«Город мой, город на Ангаре»

Стихи иркутских поэтов

 

Геннадий Аксаментов

Аксаментов Геннадий Васильевич (род. в 1945 г. в Иркутске). Член Союза писате­лей России. Автор книг «Поэтические акварели» (1997), «Прохожий» (2001), «В ритме шага» (2005), «Одна жизнь» (2009) и др.

 

Иркутск в сентябре

Как легок дым родного очага

и утренников тишина прозрачна.

Мазками желтыми раскрашена тайга,

и опустел поселок дачный.

 

Студенты съехались, и даль пестра,

морозцем вспыхивает под лучами,

и есть запрет на тучи и ветра,

пока земля чревата овощами.

 

Недели золотого торжества

справляют улицы и парки,

и как бы память ни была черства,

ее согреют осени подарки.

 

Домой, домой, как ни приветлив мир,

душе везде недостает чего-то.

И хмелен нашей встречи пир,

хлопот осенних празднична работа.

 

 

Город

Смеркается, и август на исходе,

и близко время, право, золотое.

Настанет осень, съедутся студенты,

и их жилища яркими огнями

закружатся в веселом хороводе,

даря тепло и жизнь студеной ночи.

А улицей пройти в такую пору –

мелькают лица и не счесть улыбок,

не встреченных до этого, быть может,

но все ж знакомых, нужных мне, иркутских.

А там зима, и новые картины

сменяют поздней осени туманы.

И вот я с удивленьем понимаю,

что гОрода невольным отраженьем

я стал: и улыбаюсь по-иркутски,

как эхо, говорю его словами,

и думаю, как в те большие ночи,

когда над Ангарою мы склонялись,

а город нас за плечи обнимал.

И вот теперь, как молодость погибла,

и тех друзей по свету разметало,

и вырублены тополя живые,

а правда превратилась в ложь —

моей душе, остуженной и тихой,

он видится последним утешеньем,

теплом своим нас, бедных, согревая.

Он всюду рядом, и всего дороже,

что мы ему свои.

 

 

Землякам

Те, что в войнах полегли от пули,

те, что годы жили вопреки,

те, что гнулись, те, которых гнули,

мужики и бабы, земляки,

кровоточат ваши отраженья

в зеркалах бессонниц,

но порой

вглядываюсь в вас я, как в колодец

с чистой и студеною водой.

 

 

Тихий мир

О тихий мир! В забытом переулке

стареет тополь ветхий и ненужный.

По вечерам он слышит отзвук гулкий

походки одинокой и недужной.

Вздохнули ставни, лязгнули задвижки –

такая повседневная забота

– обратный звук шагов до поворота,

и вновь – дремота, сумрак, кошки, мышки.

 

 

***

Роняют пух в июне тополя,

приветлива прогретая земля,

лишь ветерок метели растревожит,

роняют пух в июне тополя.

 

Лишь ветерок метели растревожит

и, может быть, тоске моей поможет

причалить к берегу, где тишь и благодать,

он, может быть, тоске моей поможет.

 

Причалить к берегу, где тишь и благодать,

и где без боли можно вспоминать

родные голоса и лица,

уже без боли можно вспоминать.

 

Родные голоса и лица.

Я должен к ним когда-то возвратиться.

Роняют пух в июне тополя,

и ночь декабрьская снится.

 

Юрий Аксаментов

Аксаментов Юрий Петрович (1939, с. Петрово Жигаловского района Иркутской об­ласти – дата смерти неизвестна). Автор книг «Рябиновая гроздь» (1970), «Поединок» (1974), «Встречь солнца» (1975) и др.

 

***

Блистал Иркутск над гладью Ангары

В сентябрьскую безлунную погоду.

Качала ночь стеклянные шары

И погружала в медленную воду.

 

На горб моста, звенящ и возбужден,

Взбегал трамвай, спешащий к электричке.

В тылах предместий, с четырех сторон,

Маячили прожекторные спички.

 

Не разобрать, с какого этажа,

Как будто сбросив летнюю усталость,

Торжественна, свободна и свежа,

Высокая мелодия рождалась.

 

И было странно чувству моему

В знакомом месте обновиться разом.

Был город днем продымленным и грязным,

А что теперь случилось – не пойму.

 

Да это я, пожалуй, повзрослел.

И может, сам я с чем-то примирился?

Все некогда мне было – торопился.

А тут остановился – посмотрел.

 

 

Жены декабристов

Россия скована зимой.

В полях метель свистит неистово.

Дорогой многоверстовой

Увозят в ссылку декабристов.

 

А вслед (тревоги не укрыть)

На лошаденках заморенных

Спешат их участь разделить

Самоотверженные жены.

 

Ах, как пленяли их балы!

Ах, как столицы их пленяли!

С трудом паркетные полы

На санный путь они меняли.

 

Ни края нет и ни конца

Сплошной метельной круговерти.

Готовьтесь, хрупкие сердца,

Принять и подвиг, и бессмертье!

 

Все дальше царские дворцы.

Все дальше мстительные судьи.

Все ближе снежные гольцы.

Все ближе Родина и люди.

 

Валерий Алексеев

Алексеев Валерий Анатольевич (1923, Уфа – 2003). Член Союза писателей России. Автор книг «Паводок» (1970), «Станция Свеча» (1981), «Баллада о колокольне» (1992), «Соловецкий камень» (1998) и др.

 

Иркут

По шоссе бежит «Икарус»,

подгоняемый весной.

Надувая неба парус,

шар вращается земной.

Промелькнул шофер с домкратом,

парень взялся за кирку

и кривым мечом бурята

в берег врезался Иркут.

Он течет равниной голой,

в светлой памяти храня,

гул нашествия монголов,

эхо нынешнего дня.

 

***

О, Родина!

Косынка на ветру,

лукавый взгляд молоденькой рыбачки,

толстяк таймень,

очнувшийся от спячки,

секущий плавниками Ангару.

Плывущие к Байкалу облака

и ствол осинки в пламени багула,

и роща,

задрожавшая от гула застрявшего в грязи грузовика.

Летящие на лето журавли и зиму перебившиеся ронжи.

К чему им

берег Огненной земли?!

Для них Сибирь роднее

и дороже.

 

 

Пророк

В. Г. Распутину

Над судьбами пастбищ и пашен

навис затопления рок.

Но все же в Отечестве нашем

нашелся бесстрашный пророк.

Он пишет правдивую повесть,

прошлом заводит рассказ

и будит уснувшую совесть,

живущую в каждом из нас.

Радетелей с волчьим оскалом

к позорному ставит столбу

и вместе с несчастным Байкалом

печальную делит судьбу.

Министрам знаком его почерк,

им слова в укор не скажи!..

Зачем он о Правде хлопочет,

ведь люди привыкли ко лжи?!

К чему ему мерзость порока,

неравная с властью борьба?!

 

А разве еще у пророка

бывает иная судьба?!

 

 

Аввакум

Здесь, у Падунского порога,

на дно ушедшего в потоп,

под крышей Братского острога

страдал опальный протопоп.

И без фальшивого позерства,

похожий на живой скелет,

в сырой темнице Пустозерска

он просидел пятнадцать лет.

Презрев монаршью лесть и ругань,

бросая вызов небесам,

в нетопленом студеном срубе

он «Житие» свое писал.

Крамолы семя слал рисково

во все концы родной земли.

Тогда его враги раскола

в темнице заживо сожгли.

Не знали слуги дела злого,

что их в веках презренье ждет,

а старца огненное слово

дойдет до Пушкина, Толстого,

до наших правнуков дойдет.

 

 

Светлана Анина

Анина Светлана Брониславовна (род. в 1965 г. в Казахстане). Автор книги «Сказка про садовника».

На Ангаре

Дрожит над рекою трескучею хмарь.

Лежит бахрома на деревьях.

Повсюду Студеное зимнее русское чудо.

Крепчает и пробует силы январь.

 

И мнится – морозам не будет конца.

На окнах узоров прозрачные сетки.

Цветут белым инеем голые ветки

Торжественно-тихих берез у крыльца.

 

Дымят, разомлев от печурок, дома.

На

снег

высыпают

следов

синих

бусы —

Красавиц ли русых, юнцов ли безусых, –

Которым зима посвящает тома:

 

Живые тома белоснежных страниц,

Что в холод горячие чувства вплетают,

То пухом лебяжьим с небес опадают,

То льдинками

с длинных

пушистых

ресниц.

 

 

Борис Архипкин

Архипкин Борис Михайлович (1952, Иркутск – 2003, Иркутск). Член Союза писа­телей России. Автор книг «Стихотворения на льду» (1984), «Тон», (1993), «Яблоко из двух» (2001).

 

***

Заснеженный Иркутск.

Снега летят лениво.

Училище искусств.

Учительница линий.

 

Она карандаши

Очинивает длинно.

Сегодня – не спешим.

Цветастые витрины.

 

Неоново в глаза:

«Купите! Продается!»

И нечего сказать

О том, что не поется.

 

На улицах зима

Машин запрячет рейсы.

Ты варежки сняла,

Чтоб о снежок погреться.

 

***

А на окнах – карнизы резные,

Фонари, как цветы в сентябре.

Я стихи напишу о России.

Я стихи напишу о тебе.

 

Петухам так поется утрами!

Запишу этой песни мотив.

И уеду на скрипке трамвая,

Остановку свою пропустив.

***

Гюльнаре Катаевой

Губам хотелось губ, тепла,

На стенке радио играло.

А я ни слова не сказал

Девчонке с именем Гюльнара.

 

Смотря задумчиво на стол,

Свои мечты перебирала.

Я позабыл значенье слов

И помнил лишь одно – Гюльнара.

 

В Сибири холодно. Мороз

Засыпал спящие кварталы.

Скажите, кто в Иркутск принес

Такое южное – Гюльнара?!

 

Губам хотелось губ, тепла.

На стенке радио играло.

Прозрачно Ангара текла

Под новым именем – Гюльнара.

 

Памяти Бориса Десяткина

Весь город взбудоражь,

Обильная обида!

Вчера был вернисаж,

Сегодня – панихида.

 

Так сходятся порой

Истоки и остатки,

С цветами – Погребной,

В цветах – Борис Десяткин.

 

В Иркутске, как нигде,

Мы словно на ладони,

В усах и в бороде,

В кривом и сером доме.

 

Среди своих друзей

Не надо соответствий.

Впусти меня, музей,

Спроси и посоветуй.

 

Войду, купив билет,

И встану в центре зала:

Вот Павлова портрет.

Вот после смерти – слава.

 

Иркутску

Как сердцу предназначено быть левым,

Так мне такая выпала судьба.

Иркутские дома великолепны:

То грани, то рельефы, то резьба.

 

Он вольно свои улицы раскинул

Повдоль и поперечно Ангаре.

Река, а волны катятся морские –

Прохладно даже солнышку смотреть.

 

А солнце специально в воду смотрит,

Любуясь отражением своим.

Байкал себя продлил Иркутским морем,

Контракт взаимовыгодный продлим?!

 

Как стебель появляется из корня,

Так звук родится в недрах тишины.

Спасибо, что ты есть, великий город,

На карте и в истории страны!

 

Иркутскому Дому актера

Мой Дом актера – памятник Иркутска,

Как дерево фруктовое в цвету.

Незваные – и тянутся, и рвутся,

А званые – с достоинством идут

 

На звук его, на вкус его, на запах.

И пялятся вошедшего глаза

На живопись настроенные залы,

Наполненный ценителями зал.

 

Стоит библиотека одесную,

Ошуюю Охлопковский стоит.

Дом каждого собой интересует

И каждому о многом говорит.

 

Он в сущности своей —

хороший парень.

Людей предупреждая и маня,

Зовет.

Не говоря уже о баре,

Где выставка работала моя.

 

 

Людмила Белякова

Белякова Людмила Георгиевна (род. в 1950 г. в с. Ново-Петрово Тюменской обла­сти). Автор книг «Зов» (2010), «Стихи» (2010), «В пору звездную, студеную» (2011).

Памяти Бориса Архипкина

Смерть пришла, и человека нет,

Бег его часов остановился,

Но Иркутску он отдал свой свет,

Он и сам, как радуга, светился.

 

Нам оставил радость – вспоминать,

Отвечать и получать ответы.

«Знаете, скажите про меня,

Мол, такого знали. Был поэтом.»

 

Был известен строчками стихов,

Добрыми делами и словами.

«Отмолите толику грехов,

Совершенных в жизни рядом с вами.»

 

Мог стихами души бередить

И прощать несовершенства чьи-то.

«Знаете, не надо говорить,

Обо мне вы лучше помолчите.»

 

В землю ляжет спелое зерно,

Прорастет и светом озарится.

Открывается внезапно и чудно

Мир стихов Архипкина Бориса.

 

 

Людмила Бендер

Бендер Людмила Мироновна (род. в 1938 г. в Москве). Член Союза российских пи­сателей. Автор книг «Барьер высоты» (1973), «Под знаком часов» (1990), «Свободное па­дение» (1999), «Весы» (2008) и др.

 

Да что я знаю...

Войны не помню. И бомбежек.

И эшелонов на восток.

Иркутск Москвой еще не обжит –

эвакуации поток.

 

Глубокий тыл. Сибирский холод.

Нет хлеба, мира и угля.

Чудовище – военный голод

глядит из каждого угла.

 

Мечты о жареной картошке!

Паек. И где они – жиры?

Нам мама стряпала лепешки

из тонкой желтой кожуры.

 

Но это роскошь. В Ленинграде,

который первым не погиб,

съедали клей и сапоги.

— Да что ты знаешь о блокаде?

 

Да что ты знаешь о войне?

– я слышу голос строгих судей.

Неважно, сколько было мне –

я все-таки дойду до сути!

 

Мы – следствия. Мы – дети века.

Наследники всей тьмы веков.

Святое имя человека

сквозь гром орудий и оков

 

должны нести светло и гордо

не ради славы – правды для.

Наиправдивейшие годы –

нет хлеба, мира и угля.

 

 

О снеге

Перед снегом болела нога,

а наутро – белели снега.

Не бывает без снега апрель.

После снега свежее капель.

 

Если даже покину страну,

буду знать ностальгию одну:

где прохлада, капель и снега?

Где моей Ангары берега?

 

На могиле отца

Мы вырвали и срезали траву,

высокую и крепкую, как пики.

Цветник очистили. Нет, я не зареву

– девятый год к концу.

Вокруг все те же лики –

врачи, преподаватели – костяк

интеллигенции иркутской, как ни странно.

Помыли мрамор памятника. «всяк

Сюда входящий.» невозбранно.

Рябину полили. Палило солнце яро.

Бессмертники белели из воды.

О Господи, за что такая кара?

«Зачем забыл нас. взоры обрати.

Приди!» —

так плакал Иермиягу (Иеремия).

Печалимся и мы не только в месяц Ав.

О Господи, быть может, ты и прав,

обрушиваешь гнев свой не впервые.

 

 

Вадим Богатырев

Богатырев Вадим Николаевич (род. в 1921 г. в Казани). Член Союза писателей России. Автор книг «Тропа восхождения», «Далекое созвездье» (1995), «Саги старого леса» (2006).

 

Баллада о старом вокзале

Как много он помнил!

В раздумье глубоком

скрипел половицами прожитых лет,

и бельма его скособоченных окон

глядели с надеждой в холодный рассвет.

какие бравурные марши звучали!

Раскуривал трубочку первый генсек

и вслед —

лихолетье стыда и печали

глухой перестук арестантских телег.

Вокзал привечал кипяточком и светом,

готов пол-Сибири укрыть под полой

и, дверью ворча на заезжих валетов,

был очень доволен, что не был тюрьмой.

А ночью, когда сатанели морозы,

Он слушал тревожно стенанья ветров,

Он слушал трагический крик паровозов,

навеки несчастен, угрюмо-суров,

старел, вспоминая родимые лица,

за долгую жизнь нагрустился сполна,

когда костылями в его половицы

едва не полвека стучала война.

Как ждал он весною шальные экспрессы

и пляску огней на озерной воде!

Гордился, когда заводские принцессы

с поммашинистами шли в ЛРД[1].

Ах, что говорить! Он был Человеком,

но власть по-хозяйски решила:

«На слом!»

И рухнул свидетель печального века –

наш старый вокзал, что в Иркутске втором.

 

[1] ЛРД — старый клуб в районе вокзала

 

 

Виктор Бронштейн

Бронштейн Виктор Владимирович (род. в 1951 г. в Иркутске). Член Союза писате­лей России. Автор книг «Соль жизни всей» (2009), «Два белых облака любви» (2010), «Назло разлукам и штормам» (2011) и др.

 

***

В. Г. Распутину

Я ровно в полночь у реки

Природы слышу оживленье,

Здесь всем законам вопреки

Дрожат в ознобе маяки,

Из вод глухое рвется пенье.

 

Не Новый год, а каждый день

Природа трепетно встречает,

И праздников минувших тень

У затонувших деревень

Слезой нежданной отмечает.

 

***

Памяти А. В. Колчака

Почему над Иркутском бушуют невзгоды?

Здесь почти, как в Бермудах, опасно летать.

Хоть целебны Байкала чистейшие воды,

Но здоровье и жизнь, как в тисках непогоды,

И злой рок подгоняет быстрей умирать.

 

Ох, какую ж вину нам Спаситель вменяет?

Ведь не только у нас Божьих храмов разор!

Видно, дух Колчака в небесах к нам взывает,

Кровь его в Ангаре вот уж век остывает.

Не замолен, не смыт наших предков позор.

 

Поминальный день

Памяти Г. М. Гайды

Как будто океан приоткрывал нам душу,

Рыдал орган, вздохнув, в твой поминальный день.

С подлодочных глубин ты выходил на сушу

И возвращал в стихах друзей иркутских тень.

 

Как путник, поспешал на тризну и на праздник,

По звездам находя, где мудрость пролилась.

К тебе на огонек, осиротевший ратник,

Свою печаль несу, сгорая каждый раз.

 

Вела нас всех любовь в пургу через сугробы,

Как будто бы к Христу его учеников.

В уютненьких авто посмеивались снобы,

Губители тобой возделанных ростков.

 

Ты музыкой стихов, подобно баррикадам,

Отеческую Русь укрыл от той, другой,

Что мачехою злой командует парадом

И топит наш корабль недрогнувшей рукой.

 

Ох, если б океан твою вернул нам душу,

Услышав скрипки стон сквозь поминальный день.

Не чокаясь, слезой мы разгоняли стужу,

Качалась, как корабль, твоя в проулке тень.

 

***

Н. Мессман-Одиноковой

Тумана полог с Ангары

Лучи, взыграв, срывают.

В рассвет плывущие дворы,

Отчислив нас из детворы,

Объятья раскрывают.

 

Дыша рассветом и рекой,

Бегу я и мечтаю.

Задет есенинской строкой,

Снов детских потеряв покой,

Я к счастью воспаряю.

 

И не пойму, на небесах,

В аллее ли пустынной,

Мелькнет вдруг платье все в цветах,

Заколка в длинных волосах

И облик лебединый.

 

С девчонкой рядышком идет

И поводком играет

Собака радостных пород,

И Ангел о любви поет,

И скрипка подпевает.

 

Я замер, не послав привет,

А время в пляс рванулось.

И пролетело много лет.

Объехав мыслимый весь свет,

Ты не ко мне вернулась.

 

Туман тяжелой Ангары

Зима не разгоняет,

А детства нашего дворы,

Забыв секреты той поры,

Для внуков рассветают.

 

***

Памяти Г. Е. Новиковой

Могла и ты стихи писать.

Иркутск нам дал одно начало.

Но будет ли кому читать,

Не лучше ль красками кричать —

Решила ты и «закричала».

 

Холсты взмах крыльев берегут.

В них бесприютность, снег и стылость,

Но и рассветы вдаль текут,

И звезды сети в водах ткут,

Чтоб жизнь на дно не опустилась.

 

Георгий Бязырев

Бязырев Георгий Александрович (1953, Ангарск – 2010). Автор книг «Телеграмма»(1986), «За тридевятой дверью» (1988), «Белые грозы» (1989), «Небесный диктант» (1990) и др.

 

Иркутск

Стоят деревья, как бокалы,

В шипучем зимнем серебре.

Навстречу солнцу и Байкалу

Иркутск плывет по Ангаре.

 

На палубе морозы круты,

Зато матросы горячи.

Бьют в синеглазые каюты

Фонтаном рыжие лучи.

 

В каком бы ни был океане,

Какие льды бы ни колол,

Ты не забудешь, иркутянин,

Свой трехсотлетний ледокол.

 

Не зря река нас обучала

Плыть по волнам морей и гор

Навстречу солнцу и Байкалу,

Течению наперекор.

***

Пыхтит вдоль Ново-Ленинских аллей

Автобус мой под цифрою тринадцать,

И валит желтый снег из фонарей,

И мрак скрипит под метлами акаций.

 

Товарища встречаю своего

В резиновой автобусной толкучке:

«Эй, стариканыч, как там «ничего»? —

—   «Да помаленьку.» – «Забегай с получки!»

Конечная. Приехал. Боже мой!

Пока лечу по улице до дома,

Соседский пес увяжется за мной,

Три короба набрешет про знакомых.

 

Мне дверь мою не сразу отопрут.

И дикая домашняя хозяйка

Процедит: «Здесь такие не живут!»

И выглянет хозяин в тесной майке.

 

Как не живут такие, черт возьми?!

Я здесь прилежно мучился любовью,

Гонял футбол с костлявыми детьми

И на заводе продавал здоровье.

 

Куда теперь – на звезды, на мороз?..

Я прикурю мундштук у папиросы,

Закашляюсь,

и говорливый пес

Мне не ответит на мои вопросы.

В иркутском цирке

С растрепанными патлами –

Потеха из потех —

Вбегает клоун, падает,

Запнувшийся о смех.

 

Под соло барабанщика

Он вскакивает, злой,

И слезы – в два фонтанчика,

И всем грозит пилой!

 

Гримаса – убедительна,

Работает пила:

Отчаянного зрителя

Он пилит пополам.

 

И брызжет кровь морковная

На солнечный песок,

И публика прикована

К товарищу без ног.

 

Идет игра незримая:

Калека – человек.

Оп-ля! Две части зрителя

Опять срослись навек!

 

Грохочет цирк, качается,

Как утренний трамвай.

Волшебник улыбается:

«Кого еще? Давай!»

 

И, смехом цирка залитый,

Влетел мальчишка в круг.

Трибуны дружно замерли:

Неужто – новый трюк?!

 

Бежал мальчишка к ящику

И падал, и вставал,

В прожекторах горящая

Искрилась голова.

 

И крик пилою адовой

Артиста по лицу:

«Отцу – верните, дяденька,

Афганскому бойцу!

 

Верните, дядя, дяденька-а-а!

В больнице

о-он

без но-ог.»

Упал

мальчишка

маленький,

И клоун, тусклый,

старенький,

Сел рядом

на песок...

 

 

Евгений Варламов

Варламов Евгений Петрович (род. в 1946 г. в с. Дубровицы Подольского района Московской области). Член Союза писателей России. Автор книг «Спасенье» (1968), «Осенние игры» (1978), «.И до. и после.» (2010).

Из цикла «Плачи»

1

На Воскресенье Вербное жена

в Богоявленскую у бывшего обкома

пошла святить, да там и спохватилась,

что веточки свои забыла дома.

 

Но, хорошо, какой-то паренек

своею вербой с нею поделился –

и подивился, как у ней из глаз

и брызнули, и окропили церковь...

 

Ведь наш сынок, наверно, тех же лет –

а все не так, и все не по нему...

да и меня Господь не вразумил...

 

Татьяне Кулаковой для роли из «Последнего срока» В. Распутина

Хороша была роль – в ней Мирониха ищет корову.

«Заблудилась скотина. А вона – медведь за хребтом!» –

И напевно и складно, а то и неладно –коряво

причитает она своим скорым старушечьим ртом.

 

Ой, хорошая роль!.. – Но себе я сыграл бы корову –

забодать бы медведя, пока он меня не задрал,

задарма и дурея моею дымящейся кровью. —

А и в страсть помычу, оглушая свой набожный страх.

 

***

Саше Матвеенкову

Год до обносков тоски был изношен,

слух – на вранье и на сплетню проверен...

Ты объявился – обвеян, обветрен...

Город притих перед праздником нашим.

 

С «было пропавшим» по городу кружим,

с «было пропащим» – по лужам, по слухам.

Дабы воздеть и воздать по заслугам хватит –

не хватит стаканов и кружек!?

 

Кружатся головы. Кружится город.

Круг наш людьми и людьми обрастает.

Как обрастает – так и растает, –

нам ни к чему расставаться так скоро.

 

Сентиментальны – чтим свои даты,

дни наших встреч почитаем особо,

к черту печали! – Вместе и оба!..

Что ж пропадал ты! Где пропадал ты?

 

Было: знобило душу и тело,

а в изголовье – измены бессменны.

Что нам за дело! – Нынче бессмертны,

Даст Бог, надолго. – Это и дело!

 

***

Я говорю: твоя взяла, февраль,

хотя есть мера злу – ты на исходе.

Сосульки грыз и объявлял аврал –

безбожно врал о раннем ледоходе.

 

Потом я сдал... Но вот они светлы,

прозрачны стали утра, окна, стены...

Что, милая? – Мы все-таки свели

концы с концами, как дурные сцены

 

в унылой драме сводят... И давай

благополучно говорить о лете:

ты обстоятельно вопросы задавай

про перелетных. Кутай ноги в пледе...

 

А я – про отпуск. – Право, не пора ль?..

Ах, оттепель, послушай эти речи!

Какой там ледоход, когда февраль!?

Но ведь тропа протаяла у речки!..

 

 

Григорий Вихров

Вихров Григорий Иванович (род. в 1961 г. в Коломне Московской области). Член Союза писателей России. Автор книг «Мои дорогие» (1988), «Страстная неделя прошла» (1993) и др.

 

***

Валерию Хайрюзову

Где снижались, где глядели с высоты.

А кому метанья наши помогли?

Друг, бумажные, отважные листы

Не просторнее заснеженной земли.

 

Нет же, к черту на кулички понесло, –

Отрезвляющая совесть укорит.

На земле и заблудиться тяжело,

А бумага и желтеет, и горит.

 

***

Владимиру Скифу

Принимаются ветры ходить у реки.

Саженцы принимаются.

Настоящие поэты принимаются в штыки,

А во «Вторсырье» не принимаются.

 

Принимаются читать от доски и до доски,

Пронимаются и верить принимаются.

Настоящие поэты принимаются в стихи

И в горячие объятья принимаются.

 

 

Глиняная игрушка

Анатолию Горбунову

От глиняной свистульки остаются

Озвученные слезы гончара.

У глиняной свистульки дознаются:

Зачем свистишь в лихие вечера?

 

Пичуга защебечет неумело,

От чистого дыханья запоет.

—   Зачем свищу? А вам какое дело?

Не стоит принимать меня в расчет.

 

Затем свищу, что музыка под боком

Подвизгивает трубам бытия.

Пусть мастер на земле пребудет богом.

Пусть птицей на земле останусь я.

 

Минувшую судьбу размяли в глину

И вылепили мудро и светло

Нелегкую печаль дороги длинной,

Ведущей в позабытое село.

 

Зачем свищу в молчании глубоком

От вздохов опустевшего жилья? –

Пусть мастер на земле не станет богом,

Но птицей на земле останусь я.

 

 

Николай Вяткин

Вяткин Николай Юрьевич (род. в 1968 г. в Алзамае Иркутской области). Член Союза писателей России. Автор книг «Река, впадающая в небо» (1994), «Рябиновый дождь», (2000), «Голосом ветра» (2007).

 

Из венка сонетов «На берегу разлуки»

12

Как Ангаре не деться от Байкала?

Уж бледный месяц раздевает ночь

И клонит в сон. Чу! Чаек услыхала:

«Старик-то наш задумал сплавить дочь,

 

Зря ль пир во всю Сибирь!

Да против воли Девицу отдадут за Иркута —

Батыр из здешних». Молниями боли

Вонзились в сердце Ангары тогда!

 

Бежать! Пусть камень вслед, пусть слезы

Седой отец прольет на суд веков.

Бежать! И станет Енисей судьбою,

 

Когда развяжет голубые косы

Кремнистыми руками берегов;

Сей мир затмив, он спрячет под собою.

 

 

На Ангаре

 

Я знаю, есть лед – и огню растопить невозможно;

Кристаллы его затаились в глазах у тебя!

...Ты с маленьким сыном.

Он мне улыбнулся тревожно,

На замшевой куртке шнурок золотой теребя.

Пусть время убито, но нас не сроднила разлука,

И нет объяснения чувству, связавшему нас.

Мы слишком похожи в гордыне своей.

Вот и мука!

И старая песня на струнах натянутых фраз.

Повсюду костры. Жгут осенние листья и травы.

Тревожит меня дым сгорающих красок земных.

За польским костелом, за черной змеею канавы,

За Вечным огнем, вспомни,

день был прозрачен и тих.

И шли караулом, чеканя шаги, пионеры.

Ты бросила вслед им, ко мне прижимаясь плечом:

—  Наивные дети – в стране,

где ни правды, ни веры.

—  Да, дети наивны, но родина здесь ни при чем.

Река уносила широкие сизые воды.

Над ней островок обнажившейся рощей чернел,

За облаком пряталось солнце.

Тревожные годы

Идут и идут, и идут – и неведом предел.

Тревожные чайки кричат и над пристанью вьются.

И снова, как вечность назад:

—  А ты смог бы, поэт,

Уехать отсюда, – спросила ты, – и не вернуться?

—  Я осень в России люблю. —

вот и весь мой ответ.

Оставили север последние гуси и утки,

Плывут облака над пустыней осеннего дня

В тревожную даль...

Мальчик в новенькой замшевой куртке

Моими глазами упорно глядит на меня.

 

Геннадий Гайда

Гайда Геннадий Михайлович (1947, Иркутск —2008). Член Союза писателей России. Автор книг «На склоне сентября» (1997), «Свет предвечерней» (2001), «Посмертное» (2009).

***

Над ангарскою, над быстрою водой

небо цвета вольности младой.

И сама собой влекомая вода

неизменно, вдохновенно молода.

 

Чтоб не старились ни сердце, ни душа,

прихожу сюда прохладой подышать.

И светило осеняет с высоты

половодье первозданной чистоты.

 

И в стремнинах ледяного хрусталя

светоносные прозрачности стоят.

И течением несомо в предвечерие

глубины речной остатнее свечение.

 

Устье – в вечности, и в вечности – исток.

Миллионы лет немеркнущий поток.

 

***

Б. М. Архипкину

Оперенные белым кусты,

оперенные белым деревья.

И провидишь ты чувством (шестым),

как нетленные крылья чисты,

как слова фарисеев густы

и пусты закрома недоверия.

И ты вновь уповаешь на Чудо

и чураешься чар колдовства.

И прозренье придет ниоткуда,

возрыдает недавняя удаль –

сам собой наказуем Иуда.

...И восходит звезда Рождества.

 

 

Окраина

Перламутровым перистым облаком

небосклон живописно горит.

Вечереющий город всем обликом

о покое мирском говорит.

 

И забытая патриархальность

с нами делит янтарный уют.

И над ним, хлопотливо порхая,

нимфы быта, как пчелы, снуют.

 

В этот час в переулках укромных

тишина принимает парад.

Тополей непроглядные кроны

выше крыш неподвижно парят.

 

...И повеет страною иною,

и провеет укладом иным

в эту брешь между спешкой дневною

и разбойным разгулом ночным.

 

 

Росстань

Осени меня, осина,

не перстами, так листвой,

проводи меня, как сына,

у обочины постой.

Горе – горем,

счастье – счастьем,

доли вдоволь и юдоли вдоволь.

 

Я согрет твоим участьем

и твоей заботой вдовьей.

Расставанье – не поминки,

ты не мать и не жена,

что ж твои листы поникли,

словно ты обожжена

зимним воздухом? Разлука

иль осенняя разруха

вдруг твоих коснулась веток?

Но не в силах дать ответа,

не всплакнет она, не всхлипнет,

на ветру вздохнет – и стихнет.

В шуме лиственном смешалась

с болью нежность или жалость.

У осины к человеку

бабья нежность, бабья жалость.

Так уж принято от веку,

чтобы кто-то провожал вас,

не сосна, так пусть осина

или пусть безвестный куст,

не Сибирь, так пусть Россия,

не Москва, так пусть Иркутск...

Осени меня, осина,

не перстами, так листвой,

поводи меня, как сына,

у обочины постой.

 

Александр Гайдай

Гайдай Александр Иович (1919, Иркутск – 1994). Поэт и журналист. Автор книги стихов «Расстояния» (1985).

 

Здравствуй, город!

До Иркутска – восемь километров,

Чемоданы сложены давно.

Подставляя грудь порывам ветра,

Я смотрю в открытое окно.

 

Возникают в утреннем тумане

Заводские сизые дымки,

Стройный мост, громады новых зданий,

Старый парк на берегу реки.

 

Все как будто прежнее, такое,

Как и было в прошлые года,

Только больше стало новостроек,

Гуще нависают провода.

 

Только будто улицы прямее,

Выше зданья, скверы зеленей.

А в окно речной прохладой веет,

Запахом весенних тополей.

 

Ангара сверкнула под откосом

Чистая, сквозь глубь желтеет дно.

И стучат на стыках рельс колеса

С сердцем неуемным заодно.

 

Тише, тише... Путь окончен дальний.

Я стою, волнуясь, у дверей.

— Здравствуй, город на реке хрустальной,

Город светлой юности моей!

 

Как я рад опять к тебе вернуться

И, еще не сделав двух шагов,

На знакомых улицах Иркутска

Повстречать друзей и земляков.

 

Встретить тех, с кем вместе я изведал

Радости и горе, и беду,

С кем, ликуя, праздновал победу

В сорок пятом памятном году.

 

Пусть сединки под фуражкой скрыты.

Память песни юности хранит.

Сколько света! Даль с моста открыта.

Ангара в оправе из гранита,

Как и прежде, молодо шумит...

 

Анатолий Горбунов

Горбунов Анатолий Константинович (род. в 1942 г. в д. Мутина Киренского райо­на). Член Союза писателей России. Автор книг стихов и прозы «Чудница» (1975), «Звон­ница» (1985), «Перекаты» (1988), «Сторона речная» (2004), «Рыбаки-охотники» (2008) и др.

 

На Иркуте

Олегу Быкову

Плитняк шелковником пропах.

На паутинке солнце виснет.

Уж падал снег, а на буграх

Еще цветет тысячелистник.

 

Кому охота в листопад

Перебирать пустые сети?

Шалим, как пара медвежат,

Хотя давно уже не дети.

 

Плес очарованно притих.

Склонившись к робкому заледку,

Тальник – рыбешек золотых

С насмешкой бросил

в нашу лодку!

 

Предлетье

Переломило холода.

Играют свадьбы дятлы пылко.

В глухом распадке глыбы льда

Уже похожи на обмылки.

Лес, покрываясь зеленцой,

Ликуя, празднует победу,

И под оттаявшей корой

Проснулись дружно короеды.

 

Их в берестуху наберу –

Трухлявым пням добра не жалко!

Я сплю и вижу Ангару

И хайрюзовую рыбалку.

 

Иволга

Валентину Распутину

Сядь на вербу и ночь озари,

Чтобы смог я кругом оглядеться,

Г олосистая спутница детства,

Расскажи, где твои косари.

 

Ты открой свою птичью печаль,

Тайну звуков и солнечной боли.

Отзовись, моя иволга, что ли,

Озари сенокосную даль.

 

Озари, чтобы стало светло

Среди тьмы и увядших растений.

На ладони горит лист осенний,

Как твое золотое перо.

 

Ангел-хранитель

Серп луны. Купола набекрень.

Спят на привязи колокола.

От мохнатого облака тень

На иконы зловеще легла.

 

Мирно спит православный народ,

Уповая на правду Христа.

Ангару озеркалил восход –

Взмоет к солнышку

ангел с креста

 

Художник

Владимиру Кузьмину

Мир чародея прозрачен и зыбок,

Каждый росток изнутри!

Нет на полотнах широких улыбок:

Речки текут да поют глухари.

С детства влюбленный в природу родную,

Музыку жизни ночами творит.

Ветер надломит рябину сырую –

Вздрогнет художник, душа заболит.

 

Скорбь

Памяти Александра Вампилова

Здесь и спирт не поможет,

И трава-горицвет,

Стали сердцу дороже

Те, кого больше нет.

 

Отошли до заката.

Имена, имена.

Вот и снова утрата —

Одолела волна.

 

Что ты сделал, кипучий,

Крутонравый Байкал?

До рассвета над кручей

Ветер смерти искал.

 

На обрыве рябина

С горя – в пламень, дотла.

Родила земля сына,

Уберечь не смогла.

 

Утиная охота

Первому директору и режиссеру

Иркутского Театра народной драмы

Владимиру Дрожжину, поставившему пьесу

А. Вампилова «Утиная охота» в самые

запретные годы

Встрепенулась хмельная ватага.

Необъятное вёдро творя,

По заветным холмам и оврагам

Расплескалась до донца заря.

 

Камыши содрогнулись от грома,

Застонали во сне города,

Утки, ойкая, падали в омут,

От испуга дрожала вода.

 

Желтолицым стрелкам на потеху

Птицам крылья ломала картечь,

Повторяло насмешливо эхо

Поднебесья убитую речь.

 

А река навсегда уносила

Вниз по родине мертвых лысух.

И в кипящих воронках крутила

Леденисто мерцающий пух.

 

Отрок

Анатолию Костовскому

Желтые избы на ветреном взвозе,

Желтые прясла оград.

Отрок, спиной притулившись к березе,

Смотрит на желтый закат.

 

Шуба в заплатах. Снежок на ушанке.

Взор по сугробам скользит.

В дерзкой улыбке, в нескладной осанке

Вольное что-то сквозит.

 

Огненный отрок, о чем он мечтает?

Сколько простора в глазах!

Что ему этот закат предвещает

В этих дремучих лесах?

 

Кашкара

Василию Трушкину

Отцвела кашкара на гольцах –

Поздний гость чернотропья:

Изумленно сверкают на мхах

Золотистые хлопья.

 

Излучают загадочный свет

Искры лунных соцветий,

Это – эхо сгоревших планет,

Промелькнувших столетий.

 

Это – в новую плоть облачась,

Первозданное пламя

Обнажило незримую связь

Между прошлым и нами.

 

Черемшатники

Посвящается писателям-иркутянам

Валерию Выборову, Петру Ополеву,

Михаилу Трофимову

Нет не божии угодники,

И совсем не медвежатники —

Через топи и колодники

Пробирались черемшатники.

 

Шли и шаркали обутками

С пересвистом, с потасовкою,

С перебранкой, с прибаутками –

Кто с кулем, кто с матрасовкою.

 

В голове артели – Выборов,

Позади – Трофимов, Ополев.

На уклон взбирались – хлыбали,

Под уклон спускались – топали.

 

Из ключей водицу солую

Пили долго и старательно.

Забрели в тайгу веселую –

Заблудились окончательно.

 

Крякнул Выборов, нахмурился,

Расчесал клешнею бороду,

Сел на пень и пригорюнился:

«Перемрем как мухи, с голоду».

 

Мудро рек Трофимов братии:

«Рано нам трясти коленями.

У тайги, у нашей матери,

Кладовы полны кореньями».

 

«Не спасут и булки ситные, –

Молвил Ополев артельникам, –

Тут сверчки энцефалитные

Квартируют по метельникам.»

 

Развели костры сигнальные.

С горя выпили по малости.

Под кокорину, печальные,

Повалились от усталости.

 

Снились им хребты приленские,

Черемша – по грудь высокая.

А коровы деревенские

Рядом хрумкали осокою.

 

Владимир Горчаков

Горчаков Владимир Олегович (род. в 1947 г. в Иркутске). Член Союза писателей Рос­сии. Автор книг «Пострел» (1994), «Мгновения» (2002), «Ради красного словца» (2008).

***

Я восход подстерегу –

Солнышко не за горами.

И потом на берегу

Помаленьку загораю.

 

А вокруг царит одна

Удивительная гамма –

Праведная тишина —

Ни транзистора, ни гама.

 

Зеленеет Ангара.

Одинокой лодки остов.

Хорошо, когда с утра

На душе легко и просто.

 

Иркутский музей.

Выставка Ильи Глазунова

Сначала терпеливо дрог

В январской очереди длинной,

Дабы перешагнуть порог

Известной выставки картинной,

Где тишь музейную храня –

Величественно и сурово —

На присмиревшего меня

Глядят полотна Глазунова.

Судьбу, которая была

Неотделима от России.

Картины, словно зеркала,

Художественно отразили.

Русь Глазунова – до корней.

Запечатленная жестоко.

Подспудно ощущаю в ней

Неистовство Ильи-пророка.

 

Владимир Гусенков

Гусенков Владимир Павлович (род. в 1932 г. в Иркутске). Член Союза писателей России. Автор книг «Корабли выходят на орбиты» (1961), «Мой бедный Д’Артаньян» (1987).

 

Иркутск

Карнизы кружевами затканы.

Они у дымчатой реки

Висят узорчатыми складками,

Как оренбургские платки.

Не в них ли книжица мудреная,

В которой, строя терема,

И угловатая, и тронная

Встает история сама.

 

И вот над гнездами сорочьими,

Над перекрестьями дорог

Воздвигнут ратниками-зодчими

Еще неведомый острог.

Крутыми рвами и засадами

Он прочно встал на берегах.

И обрастал потом посадами,

И звякал косами в лугах.

За караванами Спафария

Сюда за данью меховой

Тянулись слуги государевы,

Шли воеводы на постой.

 

Гулял топор.

Седели бороды.

Набат над площадью гудел.

И душно было в этом городе

От мастеров заплечных дел.

 

Синклит да требники с иконами.

Точи на ворога ножи,

Пока над стертыми коронами

Кровавый выродок кружит.

Пускай проспектами горбатыми

Летят на дьявольский парад

И экс- и вице-губернаторы,

И разъяренный магистрат.

Хлещи гнедых в бока поджарые!

Гуляй!

Ботфортами стучи!..

С колоколами да пожарами

Грядут могильщики в ночи.

 

Уже дорогами кремнистыми

Через тобольские снега

Идет Волконский с декабристами

На роковые берега.

Он полон смутного неверия.

Но в тяжком говоре оков

Ему рисуется империя

В колючем зареве клинков.

И если ночь была распорота

Кровавой яростью ножей —

То это билось сердце города

Грозой сенатских мятежей.

 

Рабочее предместье

Не с поэтическою лестью

Иду к рабочему предместью,

Я с ним давно уже знаком.

Привет вам, старые ворота.

Я бил мячом в вас с поворота,

Носясь по лужам босиком.

За шторку спрятавшись лисичкой,

Смеется девочка с косичкой.

И чья-то машет мне рука.

Иду наигранной походкой.

Отец, закашлявшись махоркой,

Следит за мной издалека.

Его коллега старый колко

Глядит презрительно и долго

На брюки узкие мои.

Но я в беседу с ним вступаю,

Уподобляясь краснобаю,

И пыль сдуваю со скамьи.

В костяшки глядя с интересом,

С литейным цехом под навесом

Бухгалтер лупит в домино.

И некто, сев у радиолы,

Мрачнея, крутит баркаролы

И за женой следит в окно.

И все как будто беспричинно.

Мне критик скажет благочинно,

Что есть сюжеты поновей.

Но эти люди завтра утром

Уйдут к станкам в молчанье мудром,

Взглянув на спящих сыновей.

 

Валерий Дмитриевский

Дмитриевский Валерий Викторович (род. в 1952 г. в Горьком (Нижний Новгород). Член Союза писателей России. Автор книг «Воспоминание о настоящем» (2006), «Сле­пой дождь» (2010).

 

Иркутск

(отрывок из поэмы)

Проследуем теперь куда-нибудь

от Тихвинской все дальше до окраин,

а чтоб не утомителен был путь,

опять в машину времени сыграем.

 

В гостиных обсуждает свет с утра,

не к месту вставив что-нибудь по-русски,

какой блестящий, пышный бал вчера

дал губернатор Муравьев-Амурский.

 

Телеги на булыжных мостовых,

тяжелый шаг стекольщиков и прачек,

толпа зевак, свистки городовых,

и в лавках не один алтын потрачен.

 

Вот город в заводских гудках осип,

и мимоходом, в спешке окаянной

стальной рукой обнял его Транссиб,

стремясь через просторы к океану.

 

Какие имена он сохранил!

Здесь декабристы шли печальным строем,

здесь Чехов проезжал на Сахалин

и улицы за это удостоен.

 

Здесь упокоен бережно в ларец

святитель Иннокентий, чуждый тлена,

и Шелихов, неистовый купец,

на Знаменском дворе лежит смиренно.

 

А вот пешком прошел (прервем игру)

не полубог и каждому доступен,

не льстящий ни народу, ни двору

наш Валентин Григорьевич Распутин.

 

Пусть город изобилья не снискал,

не будет интерес к нему исчерпан.

Отсюда – все дороги на Байкал,

к его легендам, омулю и нерпам.

 

А мы по длинной улице пойдем

и километры мужеством поборем,

пока не повстречаем водоем,

нескромно называющийся морем.

 

Тут, резко оттолкнувшись от горы,

уже незнаменито и рутинно

началом бед и славы Ангары

перехватила горло ей плотина.

 

***

Красный клен в испуге вздрогнет,

рассыпаясь на ветру,

фонари уронят огненные слезы в Ангару,

дождь прольет на плечи жалость,

треснет в лужице стекло.

Что-то осень задержалась, что-то лето допекло.

 

Скучен мир вечнозеленый, как кисельно-млечный рай.

Так пойдем же вслед за кленом,

не страшась ступить на край, –

там, где бороды повесам окуная в серебро,

сунет осень тихим бесом острый ножик под ребро.

 

Мост подковою повиснет, раздвигая берега.

Есть конец у всякой жизни – тем она и дорога.

Утро встанет молодое, и, морозом опален,

Над дымящейся водою вскинет руки черный клен.

 

 

Алексей Ершов

Ершов Алексей Лукич (род. в 1933 г. в с. Бархотово Иркутской области). Член Союза писателей России. Автор книг «Мельничная падь», «Угол зрения», «Зимняя рап­содия» и др.

 

«Иркутский комсомолец» (памяти танкистов)

Давно промчались дни атак.

На площади сурово

Стоит могучий русский танк

Свидетелем былого.

 

Как песню дней большой войны,

Как славу человечью,

Фундамент высят валуны

И грозный танк – навечно!

 

В тиши тенистых тополей,

Над Ангарою быстрой

Стоит железный мавзолей,

Как слава о танкистах.

 

С тридцатьчетверкой ясно нам:

Мы всех сильней на свете.

Танк —

вечный памятник бойцам,

Дар иркутян – Победе!

 

Плывут года и облака,

Но даже на приколе

Непобедим во все века

«Иркутский комсомолец»!

 

Елена Жилкина

Жилкина Елена Викторовна (1902, пос. Листвянка Иркутской области – 1997, Москва). Член Союза российских писателей. Автор книг «Верность» (1943), «Парус» (1963), «Сентябрь» (1966), «Заморозки» (1986), «Синие снега» (2003) и др.

 

Стихи о городе

О городе своем пишу стихи.

Он этого заслуживает, город.

Мне каждою снежинкою он дорог,

пусть улицы его вечерние тихи.

 

Пусть говорят: «Масштабы, мол, не те...»

А у меня к нему такая нежность

от этой запорошенности снежной,

летящей где-то в стылой пустоте.

 

Бывает, я среди домов брожу,

ищу свое в их новизне неброской,

уже упрямо в эту землю вросшей...

Иду.

Смотрю.

И душу отвожу.

 

Как в юности, когда легки шаги,

а в ней рассветы, вечера и полдни...

И, как тогда, все добротой заполнив,

со мной здороваются земляки.

 

Глаза их цвета городской зимы

узнаю сразу – так они приметны,

своею откровенностью приятны,

а потому забудем разве мы

 

тот перекресток, где за ЗИЛом гордым

бежит поземки белая река

и нет спасения от сквозняка,

он до костей пронизывает город.

 

Здесь все до благодарности мое.

Все как-то по-особому знакомо:

от праздничного флага у горкома

и до глотка воды ангарской –

все мое.

 

***

Почему оно уйти не может –

дверь открою,

распахну окно,

наяву и в снах меня тревожит,

в непогоду мучает оно?

 

...Берег и сейчас мной не забытый,

брошенные наземь якоря...

День как день,

ничем не знаменитый.

Выпал снег. Начало октября.

Парохода маленького остов

в снежных пятнах стынет у горы,

холодом пронизанный мой остров,

живший у истоков Ангары.

 

Белое предзимье за стеною.

Печь топлю.

Мне зябко и теперь...

А была она тогда одною,

лишь одною из моих потерь.

 

Времени, несущегося ветром,

не уносит день тот никуда,

все стоит меж заберегов светлых

темная-претемная вода.

 

И летит через года тот камень,

далеко закинутый с руки.

 

Может, и печаль когда-то канет,

и исчезнут по воде круги.

Я принимаю шторм

 

Александру Вампилову

—    Примите шторм,

– мне в телефон кричат,

я слушаю

и радуюсь, и верю.

А ветер вдруг

без стука, сгоряча,

в мой тихий дом

распахивает двери...

Я не боюсь

разгневанных ветров,

бросаюсь с ожиданьем

к ним навстречу,

они взорвут

молчанье вечеров,

упругий плащ

накинут мне на плечи.

Какая свежесть

разлита кругом!

Я к грозным тучам

выхожу с доверьем,

ловлю

летящих капель дробный звук

и слышу,

как сражаются деревья.

Я вместе с ними

этот воздух пью,

и каждый шаг

мне достается с бою...

Я никогда

теперь не уступлю

предательскому подлому покою.

Моя любовь,

тебя не знаю я,

с лицом открытым,

ты такой лишь снилась.

Как не похожа ты

в неистовстве дождя

на ту,

что в комнатной тиши таилась.

.Врывайся, вихрь,

я не задерну штор,

не спрячусь в страхе,

не забьюсь под крышей!

Ты слышишь, жизнь,

я принимаю шторм,

я принимаю шторм,

любовь,

ты слышишь?

 

Василий Забелло

Забелло Василий Константинович (род. в 1947 г. в пос. Утулик Иркутской облас­ти). Член Союза писателей России. Автор книг «Ледостав» (1984), «И пройдут высоким строем птичьи стаи надо мной» (1993), «Осенний пал» (2001), «Избранное» (2007) и др.

 

На Ангаре

Широко зацветают травы,

Высоко идут облака.

И спокойно и величаво

Вдоль селений течет река.

 

Я другой не желаю доли.

(В самом деле, чего желать?)

Есть тайга, и река, и поле.

И жива, слава Богу, мать.

 

Было всяко. Были невзгоды.

Но с годами прошли они.

И плывут мои пароходы,

До утра засветив огни.

 

Время скроет былое илом,

Зарастет осинами пал.

Но к безвестным простым могилам

Вновь уводит меня тропа.

 

На одной из них якорь ржавый

Муравьевских крутых времен.

Здесь вставала моя держава,

Здесь мой предок был погребен.

 

По его непреклонной воле

Я – хозяин здесь, а не гость.

К мерной жизни тайги и поля

Призывает казачья кость.

 

Набережная Иркутска

...Боже, милостив буди мне, грешному.

Евангелие от Луки

С баржи мотив доносится веселый.

В эфире закарпатская свирель.

И силуэт старинного костела

Напоминает сумрачную ель.

 

А дальше – Спас,

облитый лунным светом,

Медовые возносит купола...

С пустых церквей недавно сняли вето,

Как мало их Россия сберегла.

 

Вчерашней бойни страсти не остыли.

Глазницы храмов гулки и черны.

Перемешались тати и святые

В больной толпе расхристанной страны.

 

Давно душа мятущаяся просит

Божественной глубокой тишины,

Как на крылах, меня она уносит

К святым осколкам русской старины.

 

***

Валентину Распутину

I

Загребает в небо мощнокрылый,

Вожаком поставленный судьбой.

Беспокойный крик его унылый,

Как маяк в пучине голубой.

 

Впереди летящему труднее:

Застят бури, гибелью грозят.

Потому и выше, и прямее

Пролегла небесная стезя.

 

II

Мы вопим, отчаянно метаясь,

В поисках срываем голоса,

С прошлым дорогим перекликаясь,

Как слепые, чертим небеса.

 

И в тоске, нас давящей безбожно,

Зачастую с миром не в ладу

Ищем голос зычный и надежный,

Ищем путеводную звезду.

 

Музе Анатолия Горбунова

Мой друг живет в высоком доме,

Где пол-Иркутска, глянь в окно,

Пред ним лежит как на ладони,

Лучами фар иссечено.

 

Я залетал к нему по дружбе,

Бездомьем слякотным гоним.

Стихи, рыбалка, лес и ружья —

Суть разговоров наших с ним.

 

Мы пили чай и водку пили.

Вбивали, крякнув, стопки в стол.

Трясли чубами, говорили...

Роняя горькие в рассол.

 

А после брал мой друг гитару,

О вечном пел на злобу дня...

Я шел к окну... Кружили фары

То на меня, то от меня.

 

И виден был небесный мостик,

От звезд протянутый в лучах.

Сюда являлась Муза в гости

Средь бела дня и по ночам.

 

Друг воскрылял. Над словом плакал.

Перебирал священный хлам

Земли родной, ржаного злака.

Делил с ней корку пополам.

 

И под метели злую ругань

Когда снегами путь прошит,

Дарила Муза слезы другу

Для очищения души.

 

Экскурс

Старинный город памятью завьюжен.

Какие сны он видит и таит?

Летит автобус в розовую стужу,

А мне вдогонку прошлое глядит.

 

Глядит оно пролетными огнями,

Стволами улиц, давящих с боков,

И теми днями, что прошли за днями

И стали жаркой памятью веков.

 

Глядит глазами кающихся, гордых,

Надменных и смиренных ходоков...

Проносится, отбрасывая годы,

Автобус мой средь каменных оков.

 

И жизнь моя – скользнувшая минута.

Через окно в бензиновом чаду

Бросаю свое прошлое кому-то,

Как осень листья под ноги в саду.

 

Летите, мои листья, шелестите!

Я вас не стану больше ворошить...

Но голос свыше: «Господин, платите!

За прошлое придется вам платить».

 

Пришелец

Со всех сторон к пришельцу недоверье,

Со всех сторон нацелены глазки.

Куда пойти? В какие ткнуться двери?

Как встретят, как приветят земляки?

 

К таежнику надменно безучастен,

Холодный, потемневший и чужой,

Ты засыпаешь, город, в одночасье

Над плещущей бегущей Ангарой.

 

И даже скрип последнего трамвая

И чьи-то торопливые шаги,

В пустынном переулке нарастая,

Ему твердят: беги скорей, беги!

 

Куда бежать? И он стоит, растерян.

Со всех сторон нацелены глазки.

Но без глазка пред ним открылись двери,

И обнялись по-братски земляки.

 

Анатолий Змиевский

Змиевский Анатолий Борисович (род. в 1959 г. в Иркутске). Член Союза писателей России. Автор книг «Среди божественного хлама» (1996), «Звезда Вифлеема» (2001), «Я пришел из осени» (2005), «Любовные письма» (2010) и др.

 

Иркутская осень

Богородица – дочь сентября.

В тополями заросшем городе

засилье пронзительного янтаря,

полыхающего в синем холоде!

 

Словно спала с очей пелена:

город стал сквозным, безрассудно

золотящимся, как луна,

золотящаяся беспробудно!

 

Сколько раз я уже повторял

нежнословные гимны осени!

Я в любви к ней навеки застрял –

в ее локоны вплелся проседью.

 

Славянин, я до гроба пленен

золотою ордою кленов,

и восточной звездой клеймен –

переспелой и раскаленной!

 

А улыбчивая заря

улыбается все грустнее,

потому что знает: горя

– лишь сгоришь.И я знаю с нею,

 

что калины красивая гроздь

никогда не бывает сладкой,

как сухим не бывает дождь

и как жизнь не бывает гладкой.

 

Но пока тихий рай сентября

не обуглился листьев горкой,

от пронзительного янтаря

мне так сладостно, так не горько!

 

И у огненного куста

к одному мои мысли сводятся:

не случайно и неспроста

в эти дни родилась Богородица.

 

Я исчезну в назначенный день,

но останется в желтых росписях

неизбывная моя тень

на коленях стоять пред осенью.

***

Самодержавие органа!

В нем вздох души, в нем выдох чувств,

бальзам целительный для раны,

цветы для глаз, вино для уст!

Я, очарованный органом,

поверженный им в сладкий прах,

скажу, что все века и страны

вмещает это имя – Бах...

Но мне не стыдно и не странно,

подняв с земли осенний лист,

признаться, что магистр органа

мне не нужней, чем гармонист.

Когда пройдет гипноз костела,

невыразимых грез момент,

я вспомню свой родной поселок

и дядькин старый инструмент.

Уткнусь, слабея от печали,

в узор древесный на столе,

до боли затвердев плечами,

но сердцем все же потеплев.

Из грустной памяти достану

картину,вытканную чувством,

где синие меха выстанывают

тоску на головы капусты.

Где, над окраиной иркутской

пронзая высь, рвут сердце Богу

рыдания о доле русской,

о том, что горя слишком много.

И буду долго-долго слушать,

как в плачущую благодать

гармошка втягивает душу,

чтоб после выплеснуть опять...

 

Не отыскать того барака,

как не найти огня в золе.

Уходит все, но в фугах Баха

все остается на земле.

 

***

Мой грустный город, мы одной породы:

ты мой отец, а я – твой грустный сын.

Цветут картофельные огороды,

льнет к площадям бензиновая синь...

 

Я перерос твои дома и трубы,

но, о полынной не забыв пыльце,

на грязь дворов молящиеся губы

неугасимо рдеют на лице.

 

Метелей пляс до головокружения,

в платке цыганском осень, смоль столбов...

Здесь все мои и жертвоприношения,

и отданная только мне любовь.

 

Был сущий рай на захолустной улице,

где пыль глотали тополя и я!

Давай с тобою крепко расцелуемся,

вторая мама, улица моя!

 

Давай обнимемся, березовая роща,

мой дикий лес из городских берез!

Давай всплакнем по грезам непорочным

и вытрем слезы светом этих грез.

 

Былое – челн, что без гребца отчалил,

но и гребцу отмерены часы.

Нет-нет, не будем, город, о печальном

– я вечный твой поэт и вечный сын!

 

Мне ни за что не есть чужого хлеба:

уйдя совсем, я сразу же вернусь

и на твое задымленное небо,

как старовер на скит, перекрещусь.

 

Иркутск новогодний

Новый год! Равнодушие к магазинам

горит, как языческий истукан!

Пахнет хвоей! И апельсинами,

привезенными издалека!

 

Благовонье духи и ваниль

источают на воздухе и под кровом;

нет спасенья от толкотни

в изобильных рядах торговых!

Большой и холодной, как мясницкий топор,

это каторге и не снилось!

Правда, многие говорят, что с тех пор

мало что изменилось.

Под предпраздничной сутолокой и суетой

скрыто в резвых прохожих ожидание чуда...

Всюду в лавках – игрушек туман золотой,

а на улице снег серебрящийся всюду!

Возле жиденьких елей сатиры свои

демонстрируют жители городские:

—   Не слишком пушисты древа сии,

зато дорогие.

Не событие, но канун –

вот, пожалуй, что после помнится нами...

Преображенные мастерски

спешащими дамскими мастерами,

вернувшись из парикмахерских,

хлопочут хозяйки: все, что есть, – на столы!

Кем-то с неба луна втихомолку соскоблена...

Нынче, право, не грех из-под полы

приобрести нечто особенное.

В этот вечер не верится в то, что кто-то один.

В банях – столпотворение!

Влюбленный студент несет на груди

розу, стоившую ему стипендии.

В этот вечер, опутанный серпантином,

унимая шампанским волненье и дрожь,

перед мерзлым окном, если нету камина,

сядешь и ждешь:

вот-вот звякнет волшебный бубенчик,

и в стекло, чуть помедлив, постучится звезда.

Новогодняя ночь всякий раз женщина,

повстречавшись с которою, ежишься: Та!

 

И не хочется быть слишком опытным или мудрым,

знать, что с Вечностью глупо будильник сверять,

что закончится просто утром

ночь на первое января.

 

***

Прямые тополя. Звезда. Кривые клены.

Родных до слез земли и неба по клочку.

Пред родиной стою коленопреклоненный,

молясь на нищету заборов и лачуг.

 

Пред родиной стою коленопреклоненный,

и никуда меня отсюда не зазвать:

я вечно обречен под шелест ив и кленов

рябиновой щеки румянец целовать.

 

Бредущий колеей одной сплошной ошибки,

ступлю, как на алтарь, на сгнившее крыльцо:

усталых тополей усталые улыбки

мне тихо упадут на грустное лицо.

 

Живущий невпопад, но чувствующий остро,

когда стою один в заснеженных полях,

ловлю себя на том, что фронтовым медсестрам

подобен строй берез в кровавых снегирях.

 

Всех тех, кого люблю, прошу – благословите,

глаза родных небес весною веселя,

шумите над судьбой, над родиной шумите,

кривые клены, прямые тополя.

 

Иркутск пасхальный

С весною снял табу с глагола «гнить»

пир нечистот оттаявших и пыли,

гордящейся способностью парить

над поднявшим ее автомобилем.

Благоговейно комкая в руках

ткань узелков заветных с куличами,

благоухая мылом и свечами,

старушки собираются в церквах.

Губернский город, в сущности – дыра,

штурмует перед Пасхой по старинке

коронками сверкающие рынки,

где траты больше в области утрат.

Об эту пору здесь темно от драк:

велит к стене гуляющим прижаться

клубок катящийся грызущихся собак,

терзаемых желаньем размножаться.

Апрель освобождает плоть от пут одежд,

и даже евнух, приняв водки,

присвистнул вслед фигуристой красотке,

почувствовав отсутствующий блуд.

Парижские и прочие духи,

подкравшиеся к сердцу осторожно,

ненужным хламом делают стихи,

а хладнокровье – свойством невозможным.

Об эту пору истинный поэт,

оставив дотлевать на дне фарфора

во славу целомудрия сонет,

летит на свет призывных женских взоров.

В любви бродяга и немножко франт,

сдаваясь упоительным ночлегам,

он зарывает в землю свой талант –

до листопада или же до снега.

Смягчая мрак мерцающим кольцом

на лестнице, лишенной освещенья,

гетера с тонким греческим лицом

сулит Содом в масштабах помещенья.

Губернский город жаждет, но не ждет

от собственной обузы избавленья.

Разгар весны. Потеет населенье,

все той же рыбой тычась в тот же лед.

Здесь пьяницы бормочут за углом

и бродят неопрятные солдаты,

и рвется к небу хохот из палаты,

где сумасшедший бреется стеклом.

За хлеб с икрой, за княжие места

успешной грязи у корыта битва

перекрывает бряцаньем молитву

и после Воскресения Христа.

Здесь нет нужды в изысканных словах

и не на чем остановиться взгляду.

Но были счастливы все те, кто целовал

друг друга по старинному обряду!

И красною яичной скорлупой,

и солнцем, прыгающим по посуде,

и белым кремом, и цветной крупой

одаривались праздничные люди!

Они и я, что терпим и грешим,

и этот город – в луковках соборных,

в чаду весны! – являемся, бесспорно,

окрестностями Боговой Души.

 

***

Чем дальше, тем милей былого отголоски,

но пролита не зря рябиновая кровь.

Пусть резал город мой мне кожу на полоски,

Змиевский плюс Иркутск равняется любовь.

 

Сияет жизнь моя вершиной неуспеха,

цветут мои цветы в настойках на спирту.

Сквозь запах женских щек и тающего снега

осталось мне пройти последнюю версту.

 

Устроен мир людей жестоко и нелепо,

не примирившись с ним, я лягу на погост.

Жаль бело-голубым отлюбоваться небом,

но Время не щадит ни нас, ни вечных звезд.

 

Мне выпала стезя – всегда, а не в итоге –

быть одиноким так, как карусель зимой.

Дымятся впереди две зыбкие дороги,

скрывая, уведен я буду по какой.

 

Пока душа в плену того, что станет тленом,

свет инобытия она не разглядит.

Что ждет тебя, душа, на воле после плена –

во всем безбрежный рай иль новый плен – Аид?

 

Чем дальше, тем милей бродить по снов осколкам

и горечь целовать рябиновых кистей.

В гостях я на земле, но дома здесь настолько,

что сам бы ни за что не вышел из гостей.

 

Как за окном купе мелькают перелески,

все годы промелькнут, вода вся утечет,

но лезвием сверкнет фамилия Змиевский

и надвое Иркутск любовью рассечет!

 

***

Град сибирский, деревянный, купеческий,

от Москвы в продымленном далеке.

Но стоит вот на таких все Отечество,

а они стоят на каждой реке!

 

Может, кто-то рассмеется задорно:

«Ну и город, это ж просто дыра!»

Ведь облитые известкой уборные

не изжиты здесь еще во дворах.

 

Говорят, Сибирь Сибирью останется,

и как было, так и есть для южан:

коль зима тут девять месяцев тянется,

остается пожалеть каторжан.

Что ж, студеная моя ты провинция,

климат родины, как ни был бы плох,

не причина, чтобы с ней распроститься:

под родной звездой и в стужу тепло!

 

Купола над Ангарою качаются,

в восемь лун они в воде отражаются,

а вода имеет цвет малахитовый,

я другой такой на свете не видывал!

 

А за городом все рядится в хвою,

все повязано смолою, как кровью!

Скреплено навек смолой светоносной

братство кедров, лиственниц, сосен.

Там, за городом – брусничников гривы,

шишки в звонких кедрачах – цвета сливы,

пышный папоротник в рюшках саранок,

игры белочек – тайги обезьянок,

пестрых дятлов, презирающих страхи,

на скрипучих короедов атаки,

бурных речек слюдяные косички,

взор фиалки сквозь слезу на ресничке,

резвых бабочек воздушные танцы,

и шмелиное в цветах донжуанство,

мрамор в зелени, как будто сугробы,

в синеве – седины гор белолобых,

щеки тучек в брызгах дикой малины,

и в прическе у зари гроздь калины.

А еще – мольба русалки обтрогать

всю ее и поласкать хоть немного.

 

Да хранят тебя таежные ведьмы,

край испачканных черникой медведей!

Пусть форсит Сибирь в невянущей хвое

и невянущей пылает любовью!

Пусть купается в снегу шустрый соболь,

пусть блескучий под водой ходит омуль.

Я смотрюсь в Байкал, а он – если б знали вы!

– рассеребряных зеркал позеркальнее!

И купели чудотворней, чем эта,

для крещенья не найдется у света!

 

Град сибирский, деревянный, купеческий

– вот отсюда и идет все Отечество,

вот от этих переулочков узких.

Я родился и умру здесь, в Иркутске.

 

Дмитрий Иващенко

Иващенко Дмитрий Анатольевич (род. в 1967 г. в Железногорске-Илимском). Член Союза писателей России. Автор книг «На ветру» (2006), «Встречи и разлуки» (2010).

 

***

В местах заветных лодку чаль!

Листвянка,

август

брат Вампилов...

Мы по-сибирски крепкий чай

с листом смородиновым пили.

На море славном – черный штиль.

Сполохи, как в грозу, шафраны:

костер меж скал

плясал шаманом

и в лунный бубен колотил.

Шатался лес в медвежьей шкуре,

скрипя стволами кедрача.

Рассказ охотничий ворча,

гуран – со шрамом – трубку курит.

Холодный камень

с веткой хвойной —

сурова малая моя.

Кукушка, долгих лет напой нам,

байкальских «аликов» храня.

 

Сергей Иоффе

Иоффе Сергей Айзикович (1935, Иркутск – 1992, Иркутск). Член Союза россий­ских писателей. Автор книг «Желание» (1964), «Мужчины» (1972), «Дорога» (1976), «Время вышло» (1995) и др.

 

***

Проникаю несуетным взглядом

в тот Иркутск, где не будет меня...

С нестареющей церковью рядом

пробегают трамваи, звеня.

 

А над ней, в поднебесье взмывая,

как в былые, мои, времена,

мельтешит голубиная стая –

слава богу, сыта и вольна.

 

Поверну-ка незримо у рынка, о

тдохну на подъеме крутом.

Прежде звали – Иерусалимка,

Парк культуры – назвали потом.

 

Нет в округе удобнее горок:

безмятежность, простор, высота.

Открывается прожитый город

целиком – от моста до моста.

 

Предугадываю перемены:

подросли дерева и дома,

но душа, сердцевина – нетленны,

как нетленна природа сама.

 

Только я бы едва ли ответил,

в чем она, городская душа.

Этот звон, переменчивый ветер,

что балует, листву вороша,

 

купола, предзакатное солнце,

яркий блик на ангарской волне,

вековая резьба над оконцем –

все, как было когда-то, при мне.

 

Знать, не страшно сокрыться в природе,

коли жил, и томясь, и любя.

Ведь с уходом твоим не уходит

то, что в жизни превыше тебя.

 

Дом на улице Софьи Перовской

Тамаре Аркадьевне Шипилиной,

Галине Аркадьевне Садовской

Задолжал со студенческих лет.

Задолжал не рубли, не червонцы,

а приветливый свет из оконца,

доброты нескончаемый свет.

 

Вы меня приглашали за стол

И вздыхали при том: «Чем богаты.»

Словно были и впрямь виноваты,

что, увы, невелик разносол.

 

Беспечальный студент, голытьба!

Разве мог бы учиться, не зная,

что чужого, меня, как родная,

в ночь-полночь обогреет изба?

 

Разумел или нет, грамотей,

что, отрезав мне хлеба краюшку,

застелив для меня раскладушку,

вы своих обделяли детей?..

 

Я мечтал: стану кум королю,

отучусь, получу назначенье –

накуплю и конфет, и печенья,

колбасы и вина накуплю.

 

Заявлюсь – молодец молодцом!..

Думал, можно с единого маху

за отзывчивость, как за рубаху,

рассчитаться – и дело с концом.

 

Не судите, простите меня.

Я признанье вынашивал долго,

и росло ощущение долга

год от года и день ото дня.

 

Рядом с вашей святой добротой,

Что они, эти поздние строки?..

Не смиряюсь, что минули сроки,

не кичусь головою седой

 

и – у жизни уже на краю –

от волненья дымя папироской,

в дом на улице Софьи Перовской

возвращаюсь, как в юность свою.

 

***

Когда этот шумный бульвар

был садом Парижской коммуны,

за старой оградой чугунной

бренчанье бездумных гитар

не слышалось. В чинной тиши

доверившись воспоминаньям,

сидели бабуси с вязаньем,

возились у ног малыши.

И только вечерней порой,

досужий народ зазывая,

не струнная, а духовая з

вучала по-над Ангарой.

Мелодию трубы вели.

На том берегу, у вокзала,

она спотыкалась. Стихала

в Глазковском предместье, вдали.

...Проносятся годы, пыля.

Старинные вальсы и марши

становятся старше и старше.

Выходя в тираж тополя.

И, видно, за то, что не юн,

Порушен единожды летом,

потом увезен Вторчерметом

ажурной работы чугун.

А сад без ограды – не сад.

Здесь грохот транзисторов, пиво...

И смотрит Ермак сиротливо,

и сумрачен бронзовый взгляд.

Я, в общем, довольно терпим

к превратностям и переменам.

Ни взглядом, ни словом надменным

не стану пенять молодым.

И все же тревожит меня

одна неотступная дума.

Эпоха бедлама и шума

промчится, бренча и звеня, –

иные придут времена,

а с ними приметы иные.

И нынешние молодые,

коль не помешает война,

состарятся. Вспомнят иль нет

они и печально, и сладко,

как выпив винца для порядка,

потом оседлав парапет,

неистово, словно в бреду,

без устали пели и пели –

базлали, рычали, хрипели

у всех и у вся на виду?

Те песни, хотя бы во сне,

вернутся ли к ним после срока,

Как танго забытого Строка

Вернулось сегодня ко мне?

Холода

Какие нынче холода!

Как леденят они и жгутся!..

И лишь ангарская вода

не замерзает у Иркутска.

 

Когда мой длинный автовоз,

моя автобусная пара

, кряхтя, взбирается на мост,

я попадаю в царство пара.

 

И над рекой, как по реке,

плывут в тумане чьи-то лица.

Что стоит в этом молоке

пропасть, исчезнуть, заблудиться?

 

Баранку резко крутануть,

порвать ажурные перила...

река б торила тот же путь

и все парила бы, парила...

 

Какие нынче холода!

От них и сумрачные мысли.

Но меж столбами провода

от снежной тяжести провисли.

 

Но куржаком, как бахромой,

деревья пышно разодеты.

А это все зимы самой

отнюдь не зимние приметы!

 

И зреет заговор уже.

Весною и не пахнет будто,

но и в природе, и в душе

опять воскресла жажда бунта.

 

Бунтуем! Встали мятежом!

Идем на вы! Бросаем вызов!

Сосульки грозным этажом висят,

как бомбы, вдоль карнизов.

Виктор Киселев

Киселев Виктор Владимирович (1918, Иркутск – 1978). Член Союза писателей СССР. Автор книг «Хороший обычай» (1958), «Любовь моя – тайга» (1964), «Шестой океан» (1977) и др.

 

Четыре ветра и река

Четыре ветра налетели

Со всех сторон на Ангару,

Разноголосо засвистели

И сшиблись в схватке на юру.

 

И, увлекая за собою

Дым клочковатый и седой,

Разъединились над горою,

Чтоб вновь схватиться над водой.

 

Река от злобы почернела:

Ее желанью вопреки,

Негаданно в речное дело

Вмешались ветры-мужики.

 

Нрав Ангары – врагам перечить,

С друзьями жить на мирный лад,

Она ветрам спешит навстречу

И, пенясь, катится назад.

 

А ветры снова насмерть бьются,

Взвихрив речную голубень,

И волны с берега несутся

С высокой шапкой набекрень.

 

С ветрами в неуемном споре

Им не сдается Ангара.

Здесь скоро разольется море,

А с ним поладят ли ветра?

 

Иркутское море

За плотиною – море,

Спокойное море.

Но спокойно оно,

Лишь когда на запоре.

Рвется в узкий проход

Из бетонного плена

Голубая,

зеленая,

синяя пена.

То не волны речные

Закручены туго:

Снеговые сугробы

Сшибают друг друга.

Что ни миг – пред тобой

Пролетают картины:

То Саянский хребет,

То полярные льдины,

То холмы и долины

Альпийского луга.

А над ними беснуется

Белая вьюга.

 

Анатолий Кобенков

Кобенков Анатолий Иванович (1948, Хабаровск – 2006, Москва). Член Союза рос­сийских писателей. Автор книг «Улицы» (1968), «Вечера» (1974), «Строка, уставшая от странствий» (2003), «Однажды досказать» (2008) и др.

Иркутску

Не докричать – хотя бы домолчать...

Отныне нам и ласточка не сводня –

прощай, мой брат, ты волен убивать –

убей меня на Тихвинской сегодня:

 

ударь под дых, швырни меня в фонтан –

пойдешь гулять и, в воробьином гвалте

гася свою тоску – пока не пьян,

узришь меня сквозь трещинку в асфальте...

 

Не домолчать – хотя бы докурить,

табачный дым не застит нам дороги.

прости, мой друг, ты в силах хоронить –

я в силах умереть у синаноги —

 

шумну ступенькой, вышумнусь травой,

и ты, не медля, жизнь свою отладишь,

когда к Ерусалиму головой я развернусь,

приладив к сердцу кадиш...

 

Не докурить – хотя бы додышать

до двух берез четвертой остановки,

до... жизнь моя, ты мастер отпевать –

отпой меня на холмике Крестовки —

 

ссыпь в ладанку, держа меня в персти,

и, отлучив мой бренный дух от песни,

свой дух переведя, оповести

сестру и брата: двери мне отверсты...

 

***

Я люблю этот город, потому что люблю,

потому что деревья и крыши люблю,

потому что в киношку пойду по рублю,

потому что за трешку – раздружок воробью.

 

Я люблю этот город, потому что трамвай

разрезает туман, как тугой каравай,

потому что в кармане у него карамель,

листопады, снежинки, дождинки, капель...

 

Я в плечо его плакал, за охапку рублей

я прочел в кабаках его книжки Рабле;

на последний червонец, с предпоследней треской,

я в кафушках его пропитался тоской —

 

и качает меня, и несет в никуда

заводская бурда, городская беда...

 

Я люблю его осень, и стены, и сень...

Эту дре-, эту бре-, эту дрень-, дребедень,

дребедень телефонов, перебрень суеты,

голубень горизонтов, лебедень высоты...

 

Я люблю его бабок, из баек и слез,

перепрыжку ухабов с костылями берез;

 

на березовой ветке, при ольховом седле,

доберусь я до Леты, на сосновой игле

спо­-

ты­-

каясь...

 

Письмо Вампилову

1

И, отмеривши шагами краешек земли, мы однажды вместе с вами полночь перешли,

 

Александр Валентиныч,

Саня – на часок.

Август спелой паутинкой

холодит висок,

 

чтобы виделось не боле,

чем тому окну,

что – глазницами на поле,

а зрачком – в страну,

 

чтоб стакан вина сухого

и полночный час

через песенку Рубцова

рассмешили нас,

 

и смеемся мы и плачем,

знаем наперед: будет смерть, потом – удача,

не наоборот...

 

2

Как бы вы ни хотели,

но в милой нашей провинции

все мы чуть-чуть постарели,

может быть, сдали позиции;

 

наше шестидесятничество...

как бы сказать для ясности? –

выродилось в старообрядчество,

странное в пору гласности.

 

вы между тем усложняетесь –

вечные ваши качества:

кому-то простым представляетесь,

кому-то неясным начисто.

 

3

Вас ставили Ефремов и Шапиро,

Райкин и Борисов,

играли Ефремов и Андреев,

у нас поставил Кокорин.

 

Слезы, которые пролиты из-за вас,

могли бы сложиться в реки,

радость, которая была внушена вами,

могла бы стать морем,

– впрочем, кто сказал,

что реки и море, с

озданные вами,

высохли?

 

Мы, год за годом,

входим в их воды

с тем же азартом,

с каким некогда вы

шагнули в волну

Байкала

 

(с единственной разницей –

мы выплываем)...

 

4

Слякотные, стуженые, зимние,

вечные послушники зимы,

это мы, Саяпины и Зиловы,

Алики и Сильвы... Это – мы.

 

С песнями, прикрытыми засовами,

с радостью в келейках без окна,

вами до морщинки прорисованы,

вами и оплаканы сполна.

 

Верующие, мучающие, лгавшие,

потчующие басней соловья...

Старшие ли, младшие ли, павшие,

блудные ли... – ваши сыновья...

 

5

Как сказал бы Чехов, вот и сумерки,

как сказали б вы, сплошной туман:

тихо вам, ни капельки не суетно,

шумно – нам...

 

Снег погладит плиты, тронет волосы

без причин...

Как сказал Рубцов бы, в этой области

помолчим...

 

Письмо Сергею Иоффе

Блудные дети проводят тебя,

бледные дети напишут октавы,

белый и черный, левый и правый

перекрестятся, вино пригубя...

 

Я уже знаю, о чем эта боль,

и отчего в перепаханном поле

тесно – для воли, просторно – для боли,

и почему перекатная голь

сыплет на раны январскую соль...

 

***

И стар Иркутск, и многих пережил,

перелопатил, обдождил, завьюжил,

чтил Николашку, Ленину служил,

при Брежневе заметно занедужил...

 

Сибирский Брут, российский старожил,

служитель плача и сожитель стужи,

всем важен и всегда кому-тот нужен,

он между тем с Башмачкиным дружил.

 

И я ему послушен как никто –

по-детски, по-советски, по-босяцки,

в глуши домашней и в гульбе кабацкой —

 

без кепочки, в задрипанном пальто,

для ребятишек дедушка Пихто,

а для руководителей – Башмачкин...

 

***

Не улочка – скорее рана, шрам.

На мраморных ступенях телеграфа

Я вижу в осени иркутской некий шарм

Высокого, но спившегося графа.

 

Я рад тому, что попадаю в шаг

Летящему листу, тому, что арфа

Иркутских сумерек выводит не спеша

Мотивчик Скрябина и Леопольда Стаффа...

 

Осколок звука, сколок Ангары,

заколка Иркута... Как разноцветен

прогулочный, с сивушным дыхом ветер,

 

как весело, при влажном полусвете,

домишки, как детдомовские дети,

в меня – с Глазковской катятся горы!..

***

Когда шуга порежет берега,

и сплющит день, и набегут метели –

всем холодно, хотя – на самом деле –

да здравствуют иркутские снега!

 

Да здравствует иркутская пурга!

как хорошо в течение недели смотреть

в окно, не покидать постели

и кофий требовать – мне кофию, слуга!

 

Издатель Стож, не докучай, я сплю,

не присылай служанок, Марианна!..

Я всех люблю, но если постоянно,

 

то жаркие объятия дивана

и трубочку... Да, как это ни странно,

любя других, я лень свою люблю.

 

***

Александру Князеву

Не вычеркни, не вздумай, не смоги! –

не сделай так, чтоб убаюкать в сносках

Сперанского державные шаги,

вольнолюбивый шепоток Волконских,

 

речитатив рождественской пурги,

глашатаев ее иерихонских, и

топоток, с которым сапоги

сбивают лепестки созвездий конских...

 

Еловый благовест, кедровая тоска:

в сугробах серебра редчайшей пробы –

собачьи, человечьи, волчьи тропы,

 

и в шепотке – не испугала чтобы –

безумца Пушкина безумная строка

и «разума лишившейся Европы»...

 

Татьяна Ковальская

Ковальская Татьяна Викторовна (род. в 1943 г. в Иркутске). Автор книг «Времена жизни» (1997), «Водолеевы сны» (2004), «Берег памяти моей» (2008).

 

***

Шесть утра. Беззвездно небо

В феврале над Ангарой.

Огоньков цветистый невод

Ловит рыб ночной порой.

 

На пороге ночи – утро,

И в окне стучит рассвет.

А душа озябла, будто

Ей сегодня – двести лет...

 

***

Незамерзающей реке

Привет.

Ее туманам белым,

Лениво плещущей воде

И берегам заиндевелым –

Поклон!

Морозны все утра,

Зима уж набирает силы.

И воскрешает Ангара

Во мне дух молодости милой.

 

 

Василий Козлов

Козлов Василий Васильевич (род. в 1947 г. на ст. Оловянная Читинской области). Член Союза писателей России. Автор книг «Уроки доброты» (1975), «Есть у меня на све­те брат» (1979), «Стихотворения» (1985).

 

 

***

О ночи в загородном доме,

Любви нещедрые дары...

Мы добирались на пароме

Через протоку Ангары.

 

Мосточков шаткие перила

Перенимали нашу дрожь.

Нас призвала, соединила

Чистейшая святая ложь.

 

Лишь на заре сошла на нет

Дождя грохочущая масса.

И застекленная терраса

Вбирала ранний блеск и свет.

 

Мы просыпались, и любовь

Была наградой в пробужденье.

Был свет в окне почти без тени,

Как будто встали на колени

Деревья возле наших снов.

 

А новый день уже воскрес

В твоей улыбке, схожей с песней,

Во взгляде, ставшем от небес

Еще яснее и небесней.

 

Мы, взявшись за руки, пошли

По краю ветреного поля,

По краю утренней земли,

По краю воли и неволи...

 

***

На набережной Ангары

В дому, типичном для округи,

Две женщины, как две сестры,

Живут в заботах друг о друге.

 

На полке – два десятка книг.

Приемник ламповый. Ночник.

Вся обстановка их простая.

(Мне нравится одна из них

Немного больше, чем другая).

 

Любая вещь, предмет любой

Имеют смысл, будь то будильник.

Посуда, печь, ведро с водой

И неисправный холодильник.

 

«Как хорошо, что ты пришел...»

И вот уже украшен стол

Сухим вином, печеньем, чаем.

Мы времени не замечаем,

Но час пробьет. И я уйду,

Шарф поправляя на ходу.

По набережной Ангары

Пойду, в карманы пряча руки,

 

Две женщины, как две сестры,

Живут в заботах друг о друге...

 

Забытый дворик

1

Г. Г.

...Путями извилистых улиц

Мы в старенький дворик вернулись,

Где елочки пыльной крапивы

Стройны; где хозяйки крикливы;

Где запах ромашки зеленой;

Где девочки шепот влюбленный

Звучал; где скрипели качели

И пели как птицы; и в щели

Забора был нами увиден

Мир жизни, в который мы выйдем,

Которым пойдем и в котором

В ином освещенье увидим,

Что грезилось нам за забором...

2

Е. В. 3.

Был ранний снег и поздний час.

Снег мягко-мягко опускался,

Одежды нашей не касался,

Снег лился, обтекая нас.

 

Снег сыпался на снег, на крыши.

И мы друг к другу жались ближе,

Как бы в предчувствии потерь...

Теперь один из нас в Париже,

И вспоминается порою:

«Шел первый снег. Нас было трое...»

А не один ли я теперь?

 

Поверить страшно мне и странно,

Что мне судьбою знак был дан:

Я нес случайных три тюльпана,

Обернутые в целлофан, —

И обронил один тюльпан.

 

Предчувствий не было тогда,

Что надвигается беда,

Что мне судьба вручила в руки

Красивый символ злой разлуки...

И ты меня, мой друг, прости,

Что слабо прижимал к груди

Три незапамятных, три нежных,

Три роковых, три неизбежных

Цветка.

 

Иван Козлов

Козлов Иван Иванович (род. в 1936 г. в Иркутске). Член Союза писателей России. Автор книг «В гостях у декабристов» (1975), «Колокола не умолкают» (1979). «Самая долгая зима» (1986) и др.

Иркутск

Когда еще шумел сосновый бор

Над вольною и дикой Ангарою

И Спаса белокаменный собор

Туманно не клубился над водою,

Когда в бору не пели топоры,

И звонница еще не голосила, —

В моей земле до самой той поры,

Дремала не пробуженная сила.

Мой пращур – не юродивый, не вор,

Лихой мужик,

Как праздник посвященья,

Отметив мой далекий день рожденья,

В сосновый ствол с плеча вогнал топор.

Быть может,

Так все это начиналось —

Дощаники у берега качались,

В огне сгорала первая ольха,

В котле кипела первая уха,

И днесь являлась дивная страна

С таинственными древними богами,

Глаза которых

Темные, как камни,

Наскальные впитали письмена.

С величьем поднебесного добра,

В короне неделимости державы,

Она блеснула слитком серебра

И выставила мирные заставы.

Ученый сын компьютерного века

Я ухожу корнями в глубину,

Порою, как в таинственную Мекку,

Хожденья совершая в старину.

И слышу я

Воинственно и грозно,

Над чьей-то забубенной головой

Уж не гремит воинственная бронза

За дальнею чертой береговой.

И вижу я:

На утренней заре,

Хрустально разнаряженные в росы,

Лампадами осенние березы

Горят на православной Ангаре.

За горизонт уходит Ангара

Ее огонь

Холодный камень плавит.

И слышен звон —

Мой дальний пращур правит

Зеркальную стремнину топора.

 

Над Иркутом (триптих)

***

Скалы прибрежной

Краснобурый срез

Плывет меж облаками и водою –

Схватив скалу корнями,

Черный лес

Парит,

как беркут, с добытой лисою.

Я эту землю знаю с давних лет –

Здесь все мои начала и причалы.

Куда б меня судьба моя ни мчала

Земли дороже не было, и нет.

Здесь предок мой,

Увы, не праздно жил —

Раздвинув камни стертыми плечами,

Он над водою мельницу сложил

И оковал заветными словами.

Ушли водой былые времена,

Слова, что над рекою отпылали,

Упали в землю, словно семена,

Взойдя травой забвенья и печали.

Здесь мне дано отгадывать судьбу –

Бродить над Иркутом в бору сосновом,

Искать землею взращенное слово,

Среди стеблей,

запрятавших тропу.

Здесь все, что слышу, –

Шелестит трава,

Шумит сосна,

Течет по склону щебень

И плеск весла,

И звонкий птичий щебет —

Таит в себе

Нетленные слова.

 

Навеки неизбывна ипостась,

Объятая водою и колосьями,

Всем многоцветьем

И многоголосием

Земли и слова

Явленная связь.

 

***

Когда весна надрежет почки

И робко выглянет листва,

Пробьются памятные строчки,

Взойдут забытые слова.

Уйдут последние морозы,

И мир проснется молодым,

По тополям и по березам

Пройдет зеленый майский дым

Навек застывшая картина:

Полдневный неподвижный свет –

Весенних веток паутина

И госпиталь военных лет...

В снегах Саянского отрога,

Сметая гулом тишину, —

Была железная дорога

В те дни дорогой на войну.

К Москве, к великому сраженью

В тот год стремились поезда,

и поездов тех отраженья

несла сибирская вода.

И вспять направлены войною,

Санпоезда большой страны

Той грозной, памятной зимою,

Солдат везли из-под Москвы.

Печальны кадры из кино –

Снега обугленной планеты

И наши первые победы –

Московское «Бородино».

Стоял февраль —

В снегу ограды,

Но солнце ярче с каждым днем

И мы нестройным детским садом.

К солдатам в госпиталь идем.

Они в сраженьях устояли

Не пригибая головы,

Как приказал великий Сталин,

У грозных стен седой Москвы.

Война гуляла не щадя –

Безлюдье, госпитали, дети.

И я стою на табурете,

А надо мной портрет вождя.

Читаю, глядя на портрет:

«И молвил он, сверкнув очами,

Ребята, не Москва ль за нами?..»

И мне безмолвие в ответ.

А я:

«Умремте ж под Москвой,

Как наши братья умирали,

И умереть мы обещали.»

Восторгом сдержанным блистали

Глаза солдат передо мной.

Ах, эти дивные моменты –

Военных дней далекий свет —

И слезы, и аплодисменты,

Бинты и пригоршни конфет.

Я ухожу в безмолвье просек

В сосновый омут тишины,

Где бродит эхом отголосок

Давно умолкнувшей войны.

Течет хвоя весенних веток

И мирных электричек гул,

И в царстве беззаботных белок

Цветет сиреневый багул.

 

***

Над Иркутом скалистый косогор.

Покрыты камни коркой ледяною

И, схваченный зеркальною водою,

Перевернулся в ней сосновый бор.

Я радостно вдыхаю светлый день.

На лыжах мчу

И на ветру алею,

То покидаю снежную аллею,

То возвращаюсь

В голубую тень

То лихо выхожу на виражи,

Отважно пролетаю над обрывом –

Снега и сосны в вихре непрерывном

Горят,

Как золотые витражи.

Я на трамплин неудержимо мчу,

Мне вслед кричат –

кому-то страшновато...

Рывок —

И я бесшумно и крылато

Над речкой и над соснами лечу.

Охватывая контуры сосны

Во льду бесшумно проплывает солнце,

А женщина с этюдником смеется –

Она моей не слышит тишины.

Текут холстами желтые пески,

В них полыхают вмерзнувшие листья,

Пожухлых трав стремительные кисти,

Накладывают бурые мазки.

И снова снег навстречу мне летит.

Я приземляюсь, я победно еду.

Но светлый день не мне принадлежит,

А женщине,

склонившейся к мольберту.

 

Иркутяне (триптих)

1

Виктору Вертянкину,

капитану морей и дорог

Дожди отбили склянки

Тропических морей,

Но капитан Вертянкин

Не признает дождей.

Он, капитан Вертянкин,

Не признает штормов —

Он миновал стоянки

Всех мировых портов.

Он обошел полмира,

Иркутский командор,

Ему Байкал – квартира,

А реки – коридор.

Он, капитан Вертянкин,

Первопроходец вод,

Бьет вахтенные склянки

Выстраивая флот.

Он флот ведет по галсу

Спокоен, как скала,

И плещет флотский галстук,

И плещут вымпела.

Он для друзей застольник,

Приятель и гурман,

Он изобрел рассольник

Рецепта «Капитан».

Так наполняй стаканы

За флаги кораблей,

За поступь капитанов

Всех рек и всех морей,

За боцманские дудки,

За камбуз и компот,

За плеск застольной шутки,

За всероссийский флот.

2

Владимиру Скифу –

певцу сибирских рассветов

Золотого цветка

Медоносную чашу

Поднимал

у куйтунских околиц рассвет

И скользя по лучу,

От еланей и пашен

Золотистой свирелью

Явился поэт.

От Саянских вершин

еще юная Муза,

Снизошла,

И качнулись

Цветы и трава,

И от светлой любви

неземного союза

в синеву золотую

упали слова.

Громко рыжий петух

Прокричал вдоль околиц,

Но, играя вползвука,

Приметил поэт,

Как из легкого облака

Сотканный пояс,

Уронил на дорогу

Застывший рассвет

И как дивная песнь,

Растекаясь пространно,

Оттесняя легенд

Невесомую тень,

От таежной воды

И цветастой поляны,

Над свирелью качался

Разбуженный день.

И таежных настоев

Прозрачная чаша

Придорожной росой

Окропила Порог,

И свирель уплывала

Все дальше и дальше

За саянские вехи

Небесных дорог

Это было давно.

Мир, как прежде, не тесен,

И поэт, оглянувшись

Из дальней дали,

Слышит давнего детства

Рассветные песни

Той, умытой росою

Куйтунской земли.

3

Николаю Вершинину – автору

полотен «Лампа» и «Богомаз»

Пронзает холст «Аллея Фонарей» –

Там снег белей,

И там деревья выше,

И пестрая мозаика огней

Уходит в небо,

Пробивая крыши.

Во тьме непроницаемых ночей

Означен город тихо и туманно

Безумной геометрией огней,

В кристалле неподвижного фонтана.

Да, мир порой рождает чудаков —

Под их рукой текут к вершинам реки,

Белеют дирижабли облаков,

Дождями ниспадают фейерверки.

Куда ни глянь,

повсюду их дела

свершенные уверенной рукою, –

у полюсов оазисы тепла

и спутников орбиты над Землею.

У каждого из них нехватка дней.

И вот чудак,

как фокусник из шляпы,

извлек слепящий свет

старинной лампы,

чтобы раздвинуть пологи ночей.

И устремляя в бесконечность глаз,

Ответствуя единственному

Богу Свершает ярый подвиг Богомаз,

Прозрев во мгле небесную дорогу.

Мы рвемся к свету праздною толпой

И школим чудаков легко и строго,

Не ведая, куда ведет дорога

Куда и кто ведет нас за собой.

Пройдут года,

И станем мы мудрей,

И, вспоминая давние затеи

И новые справляя юбилеи,

Мы встретимся в аллее Фонарей.

Мы вспомним наши давние дела,

Минувшие заботы и тревоги

И тех,

Кто нам прокладывал дороги,

С кем нас судьба свела и развела.

Ну а сегодня,

Как сказал поэт,

Восходит век

Из дивной длани Бога —

Из малых троп рождается дорога,

И льется лампы негасимый свет.

 

Георгий Кольцов

Кольцов Георгий Николаевич (1945, с. Буреть Куйтунского района Иркутской об­ласти – 1985, Кашира, Московская обл.). Автор книги «Корни кедра».

 

***

Созвездьями

тьма разрублена

на мелкие

на куски.

Таинственно,

как у Врубеля,

ложится луна в пески.

И Ангара под звездами

багровой кажется мне.

И слышно,

как кто-то веслами

стреляет по тишине.

 

Сибирь

Я с берега слежу

за птичьей стаей...

И с каждым днем становится родней

река с отливом плавящейся стали,

когда зажгутся бакены на ней.

Я уходил отсюда за рассветом,

но знал —

куда б меня ни занесло,

я в эту землю врос,

как корни кедра,

невидимо,

упрямо,

тяжело.

 

Забайкалье

Страна верблюжьих сопок и сказаний!

Сюда меня не праздность привела...

Взмахнет рассвет

над окнами казармы,

как беркута упругие крыла.

Сто пар сапог,

что на ночь ставят «в ноги»,

в полоске света матово блестят.

Мы здесь живем предчувствием тревоги,

которую сирены возвестят.

 

Но жизнь рассудит правильно и мудро

и выплеснет,

как воду из ведра,

на наши спины будничное утро,

и служба начинается с утра.

А день бежит по тропам, по пригоркам,

чтоб раствориться в сумраке вдали.

На выцветших от зноя гимнастерках

под вечер проступает соль земли.

В солдатский круг нас песня собирает,

как будто археологов – костры.

Глаза закрою: зорька догорает...

рыбачья лодка...

берег Ангары...

 

Сергей Корбут

Корбут Сергей Владимирович (род. в 1956 г. в г. Камень-Каширский на Украине). Член Союза писателей России. Автор книги «Все стихи» (2005).

 

***

Вдоль Ангары тумана облака,

А небо чистое – в мерцанье ясных звезд,

Как будто стужи крепнущей рука

Его отерла, как лицо от слез.

 

В глазах промытых отразился свет

По-над туманом выплывшей луны.

Меня, возможно, в этом мире нет.

И не было. Смотрю со стороны.

 

***

Белым-бело на пойменных лугах.

Метель ночная выдохлась к утру.

Но солнце, просыпаясь в облаках,

Еще как будто зябнет на ветру,

Лучи, дрожа, рассеивают свет

По ивняку в излучье Иркута

(А где река? Сравнял с лугами снег!),

По дугам ферм далекого моста,

По склону волн мамоновских полей,

По щетке крон кладбищенских берез.

Белым-бело, и все белым-белей,

Все ярче, ярче – до невольных слез.

Природа не устанет повторять

Волнующее это волшебство.

Но я когда-то буду здесь стоять

В последний раз, не ведая того.

 

 

Кто-то тебя называет сибирской столицей,

Серединой земли и туристской меккой...

А мне не гордиться, мне бы к тебе прислониться,

Город мой, как человек к человеку.

 

Понимаешь, Иркутск, я живу на твоей окраине,

Там, где Иркут уже нагнал Ангару,

За твоими мостами, где только подъемные краны

Тянутся вслед проснувшимся птицам поутру.

 

Здесь Московский тракт проходил когда-то вдоль берега

Мимо Вознесенского монастыря,

Здесь боролся красный с оттенками белого

И развеял белое по пустырям.

 

Здесь селились строители авиационного завода,

Отсюда они уходили на Отечественную войну.

Здесь между Боковской протокой и болотом

Я живу.

 

Мне до асфальта и водоразборной колонки

Так же далеко, как от Александра Третьего до Ленина.

К нашему дому на машине приезжает почтальонка,

И в три машины дров к зиме вырастает поленница.

 

И когда, Иркутск, я иду по твоим центральным улицам,

Это не то чтобы праздник, но выход в свет.

Рядом с театром драмы Вампилов сутулится,

Он не хочет быть памятником, и я говорю: «Привет».

 

Знаю, что памятник не улыбнется вслед мне,

Но чью же улыбку чувствую я спиной?

Хочется, как в очереди, выкрикнуть:

«Кто последний?» – И кивнуть подошедшему: «Вы за мной».

 

Теплый цвет в твоем образе преобладает,

Даже когда метель и мороз,

Скажешь «Иркутск», и льдинка на сердце тает,

Порой до слез.

 

Потому, оставляя другим «столицу» и «мекку»,

Повторю опять, прислоняясь к душе душой:

«Мне с тобой, Иркутск, как с родным человеком,

Хорошо».

 

***

Мой частный дом стоит в поселке Боково,

Поселок входит в Ленинский район

Иркутска,

что возник Байкала около

Оплотом против варварских племен.

 

Они глядели вдаль глазами узкими,

Сменив враждебный взгляд на мирный взгляд.

И эти земли стали зваться русскими,

И стал бурят славянским людям брат.

 

Вот у меня славянская фамилия:

«Защитник дома», – если по слогам.

А в этом доме – люди, сердцу милые.

И я готов отпор давать врагам.

 

Мой частный дом оплотом служит

Родине (За всех сказать, простите, не берусь),

И как бы там умы ни колобродили,

Из русских душ не выветрится Русь.

 

Так далеко от нас дела столичные,

Как реалити-шоу на «тиви».

У нас с Россией отношенья личные —

Они в сердцах, в сознании, в крови.

 

Я не приемлю пафоса высокого.

Моя любовь и лексика скромна.

Мой русский дом стоит в поселке Боково.

Но без него не выстоит страна.

 

***

Который день по Ангаре идет шуга,

И забереги, сблизив берега,

Заузили свободный ток реки.

Крепки февральские морозные тиски.

 

Как хорошо лежать у тонкой кромки льда

И слушать, как шумит внизу вода,

Как мелодично трутся льдинки о края,

Рождая музыку иного бытия.

 

И если нету смысла в том, то есть резон –

Стираясь в прах, переродиться в перезвон...

 

Но где-то ниже по теченью ледостав.

Ах, Ангара, недаром нравом непроста:

Вода пошла на берега, как на врага,

И смерзлась в лед недозвеневшая шуга.

 

Припорошила снегом лед метель с утра,

И мы идем к тебе на лыжах, Ангара.

 

Как хорошо по полю ровному скользить,

Прядя в движении лыжни двойную нить,

И ощущать, что радость звонкая твоя

Рождает музыку иного бытия.

***

На кладбище весна: цветы, цветы, цветы.

Родительского дня искусственные всходы.

И птицы, ошалев, взирают с высоты:

В краю едва-едва оттаявшей природы,

Чернеющих полей, буреющих болот,

Прозрачной ряби рощ, пустынных огородов,

Как пригородный рай, один погост цветет –

Родительского дня невянущие всходы.

Уже блеснул вдали излучиной Иркут,

И пойменных озер посверкивают слитки,

Но стая журавлей закладывает круг,

Читая на лету кладбищенские свитки...

И в четком их ряду наметился просвет...

И чей-то дух опять преобразился в птицу.

Родительского дня неугасимый цвет...

И крыльев тень легла на поднятые лица.

 

Владимир Корнилов

Корнилов Владимир Васильевич (род. в 1947 г. в с. Октябрьское Челябинской об­ласти). Член Союза писателей России. Автор книг «Я всегда удивляться буду» (1984), «Я в Сибирь навек командирован» (1997), «Отпусти на волю музыку души» (2009) и др.

 

Иркутская весна

Синеют сопки. Даль ясна.

Над Ангарою всплески чаек.

В сапожках розовых весна

Меня на улице встречает.

 

От горизонта тонкий след

Пронзил лазурный купол неба.

Февраль прошел...

Он словно не был, —

В последних числах таял снег...

 

Водоворот весны и муз —

В нем грусть моя на самом донце.

А вон в коляске карапуз

Свои ручонки тянет к солнцу...

 

Весна! Весна! А песня где ж?

Чтоб в даль звала и ширь открыла!...

В душе моей опять мятеж –

Бунтует молодая сила...

 

Кипит в размытых лунках снег

И прожигает тротуары.

И юность, радуясь весне,

Уже настроила гитары...

 

Синеют сопки. Даль ясна.

Над Ангарою всплески чаек.

Идет по городу весна,

В ладонях солнышко качая.

 

Воспоминание о детстве

Я из этих мест

Родом-памятью.

Здесь зима окрест

В снежной замяти.

В куржаке тайга

Вся узорами.

Глубоки снега

Над просторами.

...Я у деда рос

И у бабушки.

Пил брусничный морс,

Ел оладушки.

Дед учил меня:

«Чтоб мужчиной быть,

Оседлай коня

И испробуй прыть!..

Научись стрелять –

Белке метить в глаз.

Пробуй жизнь понять

Даже в смертный час!» .

...Восемь верст с лишком

Были мне не крюк:

Я ходил пешком

В школьный храм наук.

Три зимы подряд

Да три осени —

То по наледи,

То по проседи...

Налетит пурга

Ошалелая,

Вверх взметнет снега –

Горы целые.

Преподаст урок

Географии —

Мне и это впрок

К биографии.

...Но осилить смог

Бремя тяжкое —

Кончил школу в срок

Без натяжки я...

Жаль, не дожил дед:

Умер в Троицу.

Вот уж сколько лет

Спит-покоится.

Но под скрип колес

Архимедовых

Я в Иркутск увез

Память дедову...

Там науки грыз,

Деревенщина!

Жизнь – она каприз –

Переменчива.

Защитил диплом —

Ну, и ладушки! .

...Возвращаюсь в дом

В сказку к бабушке.

 

Весенние мелодии

Весна хмельной нежданной страстью

Вдруг ворвалась в людскую кровь, –

И стала бедствием, напастью

Нас опьянившая любовь...

Мальчишки, ошалев от счастья,

Пускают в небо голубей.

И даже частые ненастья

Не портят радости моей...

С зарей проснувшись, жаворонок

Весенней радостной порой

Зальется песнею спросонок

Над лучезарной Ангарой...

Его подхватят птичьи трели,

Нарушив будничный уют.

...Нам вновь, как звонкие свирели,

Ручьи до полночи поют.

 

Я в Сибирь навек командирован

Я в Сибирь навек командирован.

Здесь судьбу-зазнобу приглядел.

Ведь в краю эпически-суровом

Не один душой помолодел.

Здесь друг друга знают поименно

От Иркутска вплоть до Богучан.

И внимают люди окрыленно

Смелым государственным речам.

...И у нас в провинции таежной

Жизнь идет на полный разворот.

Здесь живет без сутолоки ложной З

акаленный стройками народ.

 

***

Одно касание с землею нас роднит:

Горят на «взлет» сигнальные огни.

Сначала шум нам слышится в ушах –

И высотою полнится душа...

Вот облака, как стаи лебедей,

Заворожили взоры у людей...

А там, внизу, на пойменных лугах,

Сохатый держит небо на рогах...

Пусть дальний рейс немного укачал,

Но нас внизу Иркутск уже встречал. .

...По трапу сходим, словно захмелев,

Поверив в сказку неба на земле.

 

Надежда Кудашкина

Кудашкина Надежда Николаевна (род. в 1934 г. в Сталинске (ныне Новокузнецк) Кемеровской области). Член Союза писателей России. Автор книг «Предзимье» (1994), «Я – мишень», «Мир – это сказка» (2010) и др.

 

***

Люблю снега моей Сибири,

И щедрость вспаханных полей,

И синеву небесной шири,

Прощальный поклик журавлей.

 

Дороже всех даров на свете –

Байкала чистая слеза...

И, как доверчивые дети,

Глядят подснежников глаза.

 

Люблю полет свободных чаек

Над Ангарою голубой,

Тебя, мой край, я величаю

И не расстанусь я с тобой.

 

 

Светлана Кузнецова

Кузнецова Светлана Александровна (1934, Иркутск – 1988, Москва). Член Союза писателей СССР. Автор книг «Проталины» (1962), «Соболи» (1965), «Сретенье» (1969), «Забереги» (1972), «Гадание Светланы» (1982), «Избранное» (1990) и др.

***

По белу-белу по свету,

По той голубизне

Бегу на лыжах по снегу

В сибирской стороне.

 

Со мной стряслось такое!

Коль чуть я дорога,

Пришли ты мне покоя,

Матушка тайга!

 

Запуталась я в сложности,

Умнее стать пора.

Научи холодности,

Сестренка Ангара!

 

Байкал ты мой родимый,

Расплеснись в ночи,

Быть меня любимой

Любимым научи!

 

Он добрый, я недобрая.

Учи меня добру!

Ах, сколько мной недобрано

Ягоды в бору.

 

За Беловежской пущею,

За новгородским теремом,

Ах, сколько мной упущено,

Утрачено, утеряно!

 

Пускай заря созреет

Над самым краем дня.

Пускай заря согреет

Озябшую меня.

 

***

Написано мною на ленте

На черной в те черные дни:

«Сибирский святой Иннокентий,

От новой любви сохрани!

 

Прошу, коль в твоей это власти,

Простив мне былые долги,

От новой напрасной напасти,

От новой беды сбереги!

 

Веди под холодное знамя

В моей одинокой ночи!»

Но гаснет неверное пламя

Отвергнутой, жалкой свечи.

Евгений Куменко

Куменко Евгений Иванович (род. в 1950 г. в пос. Муратовка Калужской области). Поэт и композитор. Автор книги «Верю в чудо» (2001).

 

Над Ангарой встает рассвет

Над Ангарой встает рассвет,

лаская храмов купола,

От куполов нисходит свет,

зовет на добрые дела,

Зовет подняться в высоту

над суетой текущих дней,

Зовет найти свою мечту,

чтоб в этой жизни стать сильней...

 

Людская движется река,

вращая дел круговорот,

То молчалива, то звонка,

за часом час, за годом год.

И ты идешь – один из них,

сверяя с сердцем каждый шаг,

Не забывая ни на миг,

о том, что есть еще душа...

 

Ровней асфальт чужих столиц,

проспектов строгих краше строй,

Нигде светлей не встретишь лиц,

чем над хрустальной Ангарой.

От куполов нисходит свет,

и свет восходит от реки,

Дай Бог вам долгих, добрых лет,

мои родные земляки!

 

Порой с утра густой туман

скрывает истинность пути,

Нам жизни дар был свыше дан –

и, значит, следует идти,

Забыв усталость и покой,

идти, верша свои дела,

Пока сияют над рекой

иркутских храмов купола!

 

Ночной Иркутск

По ночному городу иду,

У меня гитара на плече.

Напеваю песню на ходу

О еще не найденном ключе.

В песне есть и нежность, и печаль,

В песне есть и музыка, и свет,

Только вот в кармане нет ключа,

В песне есть, а вот в кармане нет.

 

У меня и тело, и душа,

Я живу не ради барыша,

У меня и радость, и тоска,

Ночь черна, как дуло у виска.

Сердце одинокое стучит

Так, что невозможно рассказать.

Может быть, пригрезились в ночи

Нежные, печальные глаза.

 

Город тихо гасит фонари,

Встречные сторонятся меня,

За полоской узенькой зари

Ожиданье радостного дня.

Все ночные сполохи уйдут

Вместе с блеском первого луча...

Есть, наверно, дом, где меня ждут,

Только жаль, в кармане нет ключа...

 

Глазковские сады

Иду по улочке заброшенной

Сквозь белый яблоневый дым.

В июне буйно и непрошенно

Цветут глазковские сады.

 

Цветут сады, шумят, качаются,

В предвестье лепестковых вьюг,

Как будто праздник не кончается,

Пока цветут сады вокруг.

 

С фатой черемуха расстанется

На первом свадебном балу,

А следом яблонька потянется

Навстречу летнему теплу.

 

И вновь душою не на месте я,

Так сердце тронула краса.

Цветут иркутские предместия,

Как дальних странствий паруса.

 

Сады цветут и осыпаются,

Но с их цветеньем поутру

Людские души просыпаются

Навстречу свету и добру.

 

Ах, я и сам порой весеннею,

Вдыхая нежный аромат,

Искал, искал в тебе спасения,

Забытый яблоневый сад.

 

Уже слегка морозцем схваченный,

Срывая лепестки с ветвей,

Я в детство – долг мой неоплаченный –

Стремился памятью своей.

 

Давно прошла пора цветения,

Пришла пора собрать плоды.

Но снова в юность, в дни весенние

Зовут глазковские сады.

 

Юрий Левитанский

Левитанский Юрий Давидович (1922, Козелец Черниговской губернии УССР – 1996). Член Союза писателей СССР. Автор книг «Теченье лет» (1969), «Кинематограф» (1970), «Воспоминанье о красном снеге» (1975), «Черно-белое кино» (2005) и др. Лауре­ат Государственной премии РСФСР.

 

***

Твой дом стоит у самой Ангары,

наполненный до крыши тишиной,

настоем из березовой коры

, смолы, грибов и свежести речной.

 

А я родился в городе степном,

и детство начиналось у меня

зеленым полосатым кавуном,

подсолнухом у плотного плетня.

 

Но этот дом у ледяной воды

скрестил, тому назад уж десять лет,

моих сапог тяжелые следы

и туфелек твоих узорный след.

 

У нас уже давно свое окно,

своя квартира, тесная чуть-чуть.

Не сетую на это —

все равно

сюда друзья протаптывают путь.

 

У нас свое окно.

Но иногда

меня опять по-прежнему влечет

тот старый дом, где светлая вода

под самыми окошками течет.

 

Я прихожу к нему в такие дни.

Он постарел, хотя надежно сбит.

Он гасит ранним вечером огни.

напрасно притворяясь, будто спит.

 

Но он не спит.

Он курит в темноте,

над крышей кольца дымные клубя.

Опять скрипят шаги.

Опять не те.

Ему безмерно грустно без тебя.

 

Он старую обиду не забыл

за то, что я,

непрошенный,

сюда

пришел,

тебя увидел,

полюбил

и вдруг увел однажды – навсегда.

 

Он – дом.

Жилище.

Деревянный сруб.

Ему стареть, ступеньками скрипя.

А я касался плеч твоих и губ.

Так как же я

грустил бы без тебя!

 

***

К морю стремился,

морем дышал на юге.

Но когда мое сердце

слушать начнут врачи, –

они услышат отчетливо

посвист вьюги

и голос филина,

ухающего в ночи.

Бьет кабарга копытцами

дробно-дробно.

Бьется над логом

сохатого трубный зов.

Это Сибирь

в груди моей

дышит ровно

Всей протяженностью

древних своих лесов.

Это во мне

снега по весне не тают,

и ноздреватый наст

у краев примят.

Птицы Сибири

в груди у меня

летают.

Реки Сибири

в крови у меня

гремят.

Это во мне

медведи заводят игры,

грузно кряжи качаются

на волне.

Ветер низовый.

Кедры роняют иглы.

Хвойные иглы —

это во мне, во мне.

Это во мне поднялся

и не стихает

ветер низовый,

рвущийся напролом.

Смолка

по старой лиственнице стекает.

Бьет капалуха раненая

крылом.

Я ухожу из вьюги,

из белой вьюги.

Лодка моя качается

на волне.

Еду куда-то.

Морем дышу на юге.

Белые вьюги

глухо гудят во мне.

 

Иннокентий Луговской

Луговской Иннокентий Степанович (1904, с. Турга Оловяннинского района Читинской области – 1982, Иркутск). Член Союза писателей СССР. Автор книг «Просека» (1934), «Ут­ро Ангары» (1956), «Сибирские стихи» (1959), «Хвойный ветер» (1960), «Тайга зовет»

 

Где Кузьмиха?

Там, где злобно шумит шивера,

Где по камням без капельки мути

Округленными глыбами ртути

Перекатывается Ангара

 

И звенит...

А бездонный зенит

Ангару акварелью синит,

И волна под прибрежным кустом,

Словно хариус, плещет хвостом,

 

Там кулик, если помнишь, кружил,

А потом нас с тобой рассмешил:

 

Он летел и тихо, тихо

Выговаривал слова:

— Где Кузьмиха, где Кузьмиха,

Куликовы острова?

 

И, в осоку ткнувшись, плут

Оборвал струною:

— Ту-у-у-т!

 

Он опять на остров тихий

Прилетит на вешний зов:

— Где Кузьмиха?

Нет Кузьмихи!

Нет родимых островов!

 

В самом деле – где же острова?

Куликову сердцу милая трава?

Были, были

Да быльем позаросли:

Под плотину

Острова с травой легли.

 

Пароход идет

На зеленый берег утром рано

Выйду я с веселой детворой

И в бинокль с высокого кургана

Пароход увижу под горой:

Он идет из далей, с океана,

Вымпел распластав над Ангарой.

 

Пароход идет по зеркалу раздолья,

Волны подгоняя к берегам,

Мимо Балаганска и Усолья,

К белым прибайкальским маякам.

 

Гость ты наш высокий, именитый,

Вставший у Иркутска на причал,

Правда или нет, что Ледовитый,

Ледовитый сам тебя качал?

 

Правда ли, что с бурей споря

Мощью многотысячною всей,

На борту пронес ты запах моря

Через величавый Енисей?

 

И спрошу, спрошу я капитана:

Мол, откуда гости и куда?

Как прошли пороги у Шамана,

Пропустил ли Пьяный без вреда?

 

И махнет трубой он мне сначала,

И громово рявкнет в мегафон:

—   Мы идем с Азова до Байкала,

Мы везем лимоны на Ольхон!

 

И зальется смехом капитан мой,

Потрясая рыжей бородой:

—   Пропустил ли, спрашиваешь,

Пьяный? Спит разбойник Пьяный под водой!

 

Владимир Максимов

Максимов Владимир Павлович (род. в 1948 г. в пос. Кутулик Аларского района Ир­кутской области). Член Союза писателей России. Автор книг «Сестра моя осень» (2000), «Памяти солнечный зайчик» и др.

 

Художник и дождь

Льву Гимову

Рисовал художник дождь.

Капли на холсте мокрели,

Как предвестники метелей.

И листву бросало в дрожь.

Рисовал художник дождь...

 

Было мокро на холсте.

Мокро голуби сидели...

Как заплаты, голубели

Клочья неба в высоте —

В осени, и – на холсте.

 

Рисовал художник дождь...

Так реально! Так несхоже...

Одинокий брел прохожий,

Весь согнувшийся дугой,

С белым пуделем – домой.

 

Рисовал художник дождь.

Был он этих капель вождь.

Кисточками, как смычком,

С горностаем, с колонком

Выводил он на холсте

Медленно, не в суете,

Проникая в суть вещей,

Музыку времен и дней.

 

Замерев, прищурив глаз,

Он ловил – как лучик гас,

Как осенний листопад

Бриллиантами богат –

Чистой пробы, как слеза.

Но... весенняя гроза

Возникала на холсте

В своей дивной простоте!

 

Татьяна Миронова

Миронова Татьяна Геннадьевна (род. в 1955 г. в г. Балхаше, Казахстан). Член Со­юза писателей России. Автор книг «Мой дом» (1988), «И увижу сон я золотой» (2001), «Лепестки (2003) и др.

 

У Спасской церкви

Да, не всякий вспомнит русский,

За что Господу хвала.

Духов день. Звонят в Иркутске

Всех церквей колокола.

 

Между сосенок зеленых

Свет и тень узоры ткут.

У церковных стен беленых

Одуванчики растут.

 

Травка стелется атласно,

Огибая старый пень.

Русый мальчик смотрит ясно –

Солнечный, как этот день.

 

Он стоит пред белым храмом,

Не решается войти.

У него нет папы с мамой,

Бабушке нет сил идти.

 

— Говорят, там Богородица

Помогает хворым сим. –

Неумело малый молится:

— Нелегко нам жить одним.

 

Так нужна ему подмога,

Чтобы бабушка жила —

Сам собой нашел дорогу,

Ту, что к храму привела.

 

Где-то горлинка воркует.

И сияют купола.

Не помянем Бога всуе.

Это все его дела.

 

Бабье лето

Плакала наша молодость –

В осень дороги ведут.

Сыплет Иркутск золото

Под ноги нам. И в саду

 

Лист виртуозно слетает.

Воздух душист, как саше.

Наша пора золотая

На продувном шоссе.

 

Столько сиянья и света,

Милый ты мой человек!

Жалко, что бабье лето,

Коротко, как и век.

 

Поздняя осень в Иркутске

Вот и поздняя осень настала,

Обнажилось воронье гнездо

В ближней рощице...Я устала

под горючею жить звездой.

 

Не тягучие тучи предзимние

Виноваты в моей хандре...

Расскажи мне, Иркутск, старинные

Были-сказы о чудо-добре.

 

Научи меня верить чуду

Окрыленных небес и чувств.

Я уроки твои не забуду,

Может, радости научусь.

 

Утомленная правдой жизни,

Я живу под горючей звездой

Эта поздняя осень отчизны.

Это черное в кронах гнездо.

 

Метаморфоза

Был покладист ты, нежен

И распахнут для мира.

А Иркутск наш заснежен,

И молчит твоя лира.

 

То ли выстудил город

Все в ранимой душе.

То ль пронзительный холод –

Нестерпимый уже.

 

Стал и жестче, и резче

Твой прерывистый слог,

Будто первый ответчик

Ты за то, что не смог

 

Зло и лихо отвадить.

Неспокойно душе —

Словно что-то поправить

Невозможно уже.

 

Январь

Мой Иркутск объят снегами.

Я сама в снежинках. Вижу,

Как куржавятся деревья

от дыханья Ангары.

 

Пахнет инеем. В узорах

Ослепительных соцветий

Там и тут сияет лучик,

Тихий лучик января.

 

Я иду... Глазам тревожно –

Вдруг растает и исчезнет

Это хрупкое творенье

Посредине января.

 

Так искусно и чудесно,

Столь изыскано и тонко

Сочетанье гибких веток

С нежным выдохом зимы.

 

Иван Молчанов-Сибирский

Молчанов-Сибирский Иван Иванович (1903, Владивосток – 1958, Иркутск). Член Союза писателей СССР. Автор книг «Покоренный Согдиондон» (1932), «Граница на Востоке» (1939), «Полевая почта» (1942), «Зарницы» (1952), «Лирика» (1959), «Синий снег» (1970), «Мое предместье» (1985), «Дяди Ванин туесок» (2003) и др.

 

Здравствуй, Иркутск!

В походной, пробитой ветрами шинели

Солдат возвращался с победой домой.

Он ехал, и села навстречу летели.

Мгновенье... покажется город родной.

 

Остались далеко походные дали,

Содружество долгих военных лет,

Сверкали, позвякивая, медали —

Почетные знаки недавних побед.

 

Волненья нельзя унять – и не надо.

Еще поворот. Вот он, город родной.

Раскинулись кущи веселого сада

Над вечно бунтующей Ангарой.

 

Иркутск возникает уже из тумана,

Возлюбленный с детства,

окрепший в борьбе.

Солдат прошептал: – С перевалов Хингана

Я видел тебя, возвращаюсь к тебе.

 

...Все – ново,

все – радость влюбленному взору:

Заводы и мост, заменивший понтон.

Поднялся солдат на Веселую гору

И городу отдал глубокий поклон.

 

Бакены на Ангаре

Хороши вы, ангарские плесы,

Чешуею блестит шивера,

Голубые, зеленые косы

Распустила моя Ангара.

 

Сколько радости сердцу доставит

Огонек, что блеснул вдалеке,

Словно друг, он тебя не оставит,

Будет плыть, отражаясь в реке.

 

И повеет уютом домашним,

Горьковатым и острым дымком,

И туман на прогретые пашни

Вдруг польется густым молоком.

 

Но, развеянный ветра порывом,

Он прижмется к косматой горе.

И тогда светлячок над обрывом

Путь покажет – по Ангаре.

 

Самоцветные камни в оправе –

Дальних бакенов фонари.

Старый бакенщик к берегу правит,

Может он отдыхать до зари.

 

 

Предместье

Оно не такое теперь, как бывало,

Уже забралось на вершину горы.

Трамваи по рельсам бегут от вокзала

И смотрят в зеленую синь Ангары.

 

Ангара

Гора, за ней опять гора

Сплотили тесно плечи,

И мчится, стонет Ангара

Совсем по-человечьи.

 

И каждый день, и каждый год

Упрямо камни гложет.

И синих вод упрямый ход

Скала сдержать не может.

 

В нее смотреться – не устать,

Не разлюбить шальную...

Она ломает грудь моста,

Грызет канатов сбрую.

 

Утесы – грузные быки

Стоят, разинув пасти.

И знают наши рыбаки:

Таит река напасти.

 

Алмазен блеск на шиверах,

Цветет, играет пена.

Придет суровая пора —

Не вырваться из плена.

 

...В июле шествует луна

На звездные покосы —

И тишина. И Ангара

О гальку чешет косы.

 

Гора, за ней опять гора

И каменные плечи,

И часто стонет Ангара

Совсем по-человечьи.

 

Был друг у меня...

Памяти известного иркутского художника

Алексея Петровича Жибинова

Был друг у меня, мы встречались не часто.

При встрече расстаться никак не могли.

Как солнце осветит, когда крикнет:

—    Здравствуй!

Едва показавшись вдали.

 

Имел он души незабвенное свойство:

Беду разделить и понять, и согреть.

На фронте отмечено друга геройство —

Он в битву ходил, не боясь умереть.

 

Он с нами расстался...

Покинул безмолвно.

...Куда ни поеду, куда ни пойду,

О нем прозвенят мне байкальские волны

И яблони вспомнят в цветущем саду,

 

И – вечно зеленые сосны у сквера,

И солнце на иглах, и стынь куржака,

Картины его и мольберт у портьеры,

И в небе плывущие вдаль облака.

 

Был друг у меня...

Он ушел, но остался...

Как кровь, будет время колючее течь.

Мне жаль, что я с другом так редко встречался,

Не смог, не успел от беды уберечь.

 

Татьяна Назарова

Назарова Татьяна Дмитриевна (род. в 1955 г. в Зиме). Член Союза писателей Рос­сии. Автор книг «Ты о любви меня не спрашивай» (1996), «Беспризорная свирель» (2004), «Приговоренная к весне» (2007).

 

Иркутск

Город принимает в свое лоно

Самую спешащую меня.

Он бульвар баюкает влюбленно

В кипени вечернего огня.

 

Я сажусь в маршрутку, как в пролетку,

И она несет меня к судьбе.

Выхожу и легкою походкой

Я бегу, счастливая, к тебе.

 

Я отныне буду иркутянкой,

Буду иркутяночкой твоей.

Расцелуй меня, свою смутьянку,

На виду у парков и церквей.

 

Мы пойдем с тобой встречать рассветы,

крепко-крепко за руки держась,

В самом лучшем городе планеты.

И не разорвать с Иркутском связь

 

 

Ода Иркутску

Иркутск – мой учитель, спаситель и брат.

Небесным Господним сияньем объят.

Байкальскою чистой слезою омыт,

В него ухожу, словно солнце в зенит.

 

К Иркутску приникнуть всем сердцем хочу,

Иркутску заздравную ставлю свечу.

Иркутск, мой учитель, спаситель и брат

, Будь свят неизменно, вовеки будь свят!

 

***

Это вольное небо Иркутска

Не дано ни испить, ни забыть.

Я сегодня гуляю по-русски,

Я сегодня не буду грустить.

 

Я сегодня друзей своих новых

Непременно начну обнимать,

Говорить им заветное слово

И учиться друзей понимать.

 

Я кружу по ночному Иркутску,

Не боясь никого, ничего.

И бальзамом мне на душу льются

Все фонтанные струи его!

 

Иннокентий Новокрещенных

Новокрещенных Иннокентий Федорович (род. в 1932 г. в с. Красное Поселье, За­байкалье). Член Союза писателей России. Автор книг «Пробный камень» (1965), «Часы» (1970), «Людмила» (1979), «Голос» (1983), «Снег забинтовывает раны» (2010) и др.

 

Осень уходит

Памяти Александра Вампилова,

погибшего на Байкале

Помоги смастерить белый свет

Из опавшей листвы, из тумана.

Чтобы солнца – на множество лет,

Как бывало всегда, без обмана.

 

Значит так, по рукам? – По рукам!

Только прежде разбросим на титрах:

Полпроцента дадим дуракам,

Полпроцента оставим для хитрых.

 

Дальше каждый пусть выберет сам.

В нашем сквере средь огненных веток

Будут ветры свистеть тут и там,

Будут звезды сиять так и этак.

 

Будут петь и грустить иногда

Незнакомые Нади и Аллы,

И туристы спешить кто куда,

И все алики сдвинут бокалы.

 

И друзья (каждый жив и здоров,

Каждый за эту осень в ответе)

На шальной перекресток ветров

Выйдут вместе с тобой на рассвете.

 

Значит так, по рукам? – По рукам!

Только мир не бывает послушным.

Кто-то требует: все – дуракам!

Кто-то требует: все – равнодушным!

 

Холод ждет, листопадным кольцом оцепя.

Мы готовимся к бою с судьбою.

 

Осень. Осень бредет!..

Без тебя!..

Осень. Осень уходит!..

С тобою!..

 

Юлия Ольховская

Ольховская Юлия Александровна (род. в 1987 г. в Шелехове). Автор книги «Меж­ду светом и тенью» (2011).

 

Ангара

Обжигаешь ты холодом руки,

Не люблю тебя летней порой.

Я в тебе не увижу подруги,

Я тебя не признаю сестрой.

 

Мчится ветер, где ночью скрывает

Двух любовников вкрадчивый мост.

В те часы там луны не бывает,

Только Малой Медведицы хвост.

 

Рыбакам то раскроешь объятья,

То томишь их лукаво тоской.

Складки синего длинного платья

До зимы не узнают покой.

 

Но в мороз, когда тихо и бело,

Ни один не встревожит смельчак.

Только паром святым твое тело

Пусть окутает призрак – Колчак.

 

 

Анатолий Ольхон

Ольхон Анатолий Сергеевич (1903, Вологда – 1950). Член Союза писателей СССР. Автор книг «Большая Ангара» (1938), «Падунский порог» (1945), «Сибирский тракт» (1945), «Окраины милой Отчизны» (1948), «Северное сияние» (1978) и др.

 

Исток Ангары

Взгляни, скорей взгляни сюда!

Стремительно скользит вода –

Зелено-синяя руда;

 

Огромный, рвущийся поток,

Тугой, прозрачный завиток

Слюдой кипучей засверкал...

Здесь обрывается Байкал...

 

Упруго вздрогнув в шиверах,

Качая сосны на горах,

Вздувает волны Ангара;

 

Земля дрожит, вода звенит,

В песок стирается гранит...

Увидев синюю реку,

Конь застывает на скаку.

 

Его напрасно всадник гнал,

Потока он не обогнал,

Конь запыхался и устал...

 

Но не устанет никогда

Легкобегущая вода,

И никогда тяжелый лед

Ее разбег не оборвет.

 

Светла, могуча, широка,

Прекрасна ты, моя река,

Любовь и гордость рыбака...

 

Памятник Шелихову в Иркутске

Колумб здесь Росский погребен.

Преплыл моря, открыл страны безвестны.

Г. Державин.

 

Надпись на могиле

 

Г. И. Шелихова в Иркутске

Шапки снять!

Здесь лежит открыватель Аляски,

Наш российский Колумб,

Полномочный наместник

рубежных морей.

Два столетья о нем

повторяет былинные сказки

На границе полярного круга

Грохочущий льдами борей.

 

Время гложет гранит.

Изветшала плита над могилой,

Позолота померкла,

но блещет державинский стих!

Вспоминает его Ангара,

Налитая стремительной силой:

Вдохновенные волны поют

О величии предков моих.

 

Спит кладбище.

Героевы кости истлели.

Остается нетленной

крылатая юность мечты.

В заполярную ночь

У последней глухой параллели

Эту старую повесть

По-новому ты перечти.

 

Путь – на Север!

По мокрым снегам алеутским,

По торосистым глыбам

на устья незнаемых рек

Он отсюда прошел —

Переулком забытым иркутским —

На другой материк,

Заглянув в новый век.

Над Курильской грядой

Плыло солнце Полярной державы,

А охочие люди в Охотске

Смолили морские суда,

На льняных парусах

пробивались за все ледоставы,

И уже в Калифорнии

Вятский мужик становил города.

 

Два столетья

Огнем салютуют вулканы Камчатки

, Новоселов российских встречая

На грани старинных путей.

Острова алеутов

поныне хранят отпечатки

Дружелюбных следов

Величавых и смелых людей.

Спи, Григорий Иванович Шелихов!

Почесть – с тобою!

По открытым морям

На просторы весенней земли

Молодые преемники

твердой и дерзкой рукою

Через Северный полюс

Еще поведут корабли.

---

• Расскажите об этом своим друзьям!

• «Помогите!». Рассказ Андрея Хромовских
  
  Пассажирка стрекочет неумолчно, словно кузнечик на лугу:
• «Он, наверное, и сам кот»: Юрий Куклачев
  
  Юрий Дмитриевич Куклачёв – советский и российский артист цирка, клоун, дрессировщик кошек. Создатель и бессменный художественный руководитель Театра кошек в Москве с 1990 года. Народный артист РСФСР (1986), лауреат премии Ленинского комсомола (1980).
• Эпоха Жилкиной
  
  Елена Викторовна Жилкина родилась в селе Лиственичное (пос. Листвянка) в 1902 г. Окончила Иркутский государственный университет, работала учителем в с. Хилок Читинской области, затем в Иркутске.
• «Открывала, окрыляла, поддерживала»: памяти Натальи Крымовой
  
  Продолжаем публикации к Международному дню театра, который отмечался 27 марта с 1961 года.
• Казалось бы, мелочь – всего один день
  
  Раз в четырехлетие в феврале прибавляется 29-е число, а с високосным годом связано множество примет – как правило, запретных, предостерегающих: нельзя, не рекомендуется, лучше перенести на другой год.
• Так что же мы строим? Будущее невозможно без осмысления настоящего
  
  В ушедшем году все мы отметили юбилейную дату: 30-ю годовщину образования государства Российская Федерация. Было создано государство с новым общественно-политическим строем, название которому «капитализм». Что это за строй?
• Первый фантаст России Александр Беляев
  
  16 марта исполнилось 140 лет со дня рождения русского писателя-фантаста Александра Беляева (1884–1942).
• «Необычный актёрский дар…»: вспомним Виктора Павлова
  
  Выдающийся актер России, сыгравший и в театре, и в кино много замечательных и запоминающихся образов Виктор Павлов. Его нет с нами уже 18 лет. Зрителю он запомнился ролью студента, пришедшего сдавать экзамен со скрытой рацией в фильме «Операция „Ы“ и другие приключения Шурика».
• Последняя звезда серебряного века Александр Вертинский
  
  Александр Вертинский родился 21 марта 1889 года в Киеве. Он был вторым ребенком Николая Вертинского и Евгении Скалацкой. Его отец работал частным поверенным и журналистом. В семье был еще один ребенок – сестра Надежда, которая была старше брата на пять лет. Дети рано лишились родителей. Когда младшему Александру было три года, умерла мать, а спустя два года погиб от скоротечной чахотки отец. Брата и сестру взяли на воспитание сестры матери в разные семьи.
• Николай Бердяев: предвидевший судьбы мира
  
  Выдающийся философ своего времени Николай Александрович Бердяев мечтал о духовном преображении «падшего» мира. Он тонко чувствовал «пульс времени», многое видел и предвидел. «Революционер духа», творец, одержимый идеей улучшить мир, оратор, способный зажечь любую аудиторию, был ярким порождением творческой атмосферы «серебряного века».
• Единственная…
  
  О ней написано тысячи статей, стихов, поэм. Для каждого она своя, неповторимая – любимая женщина, жена, мать… Именно о такой мечтает каждый мужчина. И дело не во внешней красоте.
• Живописец русских сказок Виктор Васнецов
  
  Виктор Васнецов – прославленный русский художник, архитектор. Основоположник «неорусского стиля», в основе которого лежат романтические тенденции, исторический жанр, фольклор и символизм.
• Изба на отшибе. Култукские истории (часть 3)
  
  Продолжаем публикацию книги Василия Козлова «Изба на отшибе. Култукские истории».
• Где начинаются реки (фрагменты книги «Сказание о медведе»)
  
  Василию Владимировичу в феврале исполнилось 95 лет. Уже первые рассказы и повести этого влюблённого в природу человека, опубликованные в 70-­е годы, были высоко оценены и читателями, и литературной критикой.
• Ночь слагает сонеты...
  
  Постоянные читатели газеты знакомы с творчеством Ирины Лебедевой и, наверное, многие запомнили это имя. Ей не чужда тонкая ирония, но, в основном, можно отметить гармоничное сочетание любовной и философской лирики, порой по принципу «два в одном».
• Композитор из детства Евгений Крылатов
  
  Трудно найти человека, рожденного в СССР, кто не знал бы композитора Евгения Крылатова. Его песни звучали на радио и с экранов телевизоров, их распевали на школьных концертах и творческих вечерах.
• Изба на отшибе. Култукские истории (часть 2)
  
  Было странно, что он не повысил голос, не выматерился, спокойно докурил сигарету, щелчком отправил её в сторону костра и полез в зимовьё.
• Из полыньи да в пламя…
  
  120 лет назад в Иркутске обвенчались Александр Колчак и Софья Омирова.
• Лесной волшебник Виталий Бианки
  
  На произведениях Виталия Валентиновича выросло не одно поколение людей, способных чувствовать красоту мира природы, наблюдать за жизнью животных и получать от этого удовольствие.
• Записки андрагога. Из дневника «Союза неугомонных»
  
  С 2009 года в Иркутске действует добровольческий образовательный проект «Высшая народная школа (ВНШ) для людей пенсионного возраста», девиз которой «Не доживать, а жить!» В этом году школке исполняется 15 лет…