За тысячи вёрст от войны

В блокадном Ленинграде девочка Таня Савичева вела дневник, записывая на отдельных листочках, как один за другим уходили из её жизни родные: сестра, брат, дядя. Последняя запись гласила: «Савичевы умерли. Умерли все...». А я за тысячи вёрст от войны не слышала ни единого выстрела. Я расскажу вам, КАК МЫ ВЫЖИВАЛИ каждый день от других врагов: голода, холода, нужды. И выжили!!! Но не все.

Моя бабушка – Аксинья Фёдоровна, 1946 год

Посвящается моей бабушке Аксинье Фёдоровне Сундырцевой, о которой я не рассказала и десятой доли того, что ей пришлось пережить.

Деревенька моя

Вынырнув из леса, дорога по пологому длинному спуску заворачивает в село Солонцы. Тянется оно одной улицей километра два. Изредка семь-восемь домишек сворачивают в сторону. Не видно в нём богатых домов, так себе – дома повыше, дома пониже. Стоят, близко прижавшись друг к дружке. Видно – небогатое село.

Расположено оно в долине рек и речушек, текущих в одном направлении. Зажато с одной стороны длинной грядой, густо поросшей молодыми берёзами, а с другой его прижала тихая, спокойная Уда.

Понятие «Родина» у меня ассоциируется с шумом воды. В нашем огороде сквозь высокую траву у забора робко пробирается, тихонько булькая, тёплый ручей, его можно даже перешагнуть, правда, у бани он разливается. Чуть дальше шумит и торопится звонкий, студёный Куйт. Метрах в тридцати бешено мчится третья речка. Речка-труженица, она крутит жернова, мельница мелет муку. А дальше несёт свои ровные воды широкая Уда.

Наш дом в два окна в улицу стоит на пригорке. Дом старый. Это про него в одной песне поётся: «старый дедушка с добрым лицом».

Незадолго до войны мои родители на пасху приехали навестить бабушку. И здесь-то в ясный пасхальный день нежданно-негаданно моя молодая 16-летняя мамочка родила меня, даже бабку-повитуху позвать не успели.

Моя мама

Жили мы в Нижнеудинске. Отец работал в прокуратуре, мама в госбанке бухгалтером. Наверное, было короткое счастливое детство. У меня была красивая говорящая кукла, по воскресеньям мы ели мороженое. Мама наряжала меня: шила платья, вязала воротнички. Вообще она была большая мастерица (научилась у бабушки-портнихи), шила, вязала, вышивала, у нас даже ковёр был, сделанный её руками. Все восхищались маминым мастерством и просили что-нибудь сшить. И она шила, шила.

Такую мирную жизнь оборвала война. Ушёл на фронт отец. Моя 22-летняя мамочка осталась с тремя детьми. В январе 41-го у меня появился братик, да ещё мама привезла из деревни свою младшую сестрёнку, то ли нянчиться с нами, то ли разгрузить большую семью моего деда.

Шитьё, видимо, и кормило нас. Мы засыпали под стрёкот швейной машинки. Это мама шила нижнее бельё для солдат и складывала стопочками. Приходила женщина и уносила готовое.

А потом мамина подруга повезла маму в Иркутск, лечить страшный туберкулёз. Полечили да и отправили её умирать. А куда? К бабушке в деревню.

Лежала она в горнице, заходить к ней было запрещено, для ползающего братишки стояла преграда: опрокинутый стул поперёк двери. Бабушка забрала из детдома и нас: «картошка есть, авось проживём».

А через несколько месяцев мамы не стало. Она лежала на лавке такая нарядная, в шёлковом платье. Братишка, стоял на коленях рядом (он у нас долго не ходил) и всё показывал пальчиком на кровать – мол, туда её надо положить.

А я знала, что её никогда уже не будет с нами. Я сидела рядом на стуле, ревела и все свои босые пятки отбила об ножки стула. Обуть потом не могли, чтобы идти на кладбище.

Так в наш дом пришла вторая беда, после войны, конечно.

Вой в деревне

Ближе к осени стали приходить в село похоронки. Почтальон стал человеком номер один. Его ждали, его боялись, выходила встречать, надеясь получить заветные треугольники. Проходил мимо – ну и слава богу! Нет же похоронки. А не написал, так потому что некогда ему – воюет.

Я почему-то думала, что похоронки чёрные. Нет, на обычной бумаге. Это – когда в октябре нам пришла похоронка.

Посыльный через забор крикнул: «Тётка Аксинья, зайди в правление!» Бабушка сразу поняла, зачем её кличут. Ведь три сына были на фронте. Она не смогла прочесть: «Ваш сын пал смертью храбрых». – «Конечно храбрых, как же ещё?» – повторила она.

В доме воцарилась тишина. Бабушка не плакала. Ей хотелось побыть одной. Она спустилась к мостику через ручей, облокотилась на перила и замерла, глядя на воду.

Стояла бесконечно долго. О чём думала? Может о том, как её маленький Володя ловил рубашкой в этой речушке речную мелочь и кормил ею кошку? Или вспоминала, как провожала его в последний путь, а он утешал её, говорил, что обязательно вернётся? Алёшка сидел на крыльце и исподволь наблюдал за матерью. Его тоже оглушило страшное известие: значит, не вернётся брат.

Я потянула бабушку за руку.

– Иди. Я постою ещё.

Мы не видели её слёз. Закаменело её сердце.

Но так тихо после страшных известий было не всегда.

Лето. Дверь нашего дома распахнута настежь. Деревня как на ладони. И вдруг где-то далеко тишину прорезал отчаянный вой. Высокий женский голос захлёбывался бедой, срывался и вновь звучал пронзительно высоко, с надрывом.

– У Игошиных воют! – констатировал Алёшка.

Всё чаще и в разных местах слышался женский плач. Война уносила чьих-то сыновей, мужей, отцов, братьев.

Медведь

Война войной, а деревня жила своей жизнью.

Когда уходили на фронт последние механизаторы, встал вопрос: кто их заменит? Женщины – с детьми, к тому же у них хозяйство. Отправили в МТС на курсы девчат. Среди них и моя тетя Маруся и её подруга Вера. Три зимних месяца девчонки (а было им в ту пору по семнадцать лет) изучали тракторы. А тут и весна подоспела. Работа на вспашке круглые сутки, девчата сменяли друг друга. Работали по двое, мало ли что, вдруг трактор сломается, да и страшно ночью.

В тот вечер девчата, прихватив узелки с едой, отправились на ближнее поле в ночную смену. Старенький трактор старательно тарахтел, оставляя за собой глубокие борозды. Скоро сев. Девчонки, сделав четыре круга, остановились, в очередной раз измеряя палкой глубину вспашки, зная, как завтра спросит с них бригадир. Отдохнули.

Снова затарахтел трактор. И вдруг девчонки разом вскрикнули. Луч света осветил край поля. Там, где начинается лес, стоял медведь! Чёрный! Он встал на дыбы и не испугался машины. Маруся рванула рычаг, луч света заметался по полю. Медведь стоял! Тогда девчонки, бросив трактор, дружно спрыгнули с него и с криком, срывая голоса, понеслись напрямик без дороги к деревне...

Деревня спала сладким сном, лишь в одном месте горел огонёк.

Было, наверное, часа четыре, когда в дверь отчаянно забарабанили. Проснулись и вскочили все. Только маленький Валерка проспал это событие. Плача и заикаясь, девчонки поведали, что случилось. Узнав, что трактор не заглушили и он напрасно жжёт горючее (а это ведь подсудное дело!), бабушка стала одеваться. Я испугалась: бабушка такая худенькая, маленькая, а там медведь! Пошли за Денисихой, Веркиной матерью, отправились вчетвером. Может, медведь ушёл?

Два дня деревня жила весело, потешались над девчонками, но не зло вышучивая их. Ведь медведь оказался высоким пнём. Молния ударила в дерево ещё в прошлое лето, пень обгорел. Это всё, что осталось от дерева. А у страха, известно, глаза велики!

Гармонистка

Гармонист – первый парень на деревне, но повестку принесли и ему. Тихо и уныло стало в деревне по вечерам. А подросшим за год девчонкам всё равно хотелось жить хоть чуток повеселее. И шли они к Кате. Ей было уже 25, засиделась она в девках. Катя – единственная, кто играл теперь на гармошке. Она немного, для порядка, поупиралась, а потом уважила девчонок. И как-то вечером открылись двери клуба, и над притихшим селом поплыла мелодия вальса. Девчонки пригласили друг дружку танцевать. Играла Катя хорошо, но грустно было без ребят. И вскоре, когда опускались на село густые сумерки, молчала гармонь, и двери клуба были заперты.

Пашем на корове

Не помню, какая по счёту пришла весна.

Старые, изношенные тракторы работали в поле из последних силёнок. А уж свои огороды вскапывать приходилось самим, кто как мог.

Помню, бабушка раздобыла где-то плуг, запрягла Чернушку. Та с перепугу упиралась и никак не хотела тянуть плуг. Протянули кое-как пару борозд, корова встала.

Бабушка и Алёшка сменяли друг друга, но коровка наша ревела и не могла понять, чего от неё требуется, стояла на своём. Все трое обливались потом. Алёшка хотел было пустить в дело кнут, но бабушке жаль было свою кормилицу, выпрягла её. И то – какая же пахота на корове! Пыталась сама тянуть плуг. Да где там! Так и копали огород, натирая кровавые мозоли.

Гвоздь

После получения похоронки о смерти дяди Володи бабушка заказала его портрет. Он висел в горнице над комодом. Красивый и, говорят, самый умный в семье – мой дядя. Я смотрела на него, он был в форме с петлицами, (до войны где-то учился) в фуражке и смотрел на меня так весело, словно хотел спросить: «Ну, как дела, племяшка?» Фото было ещё довоенное.

Калитка со двора в огород давно требовала ремонта. Скот так и норовил туда забраться. Там и делов-то было – планкой скрепить калитку, да и где их возьмёшь, гвоздей-то? И вот как-то приходит бабушка с поля. А Алешка, её младший сын, который был лет на семь постарше меня, берет её за руку и подводит к калитке: «Подёргай!» Держится доска. Бабушка молча гладит его выгоревший на солнце вихор. Единственный мужик в семье.

А через час из горницы слышится: «Ну что ты наделал, а?!» Портрет дяди стоял на комоде, прислоненный к стене, а вверху чернела дырка от гвоздя. Ругаться бабушка не умела: «Ну, пусть тут постоит».

А некоторое время спустя в стене появился гвоздь, правда, большой и ржавый. Видно, Алёшка не один забор в деревне обследовал, пока его нашёл.

Конфискация

Чего только не случалось в моей семье за годы войны! Смутно помню, как утром к нам пришли чужие люди. Наверно, из милиции, с ними председатель сельского совета. Бесцеремонно осмотрели, обшарили наше жильё. Надо же – венские стулья! Это в деревне-то с её лавками-табуретками. Так, патефон, швейная машинка, кровать. Человек зачем-то потрогал руками блестящие шарики. Здесь совсем недавно лежала мама. Наверное, это были ценные по тем временам вещи. Бабушка пыталась объяснить, что это вещи сына, который воюет на фронте, вот его дети – сироты. «Забирайте!» – скомандовал старший (может, следователь?). У дома стояла машина.

Но это ещё полбеды. А вот когда повели со двора корову, у бабушки отнялись ноги, она упала на колени, голос у неё пропал.

Все ушли, машина поехала в город. Чернушку увели в колхозное стадо. В доме словно покойник – тишина.

А случилось вот что. Младшая моя тётя работала в сельсовете секретарём. Совсем девчонка. И у неё пропали хлебные и какие-то ещё карточки. Она клялась-божилась, что не знает, кто их взял. Её увезли в райцентр в СИЗО.

На другой день бабушка пешком отправилась в город, за тридцать километров. Но вернулась ни с чем. А через неделю (вот удивительно!) Лизу отпустили. Карточки каким-то образом нашлись. И причастен был к этому вроде сам председатель сельсовета.

Вернули нам швейную машинку, привели из стада Чернушку. А вот велосипед и патефон где-то пропали. Не вернули нам их. Хлопотать бабушка не стала. Боялась!

А я уже с 6–7 лет знала, что такое «конфискация» – это когда сильный незаконно отбирает у слабого.

Со мной что-нибудь да случалось

В январе отелилась корова, и телка, чтобы не замёрз в хлеву, привязали в кути́ в уголок на верёвочку. Как все малыши, он любил балова́ть – подпрыгивал, бодался. А я, став коленками на табурет, у стола чистила золой вилки и напевала себе.
Рядом стояла квашня, бабушка завела в ней тесто и куда-то отлучилась. Напеваю я, а телок решил со мной поиграть – и как ведь дотянулся, боднул меня, я с табуретки угодила в квашню, только брызги полетели, спину ушибла.

Бабушка поставила меня у квашни, рукой со спины, боков – тесто на место собрала с меня да как шлёпнет! Я плакала от обиды, но не могла же бабушка бросить тесто. Так и съели этот хлеб. А шлёпнула меня бабушка единственный раз.

В доме часто пахло хлебом

Вообще в такое голодное время у нас в доме часто пахло хлебом. Но! Только пахло! Видно, бабушка хорошо пекла хлеб. В сезон посевной и сенокоса привозили нам муку. И бабушка каждое утро пекла хлеб. Хлебы были большие, душистые. По утрам приходил человек, складывал в чистый мешок буханки и уносил их. Какое это было страшное испытание для нас! Бабушка всего боялась, а уж взять муки!.. Но однажды нагрешила. Растопила печь, испекла на сковороде лепешку. Разбудила нас с сестрёнкой: «Ешьте скорей, а то вдруг Демьяновы ребятишки за угольками прибегут!» Лепёшка горячая, из одной муки, объеденье! Глотали целиком. «Валерке оставьте!» Он спит, а мы ему под подушку кусок положили, а потом сами щипали её прямо под подушкой, чуть всё не съели.

Соседи

Через дорогу стоит дом, с виду просторный, но внутри изба без перегородок да куть. Достопримечательностью избы была огромная печь в центре. Как говаривал сам хозяин: «Из «небели» у нас только печь». Правда, была ещё деревянная кровать да в углу стол с лавками.

Здесь жила семья пастуха Демьянова. Семеро по лавкам, все парни да последняя дочка Маруська. Бывало гонит он стадо, всех парней перекличет, чтоб на помощь шли. Никто не выйдет. Лентяи были.
Летом со своего огорода овощи съедали на корню, а потом прочёсывали чужие огороды со своей стороны улицы, за что бывали кляты и руганы не раз.

Наш огород не трогали. Мать наказывала: «У бабки Аксиньи не смейте трогать! Она и так нам даёт». Я видела: то чашку капусты унесёт, то картошку на семена даст.

Поутру деревня просыпалась рано. Бабушка затапливала печь, и кто-нибудь из мальчишек, кого удавалось растолкать, бежал к нам с кружкой за угольками для растопки печи, видно, спички были не всегда. Интересно, что спички продавали россыпью, без коробок. Чиркнешь спичкой по крашеной перегородке, она и вспыхнет.

Зиму ребята проводили на печке, устраивались, где не так горячо. И лежали рядками, как рыбы на зимовке.

Дома у них у порога стояли старые, безразмерные валенки, одни на всех. Кому надо по нужде, спрыгивали с печи, ныряли в эти валенки и, возвратясь, снова оставляли их у порога. Как только выживали?!

Как я в школу пошла

В первый раз я пошла в школу в 44-м году. Надели на меня жакет (тётин, наверное). Дали чистый лист бумаги, сложенный вчетверо, и полкарандаша. Сначала дали целый, но потом решили – вдруг потеряю, и сломали его пополам. Он и в карман хорошо вошёл. Школа мне понравилась, я всё время вертелась на турнике, упала и сломала руку. Больше бабушка в школу меня не пустила: всё равно зимой не в чем будет ходить.

На другой год мне повезло больше. В школу пошли и мои подружки. Нам выдали один букварь на шестерых. Первой читала Капка, потом несла букварь Лиде и так далее. Обойдя нашу короткую улицу, он попадал ко мне, но читать его уже не было времени. Училась я хорошо. Запоминала всё слету. Учительница наша учила сразу два класса: 1-й и 3-й. Мне больше нравился 3-й класс. Однажды я прослушала вопрос, встала и хорошо рассказала стихи для 3-го класса. Ребята, раскрыв рот, слушали меня, а учительница почему-то не перебивала и даже похвалила меня.

Мы с братом Валерой, 1944 год.

А потом пришла зима. В старых бабушкиных валенках я с трудом одолевала длинную дорогу в школу. Портянки сбивались и выглядывали из дыр в пятках. Ноги мерзли. К тому же мои злополучные портянки не давали покоя мальчишкам, они, смеясь, бежали за мной и дёргали их. Моя добрая Капка ходила в новых валенках. Конечно, её отец – председатель. Иногда она давала мне свои валенки, чтобы я согрелась. Ближе к дому мы переобувались. «А то мамка будет ругаться!» – говорила моя подружка. Как же я была благодарна ей!

Пообносились мы

Да, пообносились, купить было нечего да и не на что. Из чего только не шили одежонку! На дверях в горницу висели цветные ситцевые шторы – узкие полоски. Сняла их бабушка и сшила мне платье. Наверное, красивое. Жаль, что зеркала не было. То-то было радости у нас, у обеих!

И угораздило же меня полезть на чердак! В первый же день упала я с лестницы и порвала новое платье. Я так ревела, что бабушка даже не стала ругаться, только рукой махнула и ушла, а вечером чинила моё новое платье.

А Валерку, братишку, в деревне было видно издалека. Где бабушка взяла старую, грязную, бывшую карту? Кто ей дал или выбросил? Бабушка долго отмачивала её в щелочной воде (с золой). Потом на доске долго стирала, отстирывая бумагу и клей. А когда чистая основа карты просохла, бабушка покрасила её какой-то краской. Может, хной? Так появилась у Валерки новая рубашка.

В доме беда

К Новому году детям-сиротам принесли подарки, чья-то гуманитарная помощь. Атласное, блестящее платье неопределённого цвета – мечта девчонки! И подошло! Правда, поносить я его не успела. Случилась беда. Бабушка вскипятила самовар на углях. Он стоял на полу. Край длинной юбки зацепился за кран, бабушка упала, опрокинув самовар, в лужу кипятка и вся ошпарилась. Как она, бедняжка, болела! Моё новое платье удалось продать, больше было нечего, купили бабушке мазь для лечения. Лечили долго. Лежала она всё время на спине. Соседки по очереди доили корову. К лету бабушка оклемалась, ходила с палкой, но всё в огороде посадила сама.

От весны до осени босиком

А знаете, какие чистые леса была в окрестностях деревни? Не то что сейчас: банки, бутылки, кострища.

Ребятам говорили: дрова для зимы! И всё лето мы собирали хворост. Наверно, нашими босыми ногами была протоптана глубокая тропинка в гору, сразу за огородами. Горка была крутая, мы съезжали с вязанками хвороста на пятой точке. А глубокой тропинка стала после сильного дождя, стекал по ней с горы ручей. Кострища никогда не разводили, у кого в ту пору были спички? А хвороста со временем становилось всё меньше, и за очередной вязанкой мы уходили всё дальше в лес. А вечером во дворе горел костёр и что-то булькало в чугуне.

Лучшее место в доме – русская печь

И начну у бабушки сказку я просить,

И начнёт мне бабка сказку говорить...

Когда я прочитала в первом классе эти стихи, я подумала: «А знает ли наша бабушка сказки?» Она приходила уставшая, то зерно лопатили, то овощи перебирали. Какие уж тут сказки! Накормит нас и – лечь пораньше да встать до зорьки.

Была у меня кожаная тетрадка, в ней мамины стихи, говорили, хорошие. Я ещё не могла их прочесть, а братишке и двоюродной сестрёнке Томке я сказала, что здесь живут сказки. Надо же было соврать! Меня, как старшую, иногда пускали на горку, два-три раза скатиться – и домой! Я надевала бабушкину бывалую фуфайку, она была мне как пальто, и варежек не надо – рукава длинные. С тех пор как я потеряла варежку, Алёшка выдавал мне две разные варежки только в школу.

Но когда я возвращалась, насквозь промёрзшая, не было на свете места милее и добрее русской печи! Печка ласково принимала меня в своё тепло, обволакивала теплом, грела и лечила меня. Я калила на ней свои голые пятки, и куда-то уходил раздирающий кашель. Ребятишки уступали мне лучшее место и ждали моих сказок. Я брала тетрадку (иногда верх ногами), начинала на ходу сочинять: «Знаете ли вы, кто живёт на гороховой грядке? Нет? А живёт там весёлый зелёный горошек с братьями да сестричками. Сам зелёный, чубчик кудрявый, носик острый, любопытный: – Как там погода? Можно ли позагорать? Или опять придётся весь день умываться дождичком?» Требовали настойчиво продолжения. «Ну... ну, я скараулила его и поймала». – «Где он?» – «Да вон, в той рукавичке у трубы». Ребята хватались за варежку и разочарованно тянули: «Обманула!» Я защищалась:

«Видите дырку на пальце? Вот через неё он и удрал...»

Потом я рассказала, как летом в ручье увидела водяного. «Кого? Что он там делал?» – «Как что? Рыбу ловил. Поймал ёршишку, тащит за хвост, а тот упирается, колется, ругается – матерится и водяного дураком обзывает». – «А как ты поняла? Ведь он ругался по-рыбьему». – «А я знала рыбий язык».

Бабушка между делом слушала мои сочинялки, улыбалась и просила: «Почитай ещё!»

А ещё мы на печке пели. Пели про раны бойца: Одна заживает, другая нарывает, а с третьей придётся умереть.

В первом классе мы знали только две песни: «Священная война», причём пели стоя и... «В лесу родилась ёлочка». Других песен мы не знали. Но зато частушек про Гитлера знали великое множество:

Сидит Гитлер на заборе,

Просит кружку молока.

А доярка отвечает: Подою сейчас быка,

– и др.

Так мы мстили лютому ворогу.

Чем же ещё мог заниматься наш «печной хор», если у нас не было игрушек, санок, телека, книжек? Мы ведь ползимы сидели на печи. Мне даже захотелось написать ей гимн:

Какая песня без баяна?

Какая Волга без Руси?

И я скажу вам без обмана:

Изба какая без печи?..

Какой бы мы красивой были парой...

Хочу ещё рассказать о самой старшей своей тёте Нюре. Синеглазая, с роскошной косой, она не засиделась в девках. Приглядел её хороший парень из соседнего села Порог, посватался.

Знать, горячая любовь была у них, если за шесть лет настругали они четырёх девчонок. Мал мала меньше были они в проклятом 41-м. Николай ушёл на фронт. Я представляю, как тётя в колхозе работала без выходных, а дома четыре птенца с широко открытыми ртами – есть хотят. Младшую верёвочкой привязывали к ножке стола, чтобы куда не уползла. Бабушка забрала одну внучку к себе, разгрузила тётю Нюру. Как уж там управлялась она с девчонками, сама-то была совсем молодёхонькая! Теперь уже некого об этом спросить.

Дядя Коля, красавец парень, вернулся с войны живой. Но какой? Осколком ему искалечило лицо. Тётя Нюра не могла смириться, что этот страшный мужик со срезанным подбородком – её муж. Ушла. Говорила: «Словно трактором пропахала война мою судьбу!» – и плакала.

Памятник

Прошли годы. Будучи уже студенткой педучилища, навестила я свою малую родину. Ещё на въезде в село из окна автобуса я увидела: снесли наш старый дом – дорогу расширяли. Нет больше «дедушки с добрым лицом». Защемило сердце.
Водитель высадил нас в центре села. У церкви. Церкви на Руси всегда ставили на красивом месте, на возвышении. Вот и в нашем селе стояла она на пригорке, обтекаемая безымянной речкой. Деревянная, с куполом-луковкой, она, конечно, была достопримечательностью села. Окружённая тополиной рощицей, когда-то она принимала множество принаряженных прихожан. Её колокола возвещали о приходе святого праздника, и плыл над селом колокольный звон. Светло и радостно было на душе.

Но пришли другие времена. Безбожники разграбили, испоганили церковь. Но она, присевшая от времени, неприглядная, служила людям. Сначала здесь размещался детский сад. Потом церковь стала клубом. И уже не колокольный звон по утрам, а звуки залихватской гармошки неслись по вечерам из открытых дверей.

Естественно, в центре села, у бывшей церкви, решено было поставить памятник односельчанам, не вернувшимся с войны.

У дороги, за высоким штакетником, стоял скромный обелиск. Не могу вспомнить, сколько моих замечательных односельчан не вернулось с войны, но список был длинный, и почти все они были очень молоды.

Читаю – дважды повторяется одна и та же фамилия, не сразу врубаюсь: почему дважды? А пониже четыре одинаковых фамилии. Господи, это же всех сыновей в семье выкосила проклятая война! Стою и плачу, многие фамилии знакомы. Я невольно рифмую:

Спасибо вам, что вы стеною встали,

Чтоб мы не знали ужасов войны,

Спасибо вам, вы были крепче стали,

Мы поклониться в пояс вам должны!

А тем, кто уцелел, я пожелала:

Пусть на висках поменьше седины!

Пусть по ночам не ноют ваши раны!

Сельчане! Чествуйте вернувшихся с войны!

И пусть живут подольше ветераны!

И теперь, уже глазами взрослого человека, я, не слышавшая ни единого выстрела той проклятой войны, увидела, поняла, как прошлась она по моей, отдельно взятой семье, по жизням моих односельчан. Пропахала, проутюжила, искалечила людские судьбы, болью впилась в сердца.

Май 45-го

Май 45-го очень запомнился. Сначала непонятно, чего было больше, – радости или печали? Смеялись и плакали, обнимались и жалели тех, кому некого было встречать с победой. И песня! Как давно не слыхала её деревня. Доярки возвращались с дойки с поля-луга на единственной полуторке. Стояли, облокотившись на кабину, и пели во весь голос что-то весёлое. Так и промчалась машина до правления, сея радость. И из чёрного рупора на столбе у правления тоже звучали песни.

А потом стали возвращаться редкие уцелевшие. И опять радость со слезами на глазах. Видно, богу было угодно, чтобы мы не остались круглыми сиротами. И наш отец вернулся с фронта целым и невредимым. Воевал, видно, хорошо, у него было много медалей. Он привёз нам красивую молодую мачеху, которая сразу всем распределила роли: меня – в няньки (они ждали ребёнка), а Валерку оставить в деревне – бабушке веселее. Он часто болел, а мачеха боялась заразиться туберкулёзом.

Но это уже начиналась другая, мирная, жизнь и другая история...

• Расскажите об этом своим друзьям!