«Сад моей памяти»: Париж

Эта книга известного иркутского фотохудожника Александра Князева ещё не издана, но уже привлекла к себе любопытство многих. «Сад моей памяти» автор не просто написал, а сложил из фотографий и скупых воспоминаний. Получился цикл фотоэссе, где, кроме иркутян, вы встретитесь со многими интересными людьми... Читайте и смотрите!

Вам снова хочется в Париж?! Мне тоже.

Не Эйфелева башня, не Лувр, не Трокадеро, и не Нотр-Дам де Пари с прочими достопримечательностями, – обыкновенная уличная толчея возьмёт на живое, повернёт к себе и поведёт во времени, в котором легко себя узнать без зеркала.

Мы называем цепочку дней жизнью, если в них каждый миг что-то происходит, и тут же отзывается в нас самих: мы широко открываем глаза, а в ответ всё вокруг открывается. Жизнь струится чистым ручьём.

Перед Гранд-опера – площадь. На Гранд-опера – часы. Перед входом в театр – подиум ступеней, этакая многоярусная сцена, на которой видно всех, а с неё – тоже.

Когда минутная стрелка вздрагивает без четверти каждого часа, то, словно из-за кулис жизни, на площадке множатся люди. Все они очень разные, как бывают непохожими ждущие люди... Кто-то припал на ступеньку книжку читать, другой чудак на возвышении ещё одной скульптурой изваялся, дама под капюшоном прячет волнение, совсем юная девочка балансирует по острию ступеней, а возмужалый Дон Жуан рассеянно считает облака. С каждой минутой являются новые персонажи, переполняется площадь, скачет минутная стрелка, нарастает волнение, сцена замирает в стоп-кадр, все взоры устремлены на площадь у выхода из метро... Все ждут! Чего? Второго пришествия?! Конца света?! Парада планет?!

Но вот грянули часы увертюру к «Фигаро», и пришла Она. Взлетела к нему. И застыли они под крылатыми музами, что держат в руках не мечи, не серпы с молотом, а лютни, виолы и лиры.

Тем временем мизансцена таяла: дождались, встретились, ушли... часы умолкли. Только те двое стояли в поцелуе под вечной музыкой.

Пустеет площадь, но ненадолго, чтобы через полчаса вновь стать площадью ожидания. Приходя сюда каждый день, я привык к немудрёной истине: состав жизни прост – ожидания и встречи, а расставания и разлуки, вопреки жизни, их прерывают, как дурные сны. Чтобы жить навстречу жизни на площади ожидания.

В Центре Жоржа Помпиду – огромная выставка великого французского фотографа Брассаи. Бродя по экспозиции, всюду натыкался на островки Пикассо: то графика, то скульптура, то гобелены... Оказывается, всё это сотворено Пикассо от фотографий Брассаи – и по сей день эти двое великих идут в обнимку по французской культуре. Но в начале была фотография...Я ещё раз понял, чем отличается значительная культура от мнимой: тем же, чем дарение отлично от воровства.

На кладбище Сент-Женевьев де Буа живут ручные скворцы: я снимал их на русских надгробных крестах почти вплотную, а они косили глазом на мою ладонь. И почему у меня ничего не оказалось для них?

На могиле Андрея Тарковского кельтский крест венчает чёрно-мраморную глыбу с надписью: «Человеку, который увидел ангелов».

Здесь обрёл свою могилу Виктор Некрасов. Прежде он был подхоронен в могилу некой русской женщины с согласия её родственников, а в газете «Русская мысль» непрестанно публиковались объявления о поиске земли для захоронения великого писателя. В городской мэрии Сент-Женевьев де Буа тогда властвовали французские коммунисты, они лихо продавали кладбищенскую землю всем, но только не русским. Их недолгая власть закончилась в ближайшие выборы.

У Александра Галича оплывает свеча, подтекая на древнюю истину: «Блаженны изгнанные правды ради...», высеченную на чёрном мраморе.

Чуть в стороне от Елисейских полей я с трудом нашёл редакцию газеты «Русская мысль». Зашёл и обомлел, узнав нечто родное. У дверей сидела корректорша, стол её на вершок завален бумагами, поверх них – телефон на проводе и огромный кот с этаким казачьим прищуром. Когда секретарь брала трубку и говорила по-русски, кот самодовольно мурлыкал в микрофон. А стоило ей больше минуты говорить по-французски, кот недовольно бил лапой по рычагу, отключая телефон. А за стеной переругивались в типографии на родном наречии. Не лучше ли быть «безродным космополитом», чем котом-русофилом, подумалось мне в ту минуту.

Во Франции последний анекдот, естественно, о новых русских. Один из них, покупая бутылку «Бордо», долго и безуспешно пытается объясниться с ничего не понимающим продавцом, повторяя, как заклинание: «Бордеукс... бордеукс!» Да и анекдот ли это?!

Теперь мне снятся пейзажи Прованса: зелёный бархат виноградников до горизонта, обрамлённых оливковыми рощами по склонам холмов с древними замками на вершинах, поросших ливанским кедром.

Таким может быть только рай.

Не было бы изгнанных!

• Расскажите об этом своим друзьям!