НА КАЛЕНДАРЕ
ЧТО ЛЮДИ ЧИТАЮТ?
2024-10-23-01-39-28
Современники прозаика, драматурга и критика Юрия Тынянова говорили о нем как о мастере устного рассказа и актерской пародии. Литературовед и писатель творил в первой половине XX века, обращаясь в своих сочинениях к биографиям знаменитых авторов прошлых...
2024-10-30-02-03-53
Неподалеку раздался хриплый, с привыванием, лай. Старик глянул в ту сторону и увидел женщину, которая так быи прошла мимо прогулочным шагом, да собака неизвестной породы покусилась на белку. Длинный поводок вытягивалсяв струну, дергал ее то влево, то вправо. Короткошерстый белого окраса пес то совался...
2024-11-01-01-56-40
Виктор Антонович Родя, ветеран комсомола и БАМа рассказал, что для него значит время комсомола. Оказывается, оно было самым запоминающимся в жизни!
2024-10-22-05-40-03
Подобные отказы не проходят бесследно, за них наказывают. По-своему. Как могут, используя власть. Об этом случае Бондарчук рассказал в одном из интервью спустя годы: «Звонок от А. А. Гречко. Тогда-то и тогда-то к 17:20 ко мне в кабинет с фильмом. Собрал генералитет. Полный кабинет. Началась проработка....
2024-10-30-05-22-30
Разговор о Лаврентии Берии, родившемся 125 лет назад, в марте 1899-го, выходит за рамки прошедшего юбилея.

Война на хуторе близ Диканьки

16 Декабря 2010 г.

alt

Мне уже далеко за 70. Но о годах войны я никогда не забываю, да и невозможно забыть то, что чёрной полосой прошло через моё детство...

Начало

В 1941 году, перед самой войной, мы с мамой и сестрёнкой Тамарой волею судьбы оказались на Украине в Полтавской области Диканьского района. Да, в 18 км от той самой Диканьки, о которой написал Н. В. Гоголь в своей знаменитой книге «Вечера на хуторе близ Диканьки». Село, в котором мы поселились, называлось Мыколаевка. Мама стала работать ветврачом.

Нас подселили к одной молодой вдове. Звали её «титко» Ганна. Очень хорошая женшина, она разрешила нам рвать всё, что растёт в саду съедобного.

Итак, мама стала лечить коров, свиней и прочий скот. А мы с Тамарой знакомились с обитателями села и вникали в украинский язык и быт повседневной жизни селян. Вот в этой жизненной коловерти и застала нас война. А началась она для нас так.

По деревне пошёл слух: немцы близко. На западе стало погромыхивать, как при грозе. Деревня загудела. Люди стали прятать свои вещи в погребах, закапывать в землю, резать свиней, коров, кур. Колхозный скот сгоняли в гурты и отправляли на восток подальше от войны. Где-то ближе к утру вдруг бабахнуло, потом ещё. Потом такое началось! Мы бегом спустились в погреб, упали на дно погреба, а мама прикрыла нас своим телом. А наверху грохотало, шипело, свистело! Земля подпрыгивала, как будто её кто-то молотом колотил. Мы с сестрёнкой орали, нам было страшно, а мама только сильней нас прижимала к земле. Не знаю, сколько продолжался этот грохот, но постепенно стало стихать. Мы продолжали сидеть в погребе, даже когда всё затихло. Сидели очень долго, боялись выходить. Потом мы с сестрёнкой уснули. Проснулись от какого-то гула. Мама сказала: это немцы. Надо выходить.

Нас выгнали из дома. Мы перешли жить в сарай. Ближе к вечеру к нам зашёл сосед Карпо, которого за глаза колхозники прозвали «куркуль», и сказал, чтобы к 8 часам вечера были у конторы. Как оказалось, его немцы уже назначили старостой села. Вечером всё оставшееся население стояло у конторы. На крыльцо поднялся немецкий офицер с красивой тростью в руке. А следом за ним к удивлению селян на крыльцо поднялась Приська, дочь Карпа. Офицер стал говорить по-немецки, а Приська стала переводить на украинский язык. Она закончила 10 классов и в школе изучала немецкий язык. Так вот что она нам перевела: за убийство немецкого солдата или офицера, порчу и вывод из строя немецкой техники – расстрел. Неподчинение германскому командованию, полицейским, старосте также будет строго наказываться.

И началось наше выживание или, как говорят, оккупационный период. Хлеба и продуктов не было. По посёлку ездил комендант, сгонял мужское население, какое осталось, и заставлял всякие работы производить. Два солдата ходили по дворам и ставили домашних животных на учёт. Колхознику нельзя было без разрешения коменданта даже курицу зарезать. Разрешалось убивать животное в том случае, если оно болело заразной болезнью. Немцы страшно боялись всяких заболеваний. Чтобы предотвратить всякую заразу, заставили мою маму выявлять заразную животину и выдавать справку на предмет уничтожения заразного животного. Селяне быстро сообразили: стали приходить и просить у мамы такую справку на совершенно здоровую животину. И мама, на свой страх и риск, выдавала. С такой справкой колхозник приходил в комендатуру. Комендант приказывал: немедленно убрать больное животное! А колхознику это и нужно было. Я не помню, сколько это продолжалось, но конец был плачевный. Каким-то образом про эти справки разнюхал староста Карпо. Пришёл полицай с двумя солдатами и увели маму в комендатуру. Экзекуцию проводил сам комендант, от которой у неё на спине остались кровавые подтёки. Сначала сказали, что расстреляют, потом сказали, что отправят в Германию на работы. Но страх перед заразными болезнями оказался сильнее. Сказали, что если будет ещё выдавать липовые справки, то её обязательно расстреляют. Вскоре прошёл слух, что коменданта убили партизаны в Диканьском лесу. Как же я радовался этому известию! Я считал, что это я помог партизанам своей ненавистью расправиться с этим проклятым фашистом.

Шло время, где-то ближе к осени 1943 года стало погромыхивать на востоке.

Канонада приближалась. И там, в стороне Полтавы, ночью было видно зарево. Очевидно, бои шли где-то под Полтавой. Немцы зашевелились, стали лихорадочно загружать всяким своим барахлом машины. И тут над деревней загудели самолёты. Мы моментально влетели в своё бомбоубежище (погреб). Буквально вжались в пол. Мы не плакали с сестрёнкой, мы дико орали.

Часа через два к нам подошёл офицер с двумя солдатами. Офицер на ломаном русском языке объявил: собирайт вещи и эвакурийт. На всё про всё нам было отпущено полчаса. По истечению этого времени, если нас тут обнаружат, – немец выразительно приставил два пальца к виску и сказал: пук, пук, шисен! Мы быстренько напялили на себя по 2–3 рубахи и прочего белья. Взяли с собой большую сумку, положили всё необходимое и, главное, съестные припасы. И отправились, как нам приказали, на сборный пункт у конторы.

Исход

Подходя к дому деда Максима, мы увидели арбу, запряжённую парой волов. Вокруг арбы стояло человек 10 селян. Женщины плакали. Арба была уже полностью загружена. А наверху, на куче узлов, сидела бабка Оксана, жена деда Максима. Она была парализованная и могла только сидеть. Мама подошла к деду Максиму и сказала: «Возьмите нас».

Наконец, наш караван выполз на дорогу. Впереди шли два деда, Мыколо и Максим. За ними медленно пара волов тащила доверху нагруженную арбу. За арбой шагали мы. Мы – это шесть женщин и четверо ребятишек. На окраине села нас догнал тот же офицер (на мотоцикле с коляской) наорал на нас, поскольку мы отстали от основной колонны наших колхозников и сказал, что надо держать направление на Кременчуг. Наша процессия двинулась на запад, на Кременчуг. Прошли мы километра 3 и остановились около подсолнухов, стеной стоявших вдоль дороги. Деды стали совещаться. Мы окружили дедов и вот что они нам сказали: «Бабы, вот какое дело. Однако дальше мы не поедем. Наши дома тут, мы тут родились, тут жили. И если суждено умирать, то умирать будем дома. Но если кто хочет отступать, забирайте свои узлы и шагайте на запад вместе с фрицами...» Конечно, никто свои узлы не взял и не зашагал на запад. Все согласились. Будь, что будет, остаёмся. Волов с арбой загнали подальше в подсолнухи. Каждая семья сделала себе шалаши из подсолнухов. Дед Максим строго-настрого приказал не шуметь, а то перестреляют, как цыплят. Все разбрелись по своим шалашам и стали чего-то ждать.

К вечеру второго дня пошёл дождь. Да такой проливной, лило как из ведра. Наши шалаши стали не выдерживать водяного напора. Недалеко от нас на меже стояла скирда с просяной соломой. И все потянулись к этой скирде. Понарыли в ней нор и попрятались. Сделали себе нору в соломе и мы. Залезли в неё и затихли.

Утром нас разбудил автомобильный гул. Мы вылезли из своих нор и пошли за скирду на дорогу посмотреть, уж не наши ли. И лицом к лицу столкнулись с немцами. Немцы схватились за автоматы, но офицер махнул рукой и что-то гаркнул. Потом подошёл к нам и, на исковерканном русском языке, спросил:

– Ви потшему тут прятайт? Ви ест партизанен?

Дед Максим на чисто русском языке объяснил, что мы отступали на запад, на Кременчуг, но у нас сломалось колесо. Теперь мы его наладили и будем двигаться на Кременчуг.

– Ви ест русский? – спросил немец.

– Нет, – ответил дед Максим. – Я украинец, хохол.

– Хохоль? – переспросил немец. – А почему так карашо каваришь по-русски?

– Я воевал в тую германскую с вами.

– О! – воскликнул немец. Похлопал деда Максима по плечу и сказал, – карош зольдат! Потом махнул в сторону Кременчуга и поторопил: «Вик, вик!»

Пройдя метров сто, мы оглянулись, скирда горела ярким пламенем. Столб дыма ушёл высоко в небо. Пройдя километра три, мы подошли к деревне с другой стороны. Там стоял свинарник. Крыша сгорела, а стены кирпичные остались целые. Волов подогнали с другой стороны, чтобы не видно было от дороги. А мы все попрятались в яму -– котлован, вырытый для чего-то. И только устроились, достали свои торбы со снедью, как вдруг жахнет, потом ещё и ещё. И тут началось такое, от чего сердце в пятки убежало. Рвались где-то недалеко снаряды, свистели мины. Земля подрагивала, как живая. Скрежет, как будто чем-то по стеклу водят. Потом мы узнали, что такой звук создают «Катюши». Мы ещё полежали с полчаса в яме и стали потихоньку выползать. Деды немного посовещались и сказали: «Пойдём на восток, навстречу нашим...» В пути к нам приблудились две коровы. Молока было, как говорится, навалом, но не было хлеба. Когда до края подсолнухов оставалось метров 40–50, деды, шедшие впереди, остановились и махнули нам рукой. Это был знак команде – стоять. Они прошли на край подсолнухов и чего-то там глядели. Потом дед Мыкола позвал меня. «У тебя глаза молодые, острые, смотри-ка вон туды, шо там такое движется?» Я посмотрел в ту сторону, куда ткнул дед пальцем. «Ну, шо бачишь?» – нетерпеливо спросил он. «Два человека идут в нашу сторону», – сказал я. «А ты побачь – во что они одеты». Я хорошенько вгляделся и вдруг заорал: «Наши!» Дед тут же заткнул мой рот ладонью и зашипел: «Иди скажи нашим, чтобы не высовывались, а мы пойдём навстречу». Я прибежал в лагерь и сказал: «Там к нам идут наши солдаты». Женщины побежали следом за дедами. Это действительно оказались наши солдаты-разведчики. Женщины плакали от радости, обнимали, целовали солдат. Солдаты спрашивали, нет ли в деревне немцев. «Нема, им дали такого жару, что они все утекли». Солдаты предупредили: «Побыстрее пересекайте передовую линию, а то в любой момент может начаться стрельба». Мы потянулись на восток, а разведчики на запад – проверять, есть ли в нашей деревне немцы.

Наши

Шли мы, шли, во все глаза глядели, где же наши. Вдруг, будто из-под земли выскочил молоденький офицер и побежал нам навстречу. Процессия наша остановилась. Он бежал, махал руками и что-то кричал. А кричал он вот что: «Не останавливайтесь, проезжайте во второй эшелон». Ага, не тут-то было! Пока женщины не обчмокали офицерика – не отпустили. Потом женщины раздавали молоко, солдаты выскакивали из своих окопов и бежали к нашей арбе, подставляли свои котелки, а женщины со слезами наливали им молоко, крестили и что-то вслед им шептали. Но вот молоко было всё роздано, солдаты попрятались в окопах, а мы потянулись на восток, во второй эшелон. На этом отрезке пути стали встречаться убитые наши солдаты. Женщины подходили к убитым, плакали, потом шли дальше. Наконец, мы подошли к большому селу. В селе было полно наших солдат. К нам подошёл офицер, расспросил кто мы, откуда и куда направляемся. Ему наши деды подробно всё объяснили. Он очень удивился: «Вы все вместе с вашими волами и коровами в рубашке родились. Видите, где стоит скирда соломы, ещё не всю солдаты растащили, там и вставайте на ночлег. А обратно я вам скажу, когда можно будет выезжать домой». «Домой-то домой», – сказал дед, – да нет теперь у нас этого дома, сожгли фрицы наши дома подчистую». «Ничего, дед, главное немца прогнать, а хаты вы себе отстроите ещё лучше», – сказал офицер. Мы стали устраиваться на ночлег. Натаскали соломы, поснимали с себя лишнюю одежду, сходили на ручей, умылись. К нам опять подошёл майор, который нас встречал и сказал: «А возьмите, у кого есть, ложки, наш кашевар хочет угостить вас солдатской кашей».

С каким удовольствием я уплетал эту замечательную солдатскую кашу! А рядом на столе ещё лежала хорошая краюха хлеба. Но от неё я откусил кусочек, а остальное засунул в карман. Вечером женщины подоили коров и сказали: «Молока не будет – всё молоко отнесём раненым!» И вот первая спокойная ночь в тылу! Мы улеглись на мягкую солому, разделись, А главное – мы были под защитой Красной Армии!


  • Расскажите об этом своим друзьям!