«Одиссея» Николая Флаасса |
Деда своего братья Флаассы (см. «Мои года», 2010 г., № 10) никогда не видели, но со слов своего отца, Сергея Николаевича, знали, что был он потомком знатного рода голландских аристократов, приехавших в Россию, кажется, ещё при Петре I.
В молодости дед активно участвовал в революционных студенческих кружках, за это был выслан царской охранкой в Сибирь – за Урал, в Тавду. Женился здесь на простой крестьянке из бедной семьи. Семья кипучей энергии деда не охладила – политикой он продолжал заниматься. Часто скрывался от преследований, и это объясняло образ семейной жизни – не мог оставаться длительное время на одном месте, уезжал надолго, искал якобы «места обетованные», пригодные для лучшей доли и жизни. Вспоминая своё детство, старший сын Николая Николаевича Сергей рассказывал, сколько городов и сёл они с отцом объездили. Многое, конечно, о жизни деда забылось или осталось неизвестным (мало о себе он рассказывал), сохранилось в памяти родных только самое яркое. Может быть, и вас заинтересует рассказ о жизни этого незаурядного человека, написанный по воспоминаниям и документам, сохранившимся в семье Флаассов. Николай Николаевич и Фёкла Ивановна Флаасс со старшими детьми – Наташей и Серёжей (1910 г.) Из грязи да в князи Родители Феклушины – ни отец, Иван Гаврилович Панов, ни матушка, Арина Тимофеевна, благословения на брак дочери не дали. И не потому, что жених был старше невесты на 13 лет. Это во внимание и не принималось. Ни кола ни двора у жениха не было. Ни родни! Ну, хоть самой захудалой, бедняцкой. Безродный. И фамилия какая-то нерусская, чудная – Флаасс. Затосковал тяжело, по-мужицки, от непонятности и безнадёги Иван Гаврилович. Всю душу измаял: – Зашурить бы глаза и ни на чё не глядеть. – Ну, какой это хозяин? Подмога, что ль, нашей Феклуше, гол как сокол. Правда, большой мастак пером по бумаге водить. Но в дом-то нужон сильный да сноровистый мужик. Здешних парней нет, чё ли? И Арина Тимофеевна во всём с хозяином своим согласна была: – Ну, почто нам така напасть привалила? Феклуша-то наша уж кака мастерица – из льна и шерсти матерьялу, любо дорого, наткёт. Пошить чё хошь может – и серямичи, и чекмени, и полупальто. Да её взамуж любой возьмёт! Уж как батюшка с матушкой её отговаривали, да Феклушка и слушать никого не стала. Недолго думала, собрала в узелок свои немудрящие вещички и убежала к ненаглядному Коленьке. Уж больно приглянулся он ей. Местный поп без родительского благословения их тайно обвенчал. Вот так и состоялся в 1903 году союз крестьянки неграмотной с потомственным голландским аристократом – правнуком герцога. А как устоять было Феклуше перед Коленькой? Хорош был – тёмно-русая кудрявая шевелюра, аккуратно подстриженная бородка, глаза карие и такие проникновенные, что от одного взгляда голова её начинала кружиться. Заметно отличался Коленька от всего мужского деревенского населения и внешним видом, и обхождением – почтителен и уважителен был. Мужнина жена Фёкла Ивановна Флаасс Появился Флаасс в Тавде как-то незаметно. Устроился помощником волостного писаря. Никогда и ничего о себе не рассказывал – в душу не позволял вторгаться, но подозрения ни в ком не вызывал. Обвенчавшись, молодые сразу же уехали из Тавды. Николай Николаевич «от греха подальше» увёз молодую жену в Ялуторовск за несколько десятков вёрст от её родной деревни, бросив без сожаления службу в волостном управлении. На новом месте ему, образованному, особого труда не составило устроиться конторщиком на паточный завод. Деньги зарабатывал вполне приличные, и молодожёнам их вполне хватало даже без какого-либо домашнего хозяйства. Феклуша ни на что не жаловалась, с головой ушла в хлопоты по обустройству своего гнёздышка. А тестю, Ивану Гавриловичу, пришлось сменить гнев на милость. Посопротивлялся, но приехал на новое местожительство любимой дочери с родительским благословением и положенным приданым – подушками, периной, холстами и кое-какой посудёшкой – чугунками да сковородами. Феклуша к этому времени поменяла свою девичью фамилию на мужнину. В церковно-приходской книге её записали как Фёкла Ивановна Флаасс. Странная фамилия её нисколько не смущала и не мешала – лишь бы Коленька рядом был. Отрёкся от дворянских корней Не простым писарем оказался Коленька, не безродным горемыкой. Род его был знатным и весьма почитаемым в Голландии, а затем и в России. Вернёмся в XIX век, в самое его начало. От притеснений узурпатора Наполеона бежал в 1808 (1809) году прапрадед Николая Николаевича – герцог Франц Ван дер Флаасс в Россию (фамилия несколько раз искажалась чиновниками-писарями. Согласно немецкому произношению, её можно было читать как Фан-дер-Фляас, затем вместо Фан появилось Фон с лишней буквой «с» в конце). Один из внуков герцога и стал в 1870 г. отцом Феклушиного мужа. В Петербурге, где Коленька учился, «посчастливилось» ему в 1891 году пересечься с В. И. Ульяновым, который экстерном сдавал экзамены в университете. Политическая обстановка в России была неспокойной. Всё кругом бурлило, волновалось, особенно в студенческой среде. Молодые умы не устраивало патриархальное течение жизни. Николая Фон-дер-Флаасса исключили из университета как активно занимающегося революционной деятельностью и пропагандой и выслали в Сибирь, за Урал. Молодой революционер отрёкся от своих дворян- родственников, убрал из документов приставку Фон-дер, стал просто Флаассом. Никогда и ни при каких обстоятельствах не рассказывал он о своих молодых годах, об участии в революционных кружках. Родственники тоже «забыли» о нём, как о «предателе дворянских традиций». Глухая стена непонимания встала между ним и родителями. Пропасть оказалась непреодолимой. В Сибири Николаю разрешалось жить где угодно без права въезда в европейскую часть России (а в Астрахани в это время жили его отец и мать – отец служил капитаном парохода, а матушка была дочерью владельца парохода). Сосланный революционер прибыл в село Тавда Тобольской губернии. В глухомани зауральской никто и подумать не мог, что помощник волостного писаря – аристократ, потомок голландского герцога. Ни папенька, ни маменька Феклушины никогда и не узнали, что зять их не безродная голытьба какая, а титул повыше князя имеет. Да что им с того!? Главное – дочку любит. Соответствовать мужу и времени – Кака учёба девкам? Взамуж выйдут – обихаживать хозяина надоть и пособлять ему. Никому, поди-кось, не пондравится учёная, спесивая да норовистая баба в доме. Не нужна им грамота… Так мыслил весь люд крестьянский. А Фёкла Ивановна понимала чутьём, что мужу её не только сноровистая да рукастая жена нужна, а такая, чтоб поговорить с ним о том, о сём могла, и читать, и писать умела. Но в детстве учиться ей не пришлось. И в замужестве первые годы мешали заботы о детях и частые переезды с места на место. Когда же в 1922 году Коленька уехал в очередной раз и, как оказалось, надолго, все заботы о содержании семьи легли на её плечи целиком. Детей в семье было уже шестеро: старшему, Серёже, было 14 лет, а самой младшей, Вале – меньше года. Жили на съёмной квартире. Фёкла Ивановна пошла работать к местным богатеям, иначе говоря, батрачила (с 1922 по 1929 гг.) – вместе со старшим сыном жала, косила, молотила, зимой шила одежду для крестьян. Решение учиться, овладеть грамотой пришло к ней в 1925-м году. Легко, без особого напряжения, закончила Ликбез. И ожила. Работать пошла, в райком сторожихой устроилась. Стала посещать собрания, лекции. Её избирали несколько раз делегатом на районные съезды и народным заседателем в суд. Ни одно значимое общественное мероприятие на селе она не пропускала. В 1925 году вступила в партию, а в 1929-м была выбрана председателем сельсовета. Фёкла Ивановна и её дети (слева направо): Николай, Надежда, Владимир, Сергей, Александр (1933 г.) Фёкла Ивановна поддерживала мужа во всех его делах, хотя частенько бросал он начатое, не доводя до конца. А она понимала, видела, что Коленьке не по душе-то было. Смирилась и с его авантюрным характером. Не удивлял её и тот факт, что меняя место жительства, жили они под другими фамилиями – то Петровы, то Решетниковы были… Так надо было. Знала. Спустя много лет, повзрослев, старший сын, Сергей, понял, что образ жизни семьи зависел от прошлого отца, от революционной деятельности, которую он не оставлял. Постоянно скрывался, «следы путал». Только-только семья окрепнет материально, опять переезд. Отец уезжал, находил «хорошее» место, зарабатывал деньги, высылал на дорогу, и Феклуша с детьми и всем скарбом переезжала к нему. Месяцев через шесть, иногда через год всё повторялось снова. Семью впроголодь Николай Николаевич не содержал. Руки у него золотые были, голова светлая, и зарабатывать деньги умел. Сколько служб, контор сменил! Всё его не удовлетворяло. Пробовал организовать свой маслодельный заводик. Купил оборудование в кредит. Прогорел! Но где бы Флаасс с семьёй ни «оседал», везде слава доброго умельца находила его. Всё мог отладить, отремонтировать – любую мелочь и даже самые сложные сельскохозяйственные и швейные машины. Назад к воспоминаниям Сергей Николаевич вспоминал: – Частые переезды не разрушали нашу семью. Радостно собирались все вместе. Вечерами пели. Папа играл на многих музыкальных инструментах. Он очень любил музыку, и голос у него был красивый (иногда приглашали его петь в церковные хоры). Песен знал множество русских, цыганских, украинских. Любимыми были «Колодники», «Очи чёрные», «Славное море – священный Байкал». Отец устраивал нам целые концерты. Это были настоящие праздники. А вот мама стеснялась петь при отце. Только когда одни оставались, она всегда колыбельные пела малышам. Запомнились мне «путешествия» по Сибири. Однажды отец заключил договор с компанией «Зингер» по распространению швейных машинок. По реке Лене мы дошли до города Киренска, куда привезли на продажу большую партию. Жили какое-то время около Минусинска, в Сибирском Усолье, около Томска, Омска, в селе Исеть, около Екатеринбурга, на станции Ощепково за Камышловом. Однажды побывали в Астрахани, где жили папины родители. Но пробыли здесь недолго. …Однажды добрались до хутора Ощепково. Здесь и поселились. Отец сразу же начал грандиозную стройку. Хутор был одиночным, на ближайшем расстоянии не было вообще никаких поселений. Вокруг построек поставили глухой бревенчатый забор, сверху накрыли весь двор тесовой крышей. Ворота поставили тяжёлые, плотные, глухие. Настоящую крепость выстроили. И правильно. Здесь много волков в лесах водилось. Летом они бродили в одиночку и для взрослых были не опасны. Маму, например, однажды волк сопровождал до самого хутора, но не напал. А вот зимой было страшно. Хищники собирались в стаи, окружали наш хутор цепочкой, а чуть темнело, сразу же начинали заунывно выть. Отец долго не выдерживал, хватал ружьё и через щели в заборе начинал стрелять. Толку, правда, никакого не было – волки разбегались, а через некоторое время опять продолжали «концерт» до утра. …Припоминается город Омск. По-моему, это был 1914 год. Поселились мы в небольшом тесном флигеле. Папа часто уезжал по каким-то неведомым мне делам (став взрослым, я стал понимать, что он никогда не прекращал свою революционную деятельность, и все его отлучки и отъезды были связаны именно с этим). Райская жизнь в отдельно взятой семье …В 1915 году «осели», наконец, в селе Уктус. Это место мне хорошо запомнилось. В пяти километрах находился большой город Екатеринбург. За селом проходил тракт, вдоль которого протянулась одна единственная сельская улица. Отец купил домик на самой окраине, на берегу Нижнеисетского пруда. При домике был огород, грядки спускались к самой воде пруда. Какой только рыбы здесь не водилось! И караси, и окуни, и щуки! В камышовых зарослях обитало множество уток. Окна домика выходили на тракт, а здесь уж красота другая открывалась – синели сосновые леса, поверх которых возвышались Уктусские горы. Энергия отца всегда меня поражала – она была просто неиссякаема. Вот, к примеру, решил расширить наш домишко и тут же нанял бригаду плотников. Работа закипела. Одновременно строились земляные времянки – коровник и курятник. Как в сказке (только не по щучьему веленью) появляются во дворе амбар и конюшня. Высокий тесовый забор отгораживает большой участок пустыря, где, по замыслам отца, должен разместиться скотный двор. Папа неустанно руководит всей стройкой, но продолжает ездить в Екатеринбург на работу в какое-то партийное учреждение. Однажды привёз из города чудо-станок с ножным приводом и целый набор токарных и слесарных инструментов. Станком овладел быстро и в совершенстве. Всё свободное время теперь что-то точил – замысловатые фигурные ручки для дверей, подсвечники. Соседи всё это вскоре прознали, и заказы появились. Папа никому не отказывал, но, тем не менее, и для чтения находил время. Надо сказать, что читал он запоем, даже ночами. И литературы много у него было. Казалось бы, времени на детей у отца не оставалось. Как бы не так! Помогал нам азбуку осваивать, учил читать, писать и уроки воспитания ещё преподавал. Узнал каким-то образом, что я курить начал. Думаете наказал? Нет! Наказывать не стал, но так побеседовал, что с тех пор я никогда в жизни папиросу в руки не брал, с детства привил во мне отвращение и к сквернословию и к ругани. …Дом на берегу пруда вырос всем на загляденье. Живи да радуйся! Да не тут-то было. Зимой (в конце 1916 – в начале 1917 года) родители решили продать всю усадьбу, скот, инвентарь и переехать в Красноуфимск. Помню, как всем семейством сидели и лепили на дорогу пельмени. Наморозили вдоволь. Наняли подводы, необходимое имущество погрузили и отправились в путь через лесные таёжные дороги и горные перевалы. Тулупы и пимы спасали от морозов. Когда доезжали до постоялых дворов – отдыхали. Мама варила пельмени, кипятила травяной чай. Наконец, добрались до высокого берега Уфы, где стоял Красноуфимск. На другом, низком и пологом берегу находились верфи. Здесь артель какая-то плотничала – строила баркасы. Цель папина стала ясна, когда он нанял плотников-судостроителей для постройки шхуны. План его привёл нас в восторг. По реке мы должны были доплыть (по течению) до города Уфы, затем по рекам Белой и Каме до Волги, здесь поставить парус и идти к Астрахани. В Красноуфимске застала нас февральская революция, время двоевластия наступило. Папа уже не скрывал своих убеждений, а включился в политическую борьбу – стал активно и открыто работать в партийной организации большевиков. Наёмная артель продолжала строить шхуну, и мы с нетерпением ждали завершения работ. Наконец-то весна пришла. Все отделочные работы на судне были закончены. С шумом, треском прошёл по реке ледоход. Ковчег-2 Красивым, добротным получился корабль и вполне вместительным – длина составляла 12–15 метров, ширина – 4. Две каюты были на шхуне – одна служила жилым помещением, вторая – кухней и папиной мастерской. На носу настоящий якорь укрепили. За каютой – место для руля, на носу и корме установили большие вёсла (бабайки), около одного из бортов пришвартовалась лодочка на 4–5 человек. Наконец-то настал день, которого мы ждали с большим нетерпением. Папа объявил, что река вошла в берега и можно отправляться в путь. Помните, как Ной в свой Ковчег собрал «всякой твари по паре». Мы тоже взяли (конечно, не такое множество) своих любимых – белую козочку, хулиганистого котёнка и звонкоголосого Бобика. Управлять судном было не так-то просто при помощи кормового и носового весла. Река бурная, горная, а сколько вдоль русла подводных камней, водоворотов! Если участок был спокойным – мы отдыхали. Любовались пейзажами, зелёными берегами, вершинами и склонами Уральских гор. Если подходили к большому селению, причаливали, вставали на якорь. Я оббегал ближайшие дома, оповещая местных жителей, что на нашей шхуне есть мастерская, где можно запаять эмалированную посуду, самовары, вёдра, отремонтировать часы, швейные машинки. Народ не заставлял себя долго ждать. От заказчиков отбоя не было. И оплачивали хорошо, но денег мы не просили, брали за ремонт продуктами – мясом, мукой, овощами. Конец «одиссеи» Путешествие закончилось неожиданно. Папа по каким-то своим источникам узнал, что началась Гражданская война и дальше плыть небезопасно. Это известие застало нас около Дунькина перевоза, расположенного в нескольких километрах выше города Уфы – до слияния рек Уфы и Белой. Шхуну без полового настила и кают отец продал, а из тёса и досок около озера Долгого спешно начал строить дом-землянку, где мы поселились. На оставшиеся деньги купили лошадь. Лошадка была смирная, но очень ленивая. В самые неподходящие моменты ей вздумывалось отдохнуть, что она незамедлительно и делала – ложилась на землю и начинала кататься. Я еле-еле успевал спрыгнуть с неё и отбежать, чтобы не придавила. В озере ловилось много рыбы – особенно щук, что было хорошим подспорьем. Мама стряпала пироги, уху варила. Ежевики, смородины, грибов (особенно опят) – изобилие, какого я впредь никогда не видывал. Мне в ту пору уже 10 лет исполнилось, а брату Шуре – 8. И свой «промысел» у нас появился – сухостой рубили, хотя силёнок было мало. Особенно тяжело было справиться с дубом, вязом и клёном. Топоры туповаты были, но, как говорится, терпение и труд всё перетрут! Так и у нас – нагружали воз, привозили домой, а дальше дело было за мамой. Она возила дрова в Уфу на продажу. Часто в город ходила пешком за покупками. Помню, как однажды зимой чуть было не погибла. Метель началась, всё замело, и мама сбилась с дороги. Через сугробы набрела на стог сена, забралась в него, чтобы согреться, а тут волки завыли. Хорошо, что в городе спичек купила. Костерок разожгла из сена, и волки близко не подошли. До рассвета мама продержалась, утром волки ушли. А мы всю ночь – и Наташа, и Шура, и я – не спали. Ждали маму и плакали, а когда рано утром она пришла, радость была беспредельной. Папа из Уфы редко приезжал, но мы не обижались. Объяснил нам, что работы много в партийной организации, так как положение в стране очень серьёзное – идёт Гражданская война… Война шла с переменным успехом и для белых, и для красных. Когда белые начали теснить красных, из Уфы эвакуировали все советские учреждения. Папа без всякого сожаления отдал в походную оружейную мастерскую все свои инструменты и станки, а сам ушёл с отрядами Красной армии. Мы вынуждены были вернуться в спасительную Тавду к бабушке и деду, но по дороге нас подстерегло горе – заболела сестрёнка Наташа, и спасти её не удалось… В Тавде спокойствия тоже не было. Постоянно приходили воинские части, офицеры требовали с местных жителей подводы для перевозки солдат и грузов. Однажды ночью вдруг село опустело. Ушли белые, бежали в сторону Тобольска. Оказалось, что по другим дорогам в это время двигалась в Тавду Красная армия. Не прошло и суток, как по селу проскакал отряд конной разведки красных, а через некоторое время влились на улицы пешие передовые части. В одном из отрядов шёл наш папа. Он был комиссаром (политруком) роты. На одну лишь минутку успел заскочить домой, попил чаю и побежал догонять свой отряд. В селе осталось небольшое подразделение. Тихо было. Да вдруг красноармейцы «рванули» на берег реки, начали рыть окопы, устанавливать орудия. Ребятня, конечно, следом. Пропустить надвигающиеся события никак нельзя было. Залегли в ожидании. Смотрим, а по реке подходят четыре парохода с колчаковцами – оказалось, что в низовьях красные войска отрезали им путь. К полудню «флот» подошёл. Какой сюрприз! На мачтах развевались красные флаги! С помощью рупора солдаты сообщили, что всех своих офицеров они арестовали, а пароходы ведут для передачи красным войскам. Бой не состоялся! Пароходы пришвартовались, офицеров под конвоем увели. Вскоре папа вернулся. Его назначили начальником Липчинского районного отдела милиции Тюменской губернии. Через год отца перевели в Тюмень на должность начальника уголовного розыска, но продержался здесь он недолго. Здоровье своё окончательно подорвал, часто болел, поэтому пришлось уволиться, и всей семьёй мы переехали в Тугулым. А весной, чуть подсохла дорога, опять начался переезд. Правда, на сей раз недалеко от Екатеринбурга, в село Уктус, а это около 300 км пути… Ехали медленно, делали частые остановки. Наконец, на одном из островов Нижнеисетского пруда отец затевает строительство небольшого домика из дёрна. В одной из деревушек за сходную цену покупаем лошадёнку. И опять в путь на заработки хлеба привычным для нас ремеслом – лудим, точим, паяем кастрюли, вёдра, самовары. Спим в сараюшках, зимовьях, а с рассветом опять направляемся в дальние деревни. Жить становилось труднее – заработков уже не хватало, и мама настояла вернуться в Тавду, где можно было снять квартиру. Семья ведь уже не маленькая была, кроме родителей, шесть детей: я, Шура, Надя, Коля, Володя и самая младшенькая Валечка. Шёл 1921 год. Голодали все вокруг. Как отец ни хорохорился, но наше прежнее ремесло, которое всегда нас кормило, уже не помогало. Мало зарабатывали. Но всё-таки с горем пополам наскребли денег и купили опять лошадку, а кормить её нечем было, она и сани не могла везти. Пришлось продать её татарам за 10 фунтов овсяной муки. Теперь свои инструменты возили зимой на санках или носили в заплечных мешках. Однажды ранней весной в какой-то дальней деревеньке мы враз с отцом заболели сыпным тифом. Положили нас в больницу на одну койку – мест не было, палаты переполнены. Я быстро выздоровел, а папа долго лежал. Когда меня выписали, и я мог уже слесарничать, стал наниматься к местным жителям. Кое-что зарабатывал, покупал продукты и приносил отцу в больницу до тех пор, пока его не подлечили и не выписали. Но он таял просто на глазах. *** Трудно было оставаться Фёкле Ивановне с шестью ребятишками, но решение она приняла бесповоротное – уговорила мужа уехать в те места, где он мог бы целебной воды попить, здоровье восстановить, лёгкие вылечить. Николай Николаевич уехал на Кавказ. Одно-единственное письмо от него она получила, в котором он написал, что едет домой, возвращается. Но не доехал. Сняли его с поезда в городе Ленинске Сталинградской губернии. Болезнь лёгких оказалась неизлечимой, роковой. Медицина признала своё бессилие. Фёкла Ивановна получила из больницы, где умер Николай Николаевич, датированную 26.02.1927 года копию акта за подписью больничного начальства с подробным перечислением всех оставшихся от него вещей. Фёкла Ивановна до последнего вздоха своего помнила Коленьку. С нежностью и гордостью рассказывала о нём, революционере, красном командире. Читала стихи, написанные и опубликованные им когда-то в Уфимской газете – стихи о прекрасной жизни, которая наступит после победы над империалистами и контрреволюционерами. К сожалению, «одиссея» его оборвалась. Райской жизни, которую Николай Флаасс хотел построить и в стране, и в семье сам, своими руками, умением и умом, этот незаурядный человек увидеть не смог. А впрочем, увидел ли кто?
Тэги: |
|