Застава в горах |
24 Мая 2012 г. |
Пришла весна, и как положено в это время начался призыв молодых парней в армию. По телевизору показывают их уже переодетых в военную добротную форму. Показывают казармы, рассказывают, в каких прекрасных условиях они будут жить и служить, как их хорошо кормят. Здесь же военком говорит и том, сколько среди молодых людей уклонистов, не желающих служить. Показывают и рассказывают об альтернативной службе, как молодые парни добровольно вместо оружия в руки берут швабру. А я вспоминаю, с какой радостью и гордостью уходили в армию в шестидесятые годы я и мои сверстники. Служили тогда в сухопутных войсках по три года, а в военно-морских – четыре. Зато у моряков был обязательный отпуск. А в сухопутных войсках отпуск надо было заслужить, да и проходить службу отправляли подальше от дома. К солдатам никакие родственники никогда не ездили, связь с родными была только по письмам. Редко кому приходила посылка. Мне выпала честь служить в пограничных войсках. Воспоминаниями о том, как призывали и как служили в те времена, я и хочу поделиться. Начало октября. Стоит прекрасная погода. Я на тракторе С-80 поднимаю зябь рядом с нашей станицей. Вижу, навстречу мне на велосипеде подъезжает сестрёнка. Остановив трактор, я затащил сестру на гусеницу, чтоб прокатить, а она подаёт мне бумажку – повестку в армию, в которой было предписано явиться в райвоенкомат 5 октября. Заглушив трактор и слив воду, мы с сестрой на велосипеде отправились в правление колхоза сообщить о повестке. Повестка пришла и моему другу Алексею. Провожали парней в армию тогда весело, с цветами. Наказывали служить достойно. Многие соседи выходили на улицу, желали счастливой службы, одаривали деньгами. На призывном пункте в г. Батайске были, так называемые покупатели – представители разных родов войск. Как только мы вошли на территорию, ко мне подошёл старшина-пограничник и предложил мне служить в погранвойсках. По моей просьбе старшина записал фамилию моего друга Алексея, с которым прошло детство, школа и работа. Продезинфицировав одежду и помыв в бане нашу команду, посадили в грузовые вагоны-«телятники», где были устроены нары. Заранее в складчину на свой вагон купили гармонь. Гармонист, естественно, нашёлся. Играл без устали до самого места прибытия. Поезд тронулся, но почему-то поехал не в сторону Саратова, т. к. мы знали, что служить будем в Туркмении, которая граничила с Ираном, а на Кавказ. В тех краях к нашему составу прицепляли вагоны и собрали почти весь цвет кавказских народностей: осетин, абазинцев, аварцев, дагестанцев, черкесов. Потом, повернув на Сталинград, прицепив ещё несколько вагонов с призывниками, двинулись через Камышин на Саратов. Подъезжая к Саратову, наш паровоз, не преодолев подъём, забуксовал. Начальник поезда полковник приказал всем покинуть вагоны, чему мы и обрадовались: хотелось размяться, надоели нары. Там, где мы высадились, рос редкий молодой лесок-дубнячок. Полковник в рупор кричал: «Не разбегаться! Сейчас должен ещё подойти паровоз-толкач!» Ждали недолго. Двойной тягой паровозы вытолкали состав на горку. Мы расселись по вагонам и тронулись дальше. С возвышенности увидели город и великую русскую реку Волгу. А когда проезжали по мосту, то уже тогда на реке были видны круги то ли нефти, то ли мазута. Наш Дон в то время был намного светлее и чище. Состав шёл тихо: подолгу стоял на всех станциях и полустанках. Возможно потому, что как только состав останавливался, многие призывники выскакивали из вагонов и штурмовали магазины и киоски, безобразничали. Когда прибыли на ст. г. Уральска, вокзал оказался закрытым. Закрыты были магазины и киоски. И только один старик-казах стоял на перроне и объяснил, что ещё вчера звонили и сказали: «Шибко плохой человек едет!» Мы питались свиными консервами с хлебом. Один раз в день на обед варили макароны. Где-то за городом Актюбинском началась пыльная буря. С нашего вагона металлическую крышу завернуло рулоном и сорвало. В вагоне полно пыли, на зубах скрипел песок. На подъезде к Аральскому морю на одной из станций начальник поезда просил призывников не покупать рыбу у здешнего населения, так как были случаи отравления. За время пути полковник от постоянных наставлений и объявлений сорвал голос и видно было только по губам, что он пытается что-то говорить. Достала его городская шпана за дорогу, и нам, сельским парням, было просто жалко полковника! Удивляла наглость этих стиляг. Наконец, проехав целую неделю, мы прибыли в г. Тэджан, а оттуда на открытых грузовиках, уже за полночь, отправились в сторону границы в п. Серахс. Там располагался наш 45-й ордена Красного Знамени пограничный отряд, награждённый за борьбу с басмачеством. Как только высадились с автомашин, повели нас в баню. Проходили санобработку, где стриглись, мылись и переодевались в солдатскую форму. Переодетые, мы не узнавали друг друга. Хохотали – все одинаковые, как цыплята! Поступила команда «Строиться!», колонну повели в казарму. Под казарму была переоборудована конюшня. В два яруса из досок сколочены были нары, а на них рядами лежали матрасы, простыни и одеяла. С Алексеем мы оказались в одном отделении, спали рядом. 10 дней продолжался карантин, а потом нам выдали автоматы и начались занятия: зубрёжка уставов, строевая, политическая, физическая подготовка, тактика, кроссы, пограничная подготовка и владение оружием. И самое интересное и трудное – конная подготовка. Прежде чем сесть на лошадь, обучались на отдельной лошадке, которая была оседлана специальным вольтижировочным седлом в виде кожаного полуматраса с двумя ручками впереди и двумя сзади. Эту лошадь на вожже гоняли по кругу, а кавалерист обязан был догнать её на полном ходу и, взявшись за ручки, вскочить в седло и делать специальные упражнения. Потом за каждым бойцом закрепили лошадь. Однажды, ещё в начале обучения, командир выстроил полусотню и подал команду «Рысью марш!» Затем скомандовал «Вольт налево!» Некоторые всадники ещё не усвоили эту команду, но зато лошади её поняли и круто повернули налево делать круг. И тут треть всадников свалилось. Смех и грех! Но не до смеха было тем, кто до армии в седле не сидел. После каждой конной подготовки кавалеристы тянулись гуськом в медсанчасть: стирали себе внутреннюю часть бёдер до крови. Хорошо, что отобрали шашки. Некоторые на рубке лозы, плохо владея шашкой, ранили лошадей. Часто бегали кроссы: пограничник – не пограничник, если не умел бегать и не был вынослив. По территории передвигались только бегом. Кто шёл шагом и его замечало начальство, получал наряд вне очереди. Был у нас в то время ветеран погранотряда, лет 45-ти старшина всего эскадрона Вербицкий. Он рассказывал, что во время войны немцы пытались оккупировать Иран, засылали шпионов. Наши пограничники ночью поснимали иранские посты и углубились на 200 км до самого г. Мешхеда, чем немало обеспечили безопасную работу Тегеранской конференции. Бывало, идём строем и, когда видели этого старшину, запевали песню «Шла с ученья третья рота», где были слова «старшина наш парень бравый, выполнять приказ изволь». Старшина, поглаживая усы, довольно улыбался. В строю без песен, даже уставши, не ходили. Те песни знала и любила петь почти вся страна. Песни были не только ритмичные, но и мелодичные. А какие красивые и понятные всем слова! Пелось в них о нашей прекрасной и могучей Родине СССР, о любви. После ужина около нашей казармы-конюшни собиралась вся учебка. Пели песни и танцевали под гармошку. Кавказцы танцевали лезгинку. Но и мой друг станичник Алёша в пляске выдавал коленца всем на удивление. А в конце танца в прыжке изображал орла так, что аплодисментов ему доставалось не меньше! Перед вечерней проверкой и отбоем частенько красиво пели голосистые украинцы. А мы с Алёшей, пытаясь не уступить им, запевали «Ах ты степь широкая». Она была самая нами любимая, и это был наш конёк. Почти все бойцы были комсомольцами. Кто не был – вступали. Лично у меня комсомольский стаж шел с января 1956 года, а комсомольский билет хранится до сих пор. Учебка была трудная и интересная. Одно плохо то, что скучали по родственникам и родным местам. Командиры нам говорили: «Для молодого человек служба – тяжёлое испытание! Но вы же мужчины! Не вы первые, не вы последние! Служить Родине – большая честь!» Погранвойска относились к системе КГБ, а потому мы – дзержинцы! На политзанятиях политрук рассказывал о героических традициях русской армии и пограничников, в частности, о необходимости хранить завоевания наших дедов и отцов. Командиры нам прививали любовь к Отечеству. Наконец закончилась трёхмесячная учебка. В конце – инспекторская проверка знаний. Кто сдал на отлично, в том числе и я, были зачислены в будущем в сержантскую школу, а пока – по заставам. Наконец распределение. Стоим в строю, с нетерпением ждём, на какую заставу распределят. Я попадаю на 11 заставу «Давлетебад», и мой друг Алёша тоже. Перед отъездом выдали нам парадные мундиры, шинели, фуражки, вещмешки и на ЗИСе отправились на заставу. Едем, а за нами пыль как за реактивным самолётом. Это уже февраль! Где же снег? Да его тут и не бывает. А если падает иногда, тут же тает. Вот и приехали! Застава огорожена стеной-дувалом с отверстиями-бойницами. Входим в ворота. Нас с интересом рассматривают заставские, а мы их. И, о боже! Какая убогость нам открылась! Все строения с 20-х годов стоят, похоже, строились наспех и по бедности уже разваливались, не ремонтировались. «Где же казарма?», – спрашиваем старшину. «Казарма перед вами!» – отвечает. «Проходите, устраивайтесь!» А мы думали, что это полуподземное овощехранилище с двумя маленькими окошками у самой земли. Подходим к казарме, открываем дверь, спускаемся. Темновато… Натыкаясь друг на друга, присматриваемся. При входе направо стоят пирамиды с оружием. Тут же подсумки с патронами. Всё открыто. Прямо между двухярусных коек узкий проход. Тумбочек нет, мелкие вещи – под подушкой. Потолок обшит фанерой. Во многих местах фанера оторвана. Пол земляной, естественно только подметается. Заняв верхние койки, отправились в каптёрку сдать лишние вещи: парадную форму, вещмешки, фуражки, шинели. На зиму тогда вместо бушлатов давали кавалерийские утеплённые ватой куртки. Наконец зовут на ужин. Кухня в закрытом помещении, а столовая тут же под навесом на открытом воздухе. На ужин – пюре из сухого картофеля, кусочек солёной рыбы, два куска хлеба, кружка с чаем, три кусочка пиленого сахара. В 19:00 – боевой расчёт. Начальник заставы майор Лысенков зачитывает график нарядов на сутки, кто, куда и в какое время заступает на границу. Нас, молодых, знакомят со старослужащими и командирами. На заставе полный интернационал: начальник заставы – белорус, замполит – капитан – еврей, зам по боевой – капитан Гельдыев Мухамед – туркмен, старшина Мусик – украинец. Солдаты: русские, грузин, молдаванин, армянин, осетин, аварец, татарин, узбек, тувинец, киргиз, таджик, каракалпак, казах, дагестанец, черкес. Все честно и дружно несли службу и никаких межнациональных ссор, распрей не было. Оружия не замыкалось. Никто в своих не стрелял. Дедовщины то же не было. Конечно, называли молодых салагами, нот это всё было напускное. На следующий день, позавтракав, старшина выдал каждому автомат Калашникова, сумку с тремя рожками и патронами. Разделившись на две группы, под командой наших капитанов пошли знакомиться с границей. Одни на левую, другие – на правую, прихватив с собой бинокль и телефонную трубку. Мы пошли по правому флангу вдоль контрольно-следовой полосы, за которой вглубь нашей территории было заграждение из колючей проволоки. Шли до самого стыка с 10-ой погранзаставой. Затем, повернув налево, прошагав метров 500, прошли вторую контрольно-следовую полосу и подошли к реке Тэдженке. Вдоль неё, условно по центру русла, шла граница. По берегу реки пошагали обратно к заставе. Знакомились с местностью, заодно осматривали погранстолбы, на которых крепился, сверкая, сделанный из «нержавейки» герб СССР. Посматривали на ту сторону границы. Там, вдалеке, примерно в километре, был иранский кишлак Каликасаб. Вот где бедность: глинобитные домики без крыш, закруглённые, с отверстием наверху для выхода дыма и отверстием сбоку для входа. И только один домик бая был с квадратными побелёнными стенами и плоской крышей. Пока рассматривали кишлак, передавая друг другу бинокль, подул сильный ветер, поднялась сильная буря. Стало темнеть. Капитан Гельдыев шутил: «Знакомьтесь, это наш туркменский дождь!» Такая погодка подпортила нам всё впечатление. На заставу, прошагав 16 км, пришли рыжие от пыли сами и наши обильно смазанные автоматы. На заставе завели движок и включили свет, а иначе в помещениях темно. На койках толщиной в палец осела пыль. К вечеру буря утихла. Мы вытрясли одеяла и одежду, прибрались. Пора и помыться. Воду набирали в колодце за дувалом, пониже заставы. Колодец построен из обычных бетонных колец глубиной примерно метров десять. Шкив вращался ручкой, а на шкиве находилась прорезиненная лента с влитыми черпачками. Внизу эта лента черпачками захватывала воду, поднимаясь переворачивалась, вода сливалась в желобок. На занятиях начальник заставы знакомил нас с историей нашей погранзаставы, которая начиналась с 20-х годов. Рассказывал о борьбе с басмачеством, об их постоянных ночных дерзких нападениях на заставу. И что дважды басмачи ночью, сняв часовых, вырезали всю заставу. А потому начальник заставы особое внимание уделял службе часовых. Ночью часто лично проверял, как несут они службу. А проверяя часового, постоянно напоминал о бдительности. Как-то и мне вначале службы выпала честь нести в ночь службу часового. Честно сказать – было страшновато! В наряд на границу ходили вдвоём, а тут один! Ночь тёмная, к каждому шороху прислушиваешься, в каждом тёмном месте мерещится лазутчик. А тут ещё эти нахальные шакалы. Ночью они даже по территории заставы носились. Я в начале подумал: наши служебные собаки сбежали из питомника. Уже было собрался доложить дежурному по заставе, который всегда был начеку. Но, когда они жутко завыли, догадался: так собаки не лают. На всякий случай передёрнул затвор и загнал патрон в патронник, поставил на предохранитель. Так и ходил вокруг заставы, как охотник в лесу, осторожно ступая, через пять-шесть шагов останавливался, прислушивался. Как передвигаться, то есть ходить на границе, учил сам начальник заставы. Человек он был плотный, с животиком. Тем не менее ходил бесшумно, словно кот. Не раз, бывало, чувствуешь спиной взгляд, обернёшься, а он стоит рядом! Как то уже в конце второго года службы был такой случай, связанный с караульной службой. Служил у нас пограничник Виктор Каменев. Спокойный, всегда с улыбкой на лице. Все его уважали. Кровати у нас с ним стояли рядом, и мы крепко дружили, были почти земляками. Был он у нас мотористом, как говорили, гонял свет по вечерам. На охрану границы его не посылали, и он, почти постоянно, нёс службу часового. Как-то, проснувшись, а мы спали чутко, я услышал всхлипы. Плакал Виктор. Ну дела!!! Что случилось? Успокаивая, спрашиваю его. И вот что он рассказал. Будучи часовым в ветреную погоду ночью он, стоя прислонившись к дувалу, замечтался. А начальник заставы, тогда уже был другой – майор Николай Иванович Ревизов, подошёл к нему вплотную незамеченным. Этого хватило, чтоб Виктора наказать. Гауптвахты на заставе, естественно, не было. А потому, если это не тяжкое нарушение, наказывали своими средствами: один пограничник верхом на лошади трусцой, а провинившийся – бегом вдоль КСП – отправлялись до стыка с соседней заставой и обратно. Когда возвращались на заставу, начальник отправлял их снова на другой фланг до стыка. Засекалось время. Провинившемуся цепляться за стремя категорически запрещалось. В таком случае убивалось два зайца: тут и наказание и дополнительная не лишняя охрана границы. У Виктора катились слезы не столько от обиды за наказание, сколько на себя самого. Да, ноги он сбил, пробежав около 30 км. Жаловался: «Ноги гудят как телеграфные столбы!» Когда приехали на заставу, мы, молодые, попросили старослужащих рассказать об особенностях пограничной службы и местности. «Зимой, – говорили они, – нормально. В конце февраля, марте и апреле бывают дожди, вырастает трава, кое-где цветут маки. А к середине мая трава высыхает так, что, если поднесёшь спичку, вспыхивает как порох. Из нор выползают вараны, несколько видов змей, скорпионы, фаланги, кусают москиты. Естественно, летом донимает жара, от которой москиты спасаются в норах сусликов. И к осени почти у всех солдат от укусов заразных насекомых начинают появляться язвы на теле и лице. Этих язв на теле бывало до 40 штук. Там их называли пиндинками. Заживают они от 3 до 6 месяцев. Тут же, раздеваясь, старослужащие показывали страшные овальные шрамы. Ещё хуже, когда они уродуют уши, лицо. Боже мой, куда мы попали!? Один пограничник, кстати, наш донской, рассказывал: когда приехал в отпуск домой и разделся, мама расплакалась, увидев его тело, изуродованное шрамами. Простынки ночью присыхали к искусанному телу, и солдаты, поднимаясь утром, шли к умывальнику их отмачивать. Отрывать было нельзя, иначе закровит. В казарме стоял неприятный запах. Эти раны никто ничем не обрабатывал и бинтов никто не давал, да их и невозможно было бы напастись. У кого язвы были в местах, не дающих сидеть на лошади и ходить, ставили днём часовыми или подвозили до наблюдательных вышек. Однажды на заставе случилась вспышка брюшного тифа. В связи с болезнью некоторых пограничников, объявили карантин. На следующий год, когда построили новую заставу, над каждой койкой был вбит крюк, и на нём висел полог из марли от москитов. Перед сном его снимали, смачивали водой и подвешивали, обтянув всю кровать. И только в этой прохладе засыпали. Как-то слышал слово «суховей», но не придавал значение этому слову, не знал, что это такое. И вот однажды мне пришлось с ним столкнуться. Занаряжены мы были на наблюдательную вышку на правый фланг границы с узбеком Умаровым Елдашом. Пообедав и прихватив с собой, кроме своих личных фляжек, большую трёхлитровую флягу с водой и взяв оружие, бинокль, телефонную трубку, журнал наблюдения, собрались на границу. Нас должны были подвезти, но техника подвела. Июль, жара, в тени +50. Идти шесть километров пришлось пешком. Шли около часа, и свои фляжки по глоточку выпили. Поднялись на вышку, я, как старший наряда, доложил по телефону дежурному по заставе о прибытии на пост. Достав бинокль, приступили к наблюдению. И тут подул слабый ветерок. С каждым часом он усиливался. Это был не просто ветер, а горячий ветер. Он просто обжигал: сохли губы, сохло во рту. Воду пили, только бы смочить рот. Как мы ни экономили воду, она закончилась. В глазах появлялись какие-то миражи. Решил позвонить дежурному с надеждой, что он доложит начальству и нам отправят воду, но трубка молчала. Был слышен только треск. Видимо, где-то непорядок со связью. Посоветовавшись, решили одному сходить к речке Тэдженке, набрать воду во фляжки. Благо она была метров в ста от вышки. Пошёл Умаров, вернулся без воды: река пересохла. Оставалось до конца несения службы два часа, а у нас не было уже никаких сил бороться с этим суховеем. Потрескались и кровоточили губы, язык стал сухим и шершавым. Не дозвонившись, я принял решение сниматься с поста, хотя это было большим нарушением. Но что делать? Не помирать же! Хорошо ещё, что мужественно держался Умаров. На вид он был послабее меня. Мы часто вдвоём ходили на границу. Был он каким-то кротким и дисциплинированным. Видимо, из хорошей, доброй семьи и дальнего аула. Мы сдружились, и он иногда мне рассказывал об укладе жизни в Узбекистане, а я о своей России. А тогда, записав в журнале время прибытия и убытия, и что за время несения службы никаких нарушений и передвижений на границе не произошло, мы отправились на заставу. Перед заставой в метрах пятистах был арык, который ещё не пересох. Как мы до него добрались, плохо помнили. Сознание у обоих временами терялось. К арыку подошли как в тумане. Сбросили с себя оружие, расстегнули и сбросили солдатские ремни, а сами в одежде упали плашмя в воду. Помню, вода была чистая, и казалось, я ей никогда не напьюсь. Лежу в воде с открытыми глазами, пью и наблюдаю, как бочком передвигаются маленькие крабики. Сознание вроде бы вернулось. Выхожу из воды, а Умаров уже сидит и улыбается. Вылили воду из сапог, немного подсушились, тут и время окончания службы подошло. Повеселев и ободрившись, пошагали на заставу... Однажды в субботу, ещё в начале службы, был я в наряде. Со мной в паре был грузин Кончурашвили. Все его звали просто Швили. Он служил по третьему году. Нашей обязанностью было истопить баню. Я у колодца кручу, набираю воду в вёдра, а он носит в баню, наливая огромный котёл. Когда котёл наполнили, затопили печь, мой товарищ ушёл на заставу. А я продолжал подбрасывать дровишки и наводить порядок в бане. Вода в котле, накрытом деревянной крышкой, уже нагрелась. Оставалось накрутить, набрать воды в большую оцинкованную ванну, что я и сделал. Естественно, один унести я её не смог. Отправился за Швили. Нашёл его в столовке, где и мне предложили перекусить. Вернувшись к колодцу и раздевшись до трусов в надежде потом сполоснуться, понесли ванну. Швили нёс её развернувшись, идя спиной вперед. Открыв дверь бани, мы понесли дальше. И вдруг раздался страшный визг женщин. Одна из них, набрав ковш горячей воды, плеснула Швили на спину. Швили бросил ванну и, сбивая об неё коленки, на четвереньках, чуть не сбив меня с ног, убежал на заставу. А я прихватил нашу одежду и тоже рванул за ним. Уже на боевом расчёте начальник заставы рассказывал: «Сегодня у нас ЧП. Вот такой-то и такой-то чуть не до смерти напугали наших заставских женщин! Такого происшествия у нас ещё не было. Прошу объяснения!» Нам пришлось рассказать, как было дело. Майор, слушая, видимо представил сцену и расхохотался. Тут уж заржали и остальные! Оказывается, был такой порядок: сначала мылись жёны офицеров, следом они сами, а потом солдаты. Служба наша проходила в довольно напряжённое время. Пролетел над нашей страной американский самолёт-шпион, который наши ракетчики сбили под Свердловском. Кстати, его заметил пограничник, хотя самолёт был на большой высоте. Устроили нам янки праздник 1 Мая! А здесь, на Байкале, тогда вовсю готовились к встрече американского президента, потом случился Карибский кризис, а в Берлине построили стену между ГДР и ФРГ. Мир был на грани новой войны. Нам на заставе, да и всему округу от этих событий тоже немало перепало трудностей. Наряды на границе усиливались, и в них находились уже не по семь-восемь часов, а намного дольше. Участились тактические ученья и ночные стрельбы. Однако самое трудное оказалось копать ходы-траншеи на сопке, под которой стояла наша застава и на которой была наблюдательная вышка. Окапывались основательно. Каждый копал себе ячейку для стрельбы и готовил ниши для боеприпасов, готовил бруствер. Для офицеров и их семей капали блиндажи. Что такое копать в Туркмении, особенно на сопке, знает только тот, кто копал – сначала лопата на штык-полтора идёт легко. А дальше веками засохшая земля, твёрдая как камень-наждак. Ни лопатой, ни киркой, ни ломиком её не возьмёшь! Всё мгновенно тупилось. Все равно копали, набивая кровяные мозоли. В то время советские люди радовались и гордились первыми полётами в космос, большими стройками страны, Братской ГЭС. Весенние и осенние инспекторские зачёты я старался сдать на отлично. Дисциплинка тоже не хромала, а потому и предложили мне вступить в КПСС. Долго не раздумывал. Страна крепла. Хлеб в столовых был бесплатный. Верил, что народ нашей страны готов построить коммунизм. Был и кодекс строителя коммунизма. В его строках плохого ничего не было. На досуге Каким был наш досуг? По воскресеньям, это когда уж земляные укрепления были готовы, кто свободен от службы собирались играть в волейбол. В последнее лето нас одели уже в новую летнюю форму (мы её называли «мабуту»). Новая форма – это рубашка с короткими рукавами и отложным воротником. Заправлялась она в брюки с ремнём. Внизу брюк – манжеты, которые застегивались на пуговицы. На ногах довольно крепкие кожаные ботинки. На голове, как и раньше, оставалась панама. В свободное время играли и в футбол. Проигравшие отдавали свою кружку киселя выигравшим. Что такое увольнительная записка, мы не знали. Да и куда идти? В пустыню? Был в паре километров от нас маленький кишлак. Когда, бывало, на лошадях проезжали мимо него, то их женщины ещё метров за пятьдесят от нас закрывались чёрными платками, оставляя одни глаза. Ходили они в узких штанишках и длинных красных платьях, одинаково одетые. И мы, да простите нас туркменские женщины, между собой звали их огнетушителями. Наверное, в отместку за то, что, казалось, они пренебрегали нами. Как охраняли границу, были свои секреты. Проходя почти ежедневно по одним и тем же местам, замечали каждый куст, каждый камешек и травинку. И если что-то не так, то как будто бы током пробивало, вздрагивали. Сейчас Туркмения – страна уже не наша. Живут, говорят, они не плохо. Якобы бензин для частников бесплатный. А ведь это в советское время наши геологи нашли там газ и нефть. В это же время построено было много заводов по их переработке. Построили города. Когда-то, ещё в 1948 году, в Ашхабаде было большое землетрясение. Город восстанавливала вся страна. Точно также потом восстанавливали и Ташкент. Но ни в Туркмении, ни в Узбекистане нас, русских, почему-то не жалуют. Хотя во время войны узбекские семьи брали эвакуированных сирот. В 1990 году я побывал с народным хором Иркутского релейного завода в Ташкенте, Самарканде. Мы видели, что в Узбекистане тогда уже жили намного лучше, чем в России. Ни с продуктами, ни с одеждой у них проблем не было. Об овощах и фруктах и говорить не приходится… Всё у них было и очень дёшево. Теперь в Узбекистане стало хуже, едут работать к нам. Довыступались… В своё время на каком-то съезде в Москве хорошо сказал наш уважаемый земляк, писатель Валентин Распутин, когда западные республики задумали от России отсоединяться. Он им тогда сказал: «А не лучше ли будет, если Россия от вас отсоединится?!» Эти три республики жили как у Христа за пазухой. Жалко наших соотечественников, оставшихся там, — непросто им живётся! Ехали бы домой в Россию. Только вот ждут ли их здесь? Надо, чтобы наше государство им помогло с жильём, нашло работу. Говорят, люди в стране – это богатство. Почему бы этот «капитал» не забрать? А наш русский народ, что там остался, наверняка отличный. 28 мая мы отметим День пограничника. В этот день традиционно пограничники-иркутяне ежегодно собираются у памятника Ленину на перекрёстке улиц Ленина и Карла Маркса к 12 часам. И я от души поздравляю всех пограничников.
Тэги: |
|