Рассказы отца (продолжение) |
12 Мая 2011 г. |
Эпизод – Ну, кто же так воюет? – Сжатый кулак отца грохнул по столешнице так, что зазвенела посуда. – Ведь я ему говорю, ты бы, гад, всю роту положил в настоящем бою, а он мне в ответ, тебе какое дело, я командир, выполняй приказ. Ско–ти–на!
– Да успокойся ты, отец! – Мать поставила перед отцом гранёный стакан и доверху наполнила его. – Вот, выпей лучше. Чего ты детей пугаешь? Мы с сестрой действительно испуганно жались в углу кухни. – Детей? – Отец ещё больше разъярился. – А если этому командиру, – отец произнёс это как последнее ругательство, – моим сыном придётся командовать? Эх! – И он махом опрокинул стакан и потянулся к папиросам. – Да закуси ты. – Мать осторожно погладила его по рукаву потной и грязной гимнастёрки. – Иди, умойся да переоденься, целую неделю воевали. И что там случилось на учениях? – Пап, расскажи что–нибудь. – Мы сидели на крыльце. Отец вроде успокоился, только непрерывно смолил папиросу за папиросой. – Рассказать? Так слушай. Бой закончился перед закатом солнца. Последняя атака немцев захлебнулась сразу. Только немцы вышли из окопов и двинулись вперёд, как застучали русские пулемёты. Фигуры на поле охотно легли, сделали одну–две перебежки и стали отползать назад. Наши их не подгоняли, бесприцельно и лениво постреливали из своих окопов, чувствуя не меньшую усталость. Неделя оборонительных боёв достала всех, и в то же время все чувствовали, что немцы выдохлись, их наступательный порыв сгорел окончательно. Сразу после боя пришёл старшина и принёс горячее питание. Что это было, обед или ужин, понять было трудно, но оставшиеся в живых ели охотно, с аппетитом. Тяжёлый день закончился, и солдаты нутром чуяли, что инициатива боя переходит в их руки. – Завтра, однако, мы наступать будем, – сказал кто-то из сибиряков, и его слова все приняли как должное. Наступление – тяжёлое дело, но как у хлебороба при виде созревших хлебов появляется зуд в руках, так и каждый солдат знал: да, созрели. – Борька, собирай свои манатки, отступаем! – ординарец комбата суетливо складывал в вещмешок небогатые вещи командира. – Чего? Я те щас за такие разговоры! – Борис только что вернулся из второй роты, где молодой связист умудрился оборвать провод на телефоне и не заметить этого, за что и был всячески обруган им. В батальон этот горе-связист пришёл недавно, но по возрасту годился Борису если не в отцы, то по крайней мере в дядьки или очень старшие братья, может, поэтому Борис и разошёлся. Он и на обратном пути придумывал новые обидные прозвища, жалея, что не успел их высказать этому… этому. Может, потому так сразу и завёлся. – Ты чо? Мне комбат приказал, спроси сам его! – ординарец не обиделся, ему самому не нравился новый приказ. В блиндаж вошёл старший лейтенант с непривычными ещё погонами. – Опять буянишь? Ох, Борька, дождёшься ты у меня, не посмотрю на то, что ты теперь кавалер! Он искоса глянул на грудь Бориса, где висела его, комбата, медаль «За отвагу» и с сожалением подумал о своём минутном порыве. В сущности, он был ещё очень молод, комбатом он стал в результате катастрофических потерь в офицерском составе, комбат в звании лейтенанта. Правда, второй день у него три звёздочки на погонах, и наградной лист на «Красное знамя» уже подписан, так что чего обижаться? И он более миролюбиво продолжил: – Приказ отойти на вторую линию, понял? Личные вещи забирай, а связь не трогай. – Ага, разбежался! У меня чо, аппараты лишние? Или полевика* навалом? – этот монолог Борис произнёс про себя, комбат был порою очень крут и скор на расправу. – Мы чо, назад вернемся? – Выполнять! – комбат зло сверкнул глазами и, круто развернувшись, вышел из блиндажа. *полевик – телефонный провод для полевых телефонов, сленг Командиры по ходам сообщений постепенно выводили солдат с первой линии, а навстречу им густо шла замена. Молодые ребята, практически все в гражданке, с одними винтовками, шли смело, поднимая головы над брустверами. Редко между ними виднелась солдатская гимнастёрка с лычками на всё ещё непривычных погонах, на груди у большинства сержантов были пришиты нашивки за ранение и негусто висели солдатские медали. Молодые лейтенанты в новеньких ремнях подгоняли своих грозными окриками. – Откуда столько молодых взяли? – Оттуда же, откуда и ты появился! Солёные шуточки, негромкие разговоры слышались повсюду. – Сержант, давно из госпиталя? – комбат остановил молодого парнишку с двумя медалями и нашивкой тяжёлого ранения на груди. – Две недели, товарищ старший лейтенант, – охотно ответил тот. – А бойцы что не по форме одеты? – Так их только позавчера пригнали. – И что они умеют? – комбат с затаённой гордостью посмотрел на идущих встречным потоком своих солдат. Сержант нахмурился – кто бы перед ним не находился, но обижать своих бойцов, идущих на передовую, он позволить не мог. А с другой стороны – он уже повоевал и знал разницу между новобранцами и настоящими солдатами, которые шли ему навстречу. – С такими бы повоевать, – с легкой завистью он посмотрел на комбата и подчеркнуто браво кинул руку к виску. – Ничего, бой покажет. Извините, надо своих догонять. – Легко крутанулся на каблуках и скоро пропал за поворотом хода сообщения. Отойдя менее полукилометра, солдаты попадали на новую линию обороны с глубокими блиндажами, заранее устроенными огневыми точками и прочими приметами того, что всё было подготовлено заранее. Командиры расставили охранение и разрешили спать. Между ними и немцами стояла новая часть, и спать было намного спокойней. Утро началось с завтрака. И только после того, как солдаты поели, за их спиной ударили пушки, а небо над ними наполнилось шорохом и свистом летящих снарядов. Над позициями немцев поднялась плотная завеса пыли, которую постоянно срывали сполохи взрывов тяжёлых снарядов. Казалось, это продолжалось вечность, но на самом деле прошло полчаса, и всё стихло. А потом над первой линией наших окопов вспыхнули ракеты и донеслось нестройное ура. Крепкое, оно вылетало из молодых глоток и двигалось вперёд, к немецким окопам. Немцы не стреляли. Так прошло полминуты. И лишь тогда заработали немецкие пулемёты. Их было много, как будто бы и не работала артиллерия, не поднималась от жарких разрывов земля, не летели во все стороны брёвна и щепки от блиндажей и укрытий. Ура ещё звучало, но постепенно стало как-то опадать, распадаться на отдельные голоса, еле слышные на расстоянии, а потом и совсем стихло. Почти сразу пришёл приказ вернуться на передовую линию. Солдаты были готовы, и снова ходы сообщения наполнились людьми. Вернувшиеся солдаты сами расходились по своим местам и осторожно выглядывали из-за брустверов вперёд, на знакомое по вчерашнему бою поле. И не могли его узнать. Поля не было. Зелёной травы тоже. Всё поле стало серым, повсюду ровными рядами и отдельными холмиками лежали вчерашние мальчишки. Кто-то выпрямился во весь рост. Немцы не стреляли. – Мать моя... – только и сказал солдат. Прямо перед собой он увидел стоптанные подошвы старых ботинок, а чуть выше изорванный пулями гражданский пиджак. Крови на тёмном почти не было видно. Солдат повёл глазами. У тех, что лежали ближе к нему, так же видны были в первую очередь подошвы. Только дальше перспектива взгляда выхватывала полностью тела убитых. Но и там ни одна стриженая голова, пилотка, лицо не были обращены в сторону солдата. И так почти на две трети расстояния до окопов противника. Ближе немецкие пулеметы не подпустили. – Что же вы, командиры, – солдат не повернулся, он смотрел прямо перед собой, – чего ж пацанов-то на пулемёты? Они же ничего не понимают, даже укрыться не могут, прилечь вовремя… – Теперь прилегли… – голос другого был тих и подавлен. – Смотрите, ведь никто не вернулся, – кто-то посмотрел вдоль окопа, словно надеясь увидеть хоть одного мальчишку. – Может, там раненые, – кто-то вылез на бруствер, но его сдёрнули обратно. – Куда, видишь как лежат... – Ну, приказали бы нам, мы бы хоть… а так зачем же… Комбат тоже осматривал поле. Совсем рядом лежал кто-то в солдатской форме, и комбат интуитивно понял, что это его ночной собеседник. Почему он так решил, он не знал, но вдруг решительно поставил ногу на специальный приступок и кинул тело вверх. И тут же сильные руки ухватили его за пояс: – Куда вы, товарищ старший лейтенант? – ординарец страдальчески сморщил лицо. – Там живых нет. – Пусти! – комбат не отрывал глаз от лежащего тела сержанта. Ординарец проследил за его взглядом. – Я сам. Он тяжело упёрся руками в бруствер, поставил ногу в солдатском ботинке на тот же приступок, где стоял сапог комбата, и неожиданно легко выскочил из окопа. – Куда? – комбат не успел схватить Бориса, и тот поспешно догнал ординарца, шагнул вперёд и так и пошёл, словно прикрывая его своей грудью. Так они и дошли до тела сержанта. Немцы не стреляли. – Хорошая смерть, лёгкая, – ординарец перевернул тело на спину. Только две пули пробили грудь солдата, одна смяла по дороге нашивку от ранения, другая пробила лацкан кармана гимнастёрки на левой стороне. – Бери за плечи. Они так и несли его, головой вперёд, и ординарец только поддерживал бывшего сержанта за ноги, теперь он прикрывал своей спиной Бориса. Донесли до окопа, положили тело на бруствер и словно по команде выпрямились, сняв пилотки. Борису сверху хорошо были видны коротко стриженые солдатские затылки –– русые, чёрные, рыжие... Это единственный случай, когда, рассказывая о войне, на глазах отца были слёзы.
Тэги: |