Я бы попробовал выжить, Саша (Глава из новой книги Валентины Рекуновой)

В полдень 3 марта 1918 года в часовне при Иркутском военном госпитале отпевали двух юнкеров, умерших от ран, – Дмитрия Перрена (1-я школа прапорщиков) и Александра Черёмушкина (2-я школа прапорщиков).

Преподаватели Иркутского юнкерского училища, 1914 г. Фото Г. Эннэ; Выпускники Иркутского юнкерского училища, 1914 г.

Что им не выбраться, первым догадался Перрен: у брата Иннокентия появилось виноватое выражение на лице, и теперь он долго мялся в дверях, когда уходил – сомневался, что завтра увидит живым.

Иннокентий был старше, сразу после училища перебрался в Иркутск, взяв здесь место конторщика и притом, что должность была небольшой, состоял уже членом наблюдательного совета общества потребителей Забайкальской железной дороги.

– Аккуратность мою оценили, работа с документами требует бо-ольшой аккуратности, – с готовностью пояснял он. И в первый же отпуск стал натаскивать Дмитрия, но отступился, обнаружив на образце докладной стихотворение «К барышне». И добро б из знакомых была, а то ведь просто барышня, бестелесная!

Как он не понимает, что я никогда не умру?!

Дмитрий видел, как раздосадован брат, и уже не решился открыть ему главное – что никогда не умрёт. Нет, когда-нибудь это, вероятно, случится, но нескоро, так нескоро, что даже и представить нельзя. Всякий раз, когда кто-нибудь говорит о смерти, ему хочется выскочить из казармы, окошко разбить, надерзить офицеру! Нет, ничего такого он не делал, конечно, но на экзамене в школе прапорщиков один подполковник из юнкерского его раскусил. Уже выставив оценку, он принялся расспрашивать Дмитрия и делать пометки в блокноте. В конце концов оставил одно только слово: порывистость – и взглянул на него как когда-то дед – с жалостью и умилением одновременно.

...Так же после смотрели на них с Сашей Черёмушкиным хирурги военного госпиталя – перед операцией и ещё месяца полтора. Но с начала февраля и ежедневный обход стал простою формальностью: у их кроватей переходили на латынь и уже не задерживались. Ещё о близости смерти говорили открытые двери ординаторской: умирающих не стеснялись.

В конце присутствия, перед тем как разъехаться, доктора перебрасывались короткими репликами, а иногда пускались в пространные рассуждения, и Дмитрий всё более удивлялся. Ведь когда они с Сашей вспоминали декабрьские бои в Иркутске, то оттуда, изнутри, и смотрели, что было бы, не испугайся казаки большевистских угроз или будь у прапорщиков хоть какая-то артиллерия. Доктора же заходили издалека и как будто бы сверху, держали дистанцию – и обзор у них был, конечно, другой.

– Иркутск казарменный разрастался вместе с ростом российских амбиций на востоке. Так в 1901-м город стал перевалочной базой для частей, подавлявших восстание китайских боксёров. Наши обыватели вздрогнули, когда ценники полезли вверх, выросли горы навоза и стали распространяться болезни, рождённые теснотой и плохим питанием. Сделалось очевидным для всех, что такая нагрузка нам не под силу.

– Вы забыли ещё о воинских днях в общественных банях, обязательной сдаче сухарей и приготовление кипятка для солдат. Но хочу заметить, что были и очевидные плюсы. Местные обувщики получили дополнительные заказы на поставку сапог, возросли обороты публичных домов и винных лавок, что позволило их владельцам нарастить капиталы. Кроме того, военные патрули сдерживали агрессию местных уголовных сообществ. В сущности, операции по отлову крупных шаек в 1906-м – целиком заслуга тогдашнего военного коменданта.

Фото Г. Эннэ. Реставрация фото: Александр Прейс

Синдром Никитина

– И всё же засилье военных чревато кровопролитием, в чём мы, собственно, и убедились недавно. Декабрьские бои в Иркутске были, увы, неизбежны, ведь если на 90 тысяч гражданских 50 тысяч военных...

– И если на руках у гражданского населения, в качестве обороны, тысячи разрешённых боевых единиц...

– Вот именно: город превращается в пороховую бочку, и спички достаточно...

– Спички подносили не все. В юнкерском училище большинство педагогов не поддержало идею вооружённого противостояния. В их числе и полковник Скипетров.

– Полковнику Скипетрову это, кажется, стоило репутации, хоть он с фронта недавно, командовал там полком и не раз отличился личною храбростью.

– В иные моменты здравомыслие воспринимается как трусость. А ведь Скипетров просто не хотел подвергать опасности мирное население. Бои в жилых кварталах – это признак безумия, разумеется.

– Вот именно, случай-то явно медицинский! Налицо торжество бессознательного, утрата инстинкта самосохранения и элементарной заботы о безопасности близких.

– Вы про синдром Никитина?

– Так точно.

– Да... Добровольно ввязаться, принять командование, когда семья на линии прямого огня, в каких-то десятках метров от Белого дома!

– А сыновья генерала Р. (никак не запомню его трудную фамилию): младший, гимназист, примкнул добровольцем ко второй школе прапорщиков и, конечно, погиб, нелепо и глупо – замёрз, раненный чуть не в первую вылазку. Старший сын только-только вернулся с фронта на побывку – и, едва обнявшись с родителями, ушёл к юнкерам. И тоже погиб.

– Во имя чего? Военное училище всё одно закрыто, уцелевшие юнкера разошлись и разъехались не только без довольствия и пайка, но и без документа об окончании.

– Да, посыпалось всё: госучреждения разгоняются, здания реквизируются, и везде правят «бал» новоявленные комиссары. Вот и у нас главный врач теперь вовсе не главный!

...В сумерках у входа в военный госпиталь прорисовывалась фигура комиссара Мошко.

– Застучала клювом ночная птица, – чертыхался дворник, косясь на его кошёвку.

В Иркутске боялись летавших в таких лёгких санках убийц-грабителей, по сути, неуловимых. Отряды самообороны стреляли в них без промедления, из страха и ненависти одновременно, и в том, что комиссар разъезжал на кошёвке, конечно, читался вызов. «Но кому и зачем? – недоумевал Дмитрий. – И почему он появляется вечером? Персонал вынужден его ждать, а кто-то остаётся и до утра: по ночам вовсю промышляют грабители».

«В районе Ямской напоролся на самооборону»

28 февраля было всё, как обычно. Комиссар опустился на госпиталь вместе с сумерками, по коридорам затопотали, с частыми остановками, но палату с Перреном и Черёмушкиным пропустили. (Мошко знал, что «тяжёлые» – юнкера, и ни разу не ступил за порог)

Саше неожиданно стало хуже, и доктор прислал сестру милосердия Агнию Гладышкину. Вот это был подарок: Агния оказалась самая настоящая барышня, даже лучше той, что когда-то была придумана Димой и описана им в специальном стихотворении! Но около десяти вечера Агнию вызвонили из дома. Что-то там случилось, и Мошко вызвался подвезти.

Саша Черёмушкин уснул только под утро, но спал хорошо и даже пропустил обычные процедуры. А перед обедом по госпиталю разнеслось: вчера в районе Ямской Мошко напоролся на отряд самообороны...

– Если комиссара убили, значит, большевики не удержатся – и тогда мы умрём не напрасно, – вырвалось у Саши.

«Если Агнию убили, мы догоним её», – подумал Перрен.

Про лошадь они не загадывали, а именно лошадь и оказалась убитой. Агнию ранили в плечо, комиссар же остался цел-невредим.

– Что же, теперь, как пишут в книгах, нужно вернуть долги, привести в порядок бумаги, завершить начатые дела, исправить, какие возможно, ошибки. Долгов у меня точно нет, дневник и письма сгорели во время обстрела школы прапорщиков; да и дела я никакого завести не успел. Что до ошибок, то главную решительно невозможно исправить. То есть не вернуть обратно прошлый декабрь.

– Да что бы ты сделал-то, Димка, когда бы вернул? – устало улыбнулся Саша Черёмушкин. – Мы народ подневольный, даже и не прапорщики ещё...

– Ну, во-первых, я сумел бы отправить по домам гимназистов-добровольцев. Во-вторых, не лез бы под пули только потому, что «никогда не умру». Я бы попробовал выжить, Саша.

– Всё пошло по-другому.

– И потому хочу быть похороненным вместе со всеми.

– Брата обидишь: некуда будет ему приходить. Общую-то юнкерскую могилу обязательно сроют большевики.

– Вместе ошибались – вместе нам и лежать.

– Так-то оно так, только я не хочу отнять у мамы последнее утешение.

...Дмитрий Перрен скончался в ночь на 1 марта 1918. А утром умер и Александр Черёмушкин. Он дождался матери и просил отпустить его «вместе со всеми». В день похорон к братской могиле прибыли несколько членов комиссии по погребению павших в декабрьских боях. Они выглядели сконфуженными: в конце февраля смотритель городской больницы обнаружил в морге тело юнкера Беломестного, скончавшегося от ран ещё в середине декабря. Его фамилия числилась в списках жертв, но отчего-то тело забыли похоронить.

Справочно:

Иркутское венное училище было открыто 20 сентября 1874 г. Штат юнкеров составлял 90 человек, из которых готовили офицеров пехоты и кавалерии. Учебный курс составлял два года, при необходимости можно было поступить и в подготовительный класс (1878–1901).

В 1899 году, в бытность начальником училища М. А. Хлыновского, проводилась ревизия сибирских военно-учебных заведений. По её результатам военным министром издан приказ, в котором особо отмечено хорошее состояние дел в Иркутском военном училище. В 1901 году училище преобразовано в трёхклассное пехотное, а штат юнкеров увеличен до 100 чел. В 1910 году он возрос ещё вдвое, а училище снова переименовано в военное. В 1914-м переменный состав увеличен до 250 чел., а в 1915 – до 320. Юнкера выпускались в Сибирские стрелковые полки.

В 1903 году училищу пожаловано знамя с изображением Спаса Нерукотворного.

С началом Первой мировой войны возникла необходимость в открытии трёх школ прапорщиков (две в центре города и одна на станции Иннокентьевской). Для поступления сюда было достаточно и начального образования.

• Расскажите об этом своим друзьям!