ЗДРАВСТВУЙТЕ!

НА КАЛЕНДАРЕ
ЧТО ЛЮДИ ЧИТАЮТ?
2024-03-29-03-08-37
16 марта исполнилось 140 лет со дня рождения русского писателя-фантаста Александра Беляева (1884–1942).
2024-03-29-04-19-10
В ушедшем году все мы отметили юбилейную дату: 30-ю годовщину образования государства Российская Федерация. Было создано государство с новым общественно-политическим строем, название которому «капитализм». Что это за...
2024-04-12-01-26-10
Раз в четырехлетие в феврале прибавляется 29-е число, а с високосным годом связано множество примет – как правило, запретных, предостерегающих: нельзя, не рекомендуется, лучше перенести на другой...
2024-04-04-05-50-54
Продолжаем публикации к Международному дню театра, который отмечался 27 марта с 1961 года.
2024-04-11-04-54-52
Юрий Дмитриевич Куклачёв – советский и российский артист цирка, клоун, дрессировщик кошек. Создатель и бессменный художественный руководитель Театра кошек в Москве с 1990 года. Народный артист РСФСР (1986), лауреат премии Ленинского комсомола...

В госпитале

Изменить размер шрифта

alt

 

Воевал я в конце войны в должности помкомвзвода разведки 220 полка 79 гвардейскои стрелковой дивизии 1-го Белорусского фронта. В нашей разведке был армянин из Еревана. Произносить его имя было трудно, и мы звали его Иваном Ивановичем. Он не возражал. Иван Иванович с упоением рассказывал про свою молодую жену, маленького сынишку и природу Кавказа. Рассказывал так увлекательно, что мне очень захотелось побывать в этих местах.

 

Я твердо решил совершить поездку на Кавказ, если останусь живым. И такой случай представился. Иван Иванович погиб осенью сорок четвертого года, а я был тяжело ранен в середине января следующего года под Варшавой. После трёх недель мытарств по разным временным санитарным пристанищам я оказался в Бресте. Госпиталь был пересыльным пунктом. Здесь формировались санитарные поезда для развозки раненых по стационарным госпиталям страны. Формировался санпоезд в Новосибирск, но ехать туда я наотрез отказался: про себя решил — рано или поздно уж в своей-то Сибири я буду. И в следующем санпоезде поехал в Ереван — на родину Ивана Ивановича.

Все вагоны были переполнены. Нас, двоих тяжелораненых, занесли в первый полупустой вагон, в котором находилось не более двух десятков раненых фронтовичек. Среди них с тяжёлым ранением была одна Маша: у неё была ампутирована голень на правой ноге. В вагоне не было каких-либо перегородок. Вдоль обеих стен в три яруса были полки и между ними широкий проход. Девушки перебрасывались словами, шутили. Немало острых шуточек адресовались мне. В этом обществе фронтовичек я чувствовал себя неуютно и с нетерпением ждал приезда в Ереван.

В вагон меня занесли в одних бинтах и гипсе. Гимнастёрку и брюки выбросили в санитарном батальоне: они были пропитаны кровью и изрезаны, когда их стаскивали. Поместили меня полуобнажённым на верхнюю полку. Мне срочно потребовалось справить малую нужду. Крепился, сколько мог. Вконец измучился и, поборов стыдливость, попросил утку. Утка мгновенно переполнилась жидкостью, и её остатки через матрац вылились на девушку, лежавшую на нижней полке. Верочка подняла визг и с хохотом потребовала со мной поменяться местами, чтоб в отместку поступить подобным образом. Со стыда я готов был сквозь землю провалиться...

Эвакогоспиталь 14-72 в Ереване, куда меня определили, занимал школьное здание в центре города — вблизи республиканских правительственных учреждений. Поместили меня в палату, в которой лежали покалеченные воины — безногие, безрукие, с ранением в позвоночник. Палата находилась на первом этаже. Железные односпальные кровати стояли попарно впритык друг к другу. Между сдвоенными кроватями были втиснуты тумбочки. В палате был тяжёлый, удушающий запах. К едкому запаху пота, табачного дыма примешивался острый душок гнойных ран.

В палате стояла тишина. Нарушалась только сдерживающим стоном то в одном, то в другом месте, а также негромким разговором с ранеными медсестёр, которым приходилось больным ставить уколы, давать таблетки, делать перевязки. Из медицинских сестёр больше других нравилась молоденькая Рая. Выше среднего роста,стройная, голубоглазая, с мелкими чертами лица,она была очень внимательная к раненым, своими чувствительными пальчиками ставила уколы легко, безболезненно. При входе в палату Рая не могла не замечать, как наши мужские глаза ощупывали её девичью фигурку, и её щечки невольно покрывались румянцем.

Одним моим соседом был рябой Петя без ноги. Был косноязычен, с трудом вытаскивал из себя корявые слова. Соседом слева лежал сержант Сидоренко без правой руки. Александру Петровичу было больше сорока лет. Все его думы сводились к трагической смерти сына. С сыном был на фронте в одной артиллерийской батарее. Старший лейтенант Сидоренко-младший был командиром батареи, а сержант Сидоренко-старший — наводчиком. Однажды на глазах наводчика вражеским снарядом разорвало на части сына. Сидоренко-старший с ужасом наблюдал, как высоко над землей извивались сыновние кишки. Следующим снарядом Александру Петровичу оторвало правую руку.

...Поправлялся сержант медленно, лежал пластом. Ел мало. Часть своего пайка отдавал другим. Плохо спал. Перед его глазами стояла жуткая картина гибели сына. Ему не хотелось жить. Не хотелось писать домой письма. Мы все, как могли, отвлекали Александра Петровича от мрачных мыслей.

Однажды случился с ним сердечный приступ. Побледнел, как бумага. Дышал отрывисто. Медсестра сбегала за хирургом. Сержанту был поставлен укол, принесены какие-то таблетки. Хирург, покидая палату, развёл руками: «Я только врач, а не бог. Вы, Александр Петрович, сами должны помогать своему организму».

Тишина в палате навевала грусть, тяжёлой тучей наваливалась тоска. Иногда каждому хотелось излить наболевшее. Больше всего говорили о фронтовых делах, боевых товарищах и командирах, о которых порой отзывались нелестно.

— Был у нас комвзвода, так себе, не очень деловой командир, — говорил младший сержант Поляков, у которого ампутировали ногу, — Шуму, крику много, а толку мало. Солдат по фамилии не знал. Обычно говорил: «Эй, рядовой, ко мне!»

Рассказал и я о своем командире полковой разведки Хорольском — кадровом офицере. Под Житомиром он попал в плен. Сбежал. Скрывался от немцев в Одессе. Но не участвовал в борьбе с оккупантами, за что был разжалован в рядовые. И всё же доверили ему командовать нашей полковой разведкой. Мы его любили. Нам нравилось, что в боевой обстановке он не суетился и не прятался за нашими спинами. Ел с нами из одного солдатского котелка.

Раненые много курили, ходячие — в коридоре, лежачие — в постели. До армии я ни разу не пробовал дымить, хотя многие мои одноклассники давно уже курили. На переменах в уборных торопливо затягивались раз за разом, не брезгуя даже окурками. У меня же в школьные годы не было денег на покупку махорки. А бычками (так мы называли окурки) я брезговал. Так было и в госпитале. На махорку денег не было, самосадом снабжать меня было некому. Выпрашивать табак не любил. Поэтому-то в палате забивать лёгкие табачным дымом у меня не было условий.

Мне было восемнадцать лет. Я оказался в палате всех моложе, и ранений у меня оказалось больше, чем у кого-либо: правая рука была ампутирована, левая — в двух местах прошита осколками без повреждения кости, большая рваная рана на шее, из коленного сустава был удалён осколок. В гипсе обе руки, левая нога и шея. К моему несчастью, в санитарном батальоне правая рука была отрезана безграмотно. В Ереване во время перевязки обнаружили, что голая кость на два сантиметра торчала в культе. Хирургам эта картина понятна. Кость надо было срочно укорачивать. Была сделана ещё операция на культе. Перенёс операцию очень тяжело. Первое время даже не хотелось есть. Спал урывками. Боли не не стихали ни днём, ни ночью. Стать на ноги помогли медицинские сёстры, особенно Рая. Она кормила с ложки меня, обтирала лицо влажным полотенцем, время от времени заменяла подушки, пропитанные гноем, и очень осторожно делала уколы своими волшебными пальчиками. Как-то, сделав укол, поцеловала меня в губы. Поцелуй этот долго потом звучал в моих ушах, сладостно щекотал моё сердце и воображение. ...Поправлялся медленно. Молодой организм нуждался в хорошем питании, но еды не хватало. Шеф-повар, пожилая грузная армянка, ежедневно заходила в нашу палату. Я ей говорил:

— Мама-джан, мне хочется есть.

— Хорошо, хорошо, джаник, я что-нибудь принесу.

И приносила либо четверть тарелки супа, либо яблоко.

Когда я стал ходить, после завтрака покидал госпиталь и в трамвае до обеда ездил по городу. Посещал художественный музей с его великолепными эспонатами (многие картины были вывезены из Киева в сорок первом году), оперный театр, цирк. Вход во все эти культурные учреждения для раненых был бесплатный, как и проезд в трамвае. Раненые ходили по городу, посещали цирк, театр в кальсонах, которые держались на вязочках. Понятно, безрукие связывать и развязывать вязочки на подштанниках самостоятельно не могли. Трусы в то время отсутствовали, пуговицы были дефицитным товаром — днём с огнём не найдёшь. Ходить в таком одеянии было стыдно. Я старался женщин, тем более девушек, обходить стороной, избегать их взглядов.

Ни газет, ни книг в госпитале не было. Однажды в палату заглянул заместитель начальника госпиталя. На вид ему было года сорок два-сорок пять. В руках держал старую газету на русском языке. Газета до такой степени была изветшалой, особенно на изгибах, что многие слова и даже целые строки стёрлись, их уже почти невозможно было прочесть.

Он читал медленно, мы внимательно следили за чтением и не столько за смыслом прочитанного, сколько за трудной работой, обнаруживавшейся в лице и губах не раз вспотевшего замполита...

...Учебный комбинат Еревана организовал в нашем госпитале курсы бухгалтеров. Записалось много человек. Записался и я. Правда, наблюдался большой отсев: у многих раненых не хватало терпения учиться. Я не пропустил ни одного занятия. Занимался усердно, хотя было трудно: не успевал конспектировать. Старался запоминать. Окончил курсы на одни пятёрки.

...Пришла долгожданная Победа. День 9 мая выдался тёплым. Чистое, без единого облачка небо. Майское солнце своими лучами сквозь стекло окон ярко освещало палату. Госпиталь как будто вымер. Весь медицинский персонал словно ветром вынесло. Врачи, медсёстры, санитарки оказались на улице. Со всеми знакомыми и незнакомыми людьми они обнимались, целовались, восторженно что-то выкрикивали, распевали отрывки знакомых песен — ликовали!..

В палату ворвалась медсестричка Рая с сияющим лицом, с широко раскрытыми лучезарными глазами. Но в дверях резко остановилась — точно наткнулась на какую-то невидимую преграду. Никто к ней не повернул головы. С её лица стала постепенно сходить радостная улыбка. Стала бесшумно пятиться в коридор, легонько закрыв за собой дверь. Умная, она поняла — нам, безногим, безруким, было не до веселья.

...В палате было тихо. В этот день мы более явственно почувствовали своё несчастье, беззащитность, изгоями в обществе. Безысходное горе, которое ничем невозможно было сгладить, охватило нас. Все мы были заняты своими мыслями. Каждый думал о своей судьбе. Какая жизнь была впереди — одному Богу было известно. Одно было ясно — ох как будет нелегко!..

До вечера кисеты с едким вонючим самосадом передавались из рук в руки. Как никогда, в этот день много курили...

После госпиталя в июне 1945 года в родном посёлке Жигалово Иркутской области сначала в течение пяти месяцев я работал заведующим районным коммунальным хозяйством, а затем в этой же должности – райсобесом. В сентябре 1946 года переехал в город Якутск, где 4 месяца трудился инструктором обкома ВЛКСМ и около трёх лет – секретарем Якутского райкома ВЛКСМ. После окончания в 1958 году Иркутского пединститута 22 года работал директором школы и пять лет – завкадрами Иркутского облоно. После 1981 года – на пенсии.

altОт редакции: 3 мая у Николая Алексеевича юбилей. Мы от души поздравляем ветерана и нашего постоянного автора с этим событием и желаем ему здоровья, бодрости и дальнейших творческих успехов!

  • Расскажите об этом своим друзьям!