудно в тылу, как люди мрут на заводе от голода и непосильного труда, от несчастных случаев, да и тягот жизненных. Как ночуют, не выходя с завода по нескольку суток, в теплых траншеях отопления. Как рабочие из цехов, роя по разнарядке могилы на кладбище, соревнование устроили: кто больше накопает. Правда, партком, узнав об этом, запретил такое «соцсоревнование». Теперь копают, не соревнуясь…

– Все в порядке, – говорим. – Вам вот помогаем. Походные ремонтные базы добровольцы на заводе построили и сами с ними на фронт ушли. Самолеты делаем, мины делаем осколочные. Вещи теплые собираем и подарки вам шлем. Когда мы уезжали, уже второй эшелон готовили с подарками, а в нем, кроме продуктов, еще и спиртик есть. А еще наши вот-вот должны танковую колонну «Иркутский комсомолец» отправить. Ее добровольцы-танкисты на заводе собирают…

Легко стало на сердце от встречи с земляками и, конечно, от хорошей бани. В тот же вечер мы узнали еще одну радостную весть. Летчик-испытатель из бригады москвичей, Герой Советского Союза Степанчонок при облете машины по большому кругу сбил фашистский самолет.

– «Катюши» помогли, - сказал он. Мы поняли, что хорошо сработали наши «эрэсы» – реактивные снаряды. 23 февраля герой нас всех пригласил на торжественный вечер в Москву, в Дом летчиков…

До апреля 1942 года работали фронтовые бригады иркутских авиастроителей на сборке самолетов в Москве. Потом выезжали в другие края, где воевали заводские самолеты: и в Германии были, и в Польше, и на востоке побывали, когда освобождали Маньчжурию от японских милитаристов. Тогда же подвижные ремонтные базы, собранные на заводе в 1941 году, помогали 17-й армии, перевалив хребет Большой Хинган, с боями войти в Китай, освобождая его от японцев.

В справочниках можно найти точные цифры: столько-то было построено самолетов за годы войны, танков, столько-то орудий… Но сколько человеческих жизней было унесено голодом, непосильным трудом в тылу, который тогда вторым фронтом назывался? Есть ли такие подсчеты? И кто помнит имена этих людей?

Совсем недавно довелось мне побывать на старом Ново-Ленинском, закрытом уже, кладбище, и именно на том его участке, где в годы войны «соревновались» бригады по копке могил. Трудно поверить, что это возможно, но это так: старые могилы сравниваются с землей, а на их месте, на закрытом уже кладбище, производят новые захоронения.

Как и кому это пришло в голову – не знаю. Может быть, под видом подхоронений, может быть, вообще, в обход всяких норм и правил: кто-то хорошо греет на этом руки, совершая насилие над памятью. В кучи мусора сваливаются памятники со скорбными надписями и фотографиями умерших – уже даже и шестидесятых годов.

На том месте, где в годы войны хоронили погибших на трудовом фронте заводчан, сейчас нет ни одного памятника, ни одного деревца – только обширная поляна с провалившимися могилами и осевшими холмиками. Ни имен, ни дат, ни памяти.

Может быть, как-то выделить это место? Неужели мы бессильны перед современными вандалами? Эх, как бы собраться нам с силами – всем вместе! – да поставить общий памятник героям тыла. И, если это возможно, восстановить их имена – как бы славно было…

Анатолий Денисевич,

заслуженный работник Иркутского авиационного завода.

С автором этого очерка мы познакомились 25 лет тому назад: газета «Советская молодежь», где я тогда работал, охотно печатала его воспоминания о военном лихолетье. Он и сейчас мне видится – высокий, сухощавый, седой. Владея доходчивой и ясной манерой письма, Денисевич был летописцем своего завода. С ним, заводом, почему-то в моем сознании прочно увязан и облик ветерана…

В который раз перечитал. Едва сошел снег, поехал в Ново-Ленино. Долго бродил по кладбищу. Справлялся в конторе. Нет, говорят, не помним этих могил, столько лет прошло. А сколько прошло-то? От начала войны – 70, от Победы меньше – 65: вроде бы, немного – по человеческим меркам.

Отчего же у всех нас эти мерки разные?

Кроме летчиков П.И. Тихонова и И.В. Кузнецова, за годы Великой Отечественной войны на фронте были удостоены звания Героя Советского Союза еще трое заводчан:

Николай Титович Романенков,

Василий Фролович Жуков,

Мария Никитична Цуканова.

С 1943 по 1945 годы награждены:

орденом Ленина – 10,

орденом Красной Звезды – 34,

орденом Трудового Красного Знамени – 23,

орденом «Знак Почета» – 44,

орденом Отечественной войны 1-й степени – один,

орденом Отечественной войны 2-й степени – 36 работников Иркутского орденов Ленина, Трудового Красного Знамени и Октябрьской Революции авиационного завода.

(В главе «Завод имени Сталина» использованы фрагменты из журналистских материалов Аллы Чарковой, Ливии Каминской, Натальи Федоровой, Сергея Вахрушева, Дмитрия Коровина).

Фотографии к главе V: (Кликните по фотографии для просмотра)

Связаться с автором книги (по вопросам приобретения печатного издания) можно по телефону 8 9500 506 572, Денискин Михаил Иннокентьевич.

• Расскажите об этом своим друзьям!

• «…Я знаю о своем невероятном совершенстве»: памяти Владимира Набокова
  
  Владимир Набоков родился в Петербурге 22 апреля (10 апреля по старому стилю) 1899 года, однако отмечал свой день рождения 23-го числа. Такая путаница произошла из-за расхождения между датами старого и нового стиля – в начале XX века разница была не 12, а 13 дней.
• «Помогите!». Рассказ Андрея Хромовских
  
  Пассажирка стрекочет неумолчно, словно кузнечик на лугу:
• «Он, наверное, и сам кот»: Юрий Куклачев
  
  Юрий Дмитриевич Куклачёв – советский и российский артист цирка, клоун, дрессировщик кошек. Создатель и бессменный художественный руководитель Театра кошек в Москве с 1990 года. Народный артист РСФСР (1986), лауреат премии Ленинского комсомола (1980).
• Эпоха Жилкиной
  
  Елена Викторовна Жилкина родилась в селе Лиственичное (пос. Листвянка) в 1902 г. Окончила Иркутский государственный университет, работала учителем в с. Хилок Читинской области, затем в Иркутске.
• «Открывала, окрыляла, поддерживала»: памяти Натальи Крымовой
  
  Продолжаем публикации к Международному дню театра, который отмечался 27 марта с 1961 года.
• Казалось бы, мелочь – всего один день
  
  Раз в четырехлетие в феврале прибавляется 29-е число, а с високосным годом связано множество примет – как правило, запретных, предостерегающих: нельзя, не рекомендуется, лучше перенести на другой год.
• Так что же мы строим? Будущее невозможно без осмысления настоящего
  
  В ушедшем году все мы отметили юбилейную дату: 30-ю годовщину образования государства Российская Федерация. Было создано государство с новым общественно-политическим строем, название которому «капитализм». Что это за строй?
• Первый фантаст России Александр Беляев
  
  16 марта исполнилось 140 лет со дня рождения русского писателя-фантаста Александра Беляева (1884–1942).
• «Необычный актёрский дар…»: вспомним Виктора Павлова
  
  Выдающийся актер России, сыгравший и в театре, и в кино много замечательных и запоминающихся образов Виктор Павлов. Его нет с нами уже 18 лет. Зрителю он запомнился ролью студента, пришедшего сдавать экзамен со скрытой рацией в фильме «Операция „Ы“ и другие приключения Шурика».
• Последняя звезда серебряного века Александр Вертинский
  
  Александр Вертинский родился 21 марта 1889 года в Киеве. Он был вторым ребенком Николая Вертинского и Евгении Скалацкой. Его отец работал частным поверенным и журналистом. В семье был еще один ребенок – сестра Надежда, которая была старше брата на пять лет. Дети рано лишились родителей. Когда младшему Александру было три года, умерла мать, а спустя два года погиб от скоротечной чахотки отец. Брата и сестру взяли на воспитание сестры матери в разные семьи.
• Николай Бердяев: предвидевший судьбы мира
  
  Выдающийся философ своего времени Николай Александрович Бердяев мечтал о духовном преображении «падшего» мира. Он тонко чувствовал «пульс времени», многое видел и предвидел. «Революционер духа», творец, одержимый идеей улучшить мир, оратор, способный зажечь любую аудиторию, был ярким порождением творческой атмосферы «серебряного века».
• Единственная…
  
  О ней написано тысячи статей, стихов, поэм. Для каждого она своя, неповторимая – любимая женщина, жена, мать… Именно о такой мечтает каждый мужчина. И дело не во внешней красоте.
• Живописец русских сказок Виктор Васнецов
  
  Виктор Васнецов – прославленный русский художник, архитектор. Основоположник «неорусского стиля», в основе которого лежат романтические тенденции, исторический жанр, фольклор и символизм.
• Изба на отшибе. Култукские истории (часть 3)
  
  Продолжаем публикацию книги Василия Козлова «Изба на отшибе. Култукские истории».
• Где начинаются реки (фрагменты книги «Сказание о медведе»)
  
  Василию Владимировичу в феврале исполнилось 95 лет. Уже первые рассказы и повести этого влюблённого в природу человека, опубликованные в 70-­е годы, были высоко оценены и читателями, и литературной критикой.
• Ночь слагает сонеты...
  
  Постоянные читатели газеты знакомы с творчеством Ирины Лебедевой и, наверное, многие запомнили это имя. Ей не чужда тонкая ирония, но, в основном, можно отметить гармоничное сочетание любовной и философской лирики, порой по принципу «два в одном».
• Композитор из детства Евгений Крылатов
  
  Трудно найти человека, рожденного в СССР, кто не знал бы композитора Евгения Крылатова. Его песни звучали на радио и с экранов телевизоров, их распевали на школьных концертах и творческих вечерах.
• Изба на отшибе. Култукские истории (часть 2)
  
  Было странно, что он не повысил голос, не выматерился, спокойно докурил сигарету, щелчком отправил её в сторону костра и полез в зимовьё.
• Из полыньи да в пламя…
  
  120 лет назад в Иркутске обвенчались Александр Колчак и Софья Омирова.
• Лесной волшебник Виталий Бианки
  
  На произведениях Виталия Валентиновича выросло не одно поколение людей, способных чувствовать красоту мира природы, наблюдать за жизнью животных и получать от этого удовольствие.