«Сад моей памяти»: Неизмерима, как стихия...

Эта книга известного иркутского фотохудожника Александра Князева ещё не издана, но уже привлекла к себе любопытство многих. «Сад моей памяти» автор не просто написал, а сложил из фотографий и скупых воспоминаний. Получился цикл фотоэссе, где, кроме иркутян, вы встретитесь со многими интересными людьми... Читайте и смотрите! 

Елена Камбурова: «Радость в том, что я не сижу на месте, сложа руки, и не сокрушаюсь — как же всё ужасно. Существует наш театр музыки и поэзии — маленький Ноев ковчег, островок спасения. В нём мы продолжаем традиции вечного искусства — спектакли наши направлены на то, чтобы делать человека лучше, добрее, светлее. Ну, и я выступаю... Я абсолютно уверена, что песня – живое существо, проживающее во времени. А у каких-то песен нет возраста – они живут, пока живо человечество... Они всякий раз рождаются заново, будучи пропеты. Потому я уверена, что и мы с ними рождаемся заново, избавляясь, им благодаря, от обыденной шелухи, от жизни обывателя...».

Она поднялась (именно поднялась) на сцену в те далёкие семидесятые, пропев Булата Шалвовича, а заодно продышав иной интонацией старые и памятные песни комсомольцев гражданской, сибирских кандальников, той же «Гренады» или «Шумел камыш». Впервые услышав их тогда, я восхитился песенной культурой – как много было в ней неподдельного, трагичного и терпеливого, словно выпевало их народное эхо, придавленное горькой судьбиной. И я вспомнил тогда, что именно этот почти обессиленный властью народ творил частушки на злобу дня: «Обменяли хулигана на Луиса Карволана, Где ж найти такую б..., чтоб на Брежнева сменять!», а уже после того добавили ради красного словца: «Самолёт летит в Европу, Солженицын в нём сидит – «Вот те нате, хрен в томате» – Белль, встречая, говорит». Тут и Пушкин восхитился бы привилегиями народного таланта...

Но раскатистое народное эхо услышала Елена Антоновна и, повязав голову холщовым платком, пропела старые деревенские колыбельные, давно неслыханные и утраченные, согретые русской печью и парным молоком.

Едва родившись, человек вместе с материнским молоком получает песню. Насквозь поэтичный в своих суждениях Федерико Гарсиа Лорка заметил однажды: «Идеальной колыбельной было бы повторение одних и тех же нот с увеличением их долготы и выразительности; но мать не хочет быть заклинательницей змей, хотя использует, по сути, ту же технику. Ей нужны слова, чтобы внимание ребёнка было приковано к её устам, и при этом ей хочется говорить ему не только приятные вещи; она вводит ребёнка во всю грубую реальность мира, заставляет проникнуться всем драматизмом его. Так получается, что слово колыбельной песни идёт против спокойного течения сна, текст тревожит ребёнка, рождает недоверие, страх, против которых борется бархатная рука мелодии, причёсывающая и усмиряющая вставших на дыбы лошадок, что расходились перед глазами маленького существа...».

С этих детских лошадок, возможно, и начинается песня... Припоминаю я песни нашего послевоенного детства, детство народа, освободившегося от войны: песни, услышанные из-под иглы патефона... Главной песнью поколения был «Орлёнок». Лена пропела её в Иркутске, и мы не могли не подружиться тогда. Совсем недавно я получил от неё диск с первыми песнями и её дарственной «Это – моё начало. Да и твоё тоже...» Так песня «Орлёнок» перелетела сквозь целую жизнь, оставаясь такой, как мы её пели, без политики, без надсады, как может петь только детство. Песня захватывала всю глубину человеческого голоса от затаённого шёпота до срывающегося крика, пульсировала, как оголённый нерв поэзии. Трагедия в её исполнении (нет, – в наполнении) перерастала мир, поднятая голосом до эпических вершин.

Елена Камбурова: «Для меня живой голос несовместим с вокальным, что существует как бы вне природы, этакий полимер от вырождения духовной и светской музыки. Традиционная опера бесконечно оскудила его, поставив в противоположность слову. Любой оперный певец, независимо от уровня одаренности, поёт не слово, которое у него на устах, а ноты из-под дирижёрской палочки. Единственное исключение – Шаляпин – лишь подтверждает правило. Его голос, данный судьбой и эту судьбу вместивший, всякий раз рушил оперные устои и каноны. Живой голос измерен только словом, словом рождён и в слове иссякает...».

Певческий дар, скорее всего, не поддаётся измерению. Но ежели он слит с даром мастерства, то истекает полноводной рекой, по берегам её уже расселились люди, что всегда одолимы жаждой слова. И среди великих рек изобилием своего дара Елена Камбурова неизмерима, как стихия: пропетые ею поэтические имена невозможно перечислить, песенные языки и наречия вряд ли ограничены, она впервые породнила в своей программе Владимира Высоцкого и Жака Бреля, услышав их потаённое родство... И всегда, помня истоки, возвращается к ним – на самой стремнине реки струится перепевами Булат Шалвович Окуджава. И тогда в её театре, маленьком и волшебном, зрители усаживаются за гостевой стол с вином и фруктами, актёры, что рядом и напротив, под песенные тосты начинают спектакль «Капли датского короля». Зрители, будучи с актёрами глаза в глаза, охотно подпевают и включаются в этот высокий пир.

Елена Камбурова: «Поэзия явилась в мир в форме песнопений: «Слово о полку Игореве» распевали под гусли, Гомер тоже пропевал «Илиаду и Одиссею»... Мелодия при отсутствии письменности сберегала слово, наделяло его памятью голоса... Песнь была зачатьем человеческого искусства и передавала от поколения к поколению опыт жизни на Земле. Поэт, философ, историк слились в песенной стихии. Это и было островком гармонии в мире хаоса. Песня и задуманный мир были сотворены одномоментно, мы – их продолжение... Всего то, что я делаю,– пытаюсь восстановить равновесие слова, музыки, голоса и дыхания, – древнее желанное равновесие, которое до сих пор живёт в народных песнях... Кстати, древние русские напевы так и назывались «стихиры» – ощущаете корень слова?!».

Как всякий большой мастер, она собрала на себя всю поэтическую эпоху от Осипа Мандельштама до Булата Окуджавы и Иосифа Бродского, включая потаённое и почти потерянное народное наследие, что поднял впервые на свет Дмитрий Покровский.

Она избегает многотысячных залов, её песни оживают в ином пространстве, когда слушатели каждый по себе внимают певцу, рассевшись кружком. Её песни адресованы каждому в отдельности, но никак не общей массе поклонников, объединённых одним ухом – одним духом объединены её песни!

Её крохотный театр около Новодевичьего монастыря подарил ей свободу голоса и непременное желание чуда вровень с режиссёром Иваном Поповски. Говорят, между гастролями Елена Камбурова выходит на сцену в «Антигоне», где одна во всех ипостасях – не довелось увидеть, хотя знаю, как нелегко складывалась её актерская судьба: пробовала поступить на курс Юрия Любимова в вахтанговское училище (тот самый курс, что стал потом Театром на Таганке), да не прошла по конкурсу и попала потом в эстрадно-цирковое училище, где училась вместе с Леонидом Енгибаровым, великим мимом. Теперь же всё вернулось «на круги своя»: театр – поэзия – музыка – дыхание – гармония – культура. Та культура, что не запятнана в служении большевикам... Вечная. Горькая. Родная.

Я вслушиваюсь в её песни всю жизнь, И не сразу понял, но запоздало, но ей благодаря, что мастерство художника заставляет обнажить слух и отворить глаз.

Минули годы и десятилетия в нелёгкой и уверенной работе – не надо тревожить её в антракте, дайте передохнуть!

• Расскажите об этом своим друзьям!