Алексей Бородин: Главная тайна человека – стремиться к недостижимому |
03 Июня 2016 г. |
75-летие — дата солидная, однако Алексей Бородин встречает юбилей в таком ритме, что молодая команда за ним еле поспевает: в Российском академическом молодежном театре, которым он руководит больше 35 лет, определяющим является вовсе не слово «академический». — Алексей Владимирович, вы свой первый поход в театр помните? — Конечно. Так судьба распорядилась, что родился я в Китае, в городе Циндао. Не знаю, был ли там тогда театр, а вот в Шанхае, куда мы переехали чуть позже — был. И вот, когда мне было лет пять, мама повела меня на балет в театр «Лайсун». Какая-то русская труппа давала «Лебединое озеро», и у мамы среди балерин была приятельница. Так что после спектакля мы пошли к ней за кулисы. Во всех углах станки понатыканы, в полумраке я то и дело спотыкался об их крепления. Крошечные гримерки: в ворохах пачек танцовщиц не видно, но все равно со всех сторон несется: «Мальчик, уйди, мы переодеваемся!» Пыль. Запах грима и уставших тел. Неверные тени. Спектакль не помню, а вот этот мир закулисья до сих пор забыть не могу. Ощущение, что ты находишься как бы внутри театра, видишь его непарадную, рабочую, то есть истинную сторону, осталось во мне навсегда. И она мне показалась гораздо интересней, чем блистающий зал. Возможно, поэтому я и выбрал свою профессию. — Для своей первой постановки вы выбрали «Золушку». Почему именно ее? — Я особенно и не выбирал: сказку эту очень любят, почему бы и не поставить. И все же для меня это не просто красивая история со счастливым финалом, а такой прозрачный, едва-едва завуалированный урок жизни. Что обычно помнят ярче всего? Фею-крестную с ее волшебной палочкой: взмах — платье, еще взмах — карета и так далее, и в итоге — свадьба с принцем. А вот то обстоятельство, что это награда за труд, причем нелегкий, ежедневный, рутинный, но совершенно необходимый, чтобы дом был домом, почему-то отходит на второй, если не на третий план. — А как же то самое, которое «Связи — связями, но надо же и совесть иметь!»? — Эту истину каждому человеку приходится доказывать себе самостоятельно. И зачастую неоднократно. — Когда первые шаги в режиссуре делали, мечтали в один прекрасный день стать главным-преглавным режиссером? — В те времена такая мечта, наверное, была почти у каждого молодого режиссера, при том, что для большинства она была совершенно несбыточна: до 50 можно было ходить в «молодых», и мало кому удавалось обрести «свой» театр даже к 60. К креслу худрука в каждом театре очередь на три поколения вперед стояла. Зато сегодня, когда возможностей не в пример больше, молодые и амбициозные в руководящие кресла отнюдь не рвутся. Не дышат нам в затылок молодые конкуренты... — Почему? — Ну не хочется им в это воз впрягаться: репертуар выстраивать, о труппе думать, средства на постановку выкраивать, госзадание выполнять. Худруку каждый божий день приходится решать массу организационных вопросов, к постановке спектаклей прямого отношения не имеющих. Театр — это организм, живущий по вполне определённым законам, которые надо знать и приспосабливать к существующим реалиям. Других у нас все равно нет, и в ближайшее время не будет! Гораздо легче и интересней заниматься только творчеством: прийти, поставить что-то такое замечательное, получить свою долю аплодисментов, а если повезет, так и пару-тройку премий и приглашений на фестивали, и плыть дальше, к новым берегам. Я их понимаю: ответственность — ноша трудная и честнее от нее отказаться, чем поставить под угрозу жизнь большого коллектива. Но на душе все равно тревожно... — ... от отсутствия желающих дерзнуть? — Да нет, не в дерзости дело! Я ведь тоже человек не амбициозный: сделаю все, что смогу, а дальше — как будет, так и будет. В своё время я был буквально потрясен историей о том, как Станиславский работал в последние дни жизни: каждое утро он садился к столу и писал. Его хватало всего на три-четыре строчки. Дальше мысль уходила, рука слабела, почерк становился неразборчивым. Но на следующее утро он вставал и снова садился к столу. Может, в этом главная тайна человека — совершать невозможное, стремиться к недостижимому. Каждый из нас встаёт утром и начинает свой день. По-настоящему живут только те, кто после сокрушительного поражения всё равно находят в себе силы идти вперёд. Зная, что совершенства достичь невозможно! — Вы тут о совершенстве, а вот Минкульт в отношении театра предпочитает оперировать понятием «эффективность». — Кто мне скажет, что такое «эффективность» по отношению к творчеству? Как определить, кому ставить «отлично», а кому «кол»? Кто придумал шкалу оценок? Кто сказал, что она — правильная? Не надо разрывать театральную жизнь на лоскутки. Выставление «баллов» за эффективность, как любая оценочность, может, и не прямой вред театральному делу, но с моей точки зрения однозначно ему не на пользу. — У театра вашего в этом году тоже юбилей. Как удается Российскому молодежному оставаться юным в свои 95? — По правде говоря, определение «молодёжный театр» я не очень понимаю. У театра должен быть свой зритель, а молодой он или не совсем — не важно! Молодые — разные. Взрослые, между прочим, тоже, но это никого не удивляет и не пугает. В каждом поколении, независимо от возраста, есть разные круги, отличающиеся друг от друга не только эстетическими предпочтениями. А театралов в принципе много быть не может. — Может ли театр на равных конкурировать с виртуальной реальностью, в которую многие сбегают от одиночества? — Для тех, кто еще не разучился отличать живую жизнь от синтезированной — да. В театр идёт тот, кто способен на самостоятельный выбор, на противостояние влиянию масс-культа, прессы, рекламы, политтехнологий. Как и иллюзиям виртуальной реальности. Никогда не забуду выступление Марселя Марсо в зале Чайковского: это была предельная правдивость существования в совершенно условной среде. У нас так умел великий Енгибаров. Зритель идет в театр, чтобы увидеть процесс творчества: все рождается у него на глазах. Всё остальное создается заранее, когда его еще нет рядом: скульптура, живопись, кинематограф. Для меня театр — самый демократичный вид искусства. И самое точное определение для него был придумано еще Станиславским и Немировичем-Данченко — художественный общедоступный. — Но очень многие не придут в театр ни за какие коврижки! — Ничего страшного в этом не вижу. Ну не нужен он им, у них другие приоритеты. Свои ответы на вечные вопросы жизни они ищут в других местах. — Вы действительно верите в то, что зритель, молодой в особенности, идёт в театр за ответами на вечные вопросы? — А вы полагаете, что эти вопросы людей посещать перестали? Рано или поздно каждый начинает задумываться о любви и ненависти, верности и предательстве, о смерти и смысле своего пребывания на земле... Придя в театр, он понимает, что не один над этим бьётся, что другие люди страдают от того же, от чего и он сам. Для меня образец отношения к только вступающим в жизнь — пушкинское «здравствуй, племя младое, незнакомое». Во-первых, «здравствуй» — то есть это поколение, при всей его непохожести на тебя самого, он принимает. Во-вторых, «незнакомое» — какой интерес и какое уважение к этой тайне!
Тэги: |
|