«Сад моей памяти»: Анатолий Кобенков

Эта книга известного иркутского фотохудожника Александра Князева ещё не издана, но уже привлекла к себе любопытство многих. «Сад моей памяти» автор не просто написал, а сложил из фотографий и скупых воспоминаний. Получился цикл фотоэссе, где, кроме иркутян, вы встретитесь со многими интересными людьми... Читайте и смотрите!

...и отмеривши шагами

краешек земли,

мы однажды вместе с Вами

полночь перешли.

Александр Валентиныч,

Саня – на часок.

Август спелой паутиной

холодит висок,

чтобы виделось не боле,

чем тому окну,

что глазницами – на поле,

а зрачком в страну,

чтоб стакан вина сухого

и полночный час

через песенку Рубцова

рассмешили нас...

И смеёмся мы, и плачем,

зная наперёд:

будет смерть, потом удача,

не наоборот.

Словно заблудившись в небесной паутине, изменив полёт, его юные стихи метеоритным дождём просыпались над Иркутском (едучи куда-то из Биробиджана, Толя Кобенков остановился в Иркутске повидаться с Марком Сергеевым). Свидание затянулось почти на полвека. И совсем недавно, еще вчера, теснимый закатом, Толя собрал рассыпанные камни и отлетел в Москву... А попал в Переделкино, на погост, что ныне стал Пантеоном российской словесности. Что поделать, однажды написанные строки про смерть взыскуют к судьбе, а «не наоборот». Стоит вспомнить другого поэта:

«...а старость – это Рим, который взамен турусов и колес

не читки требует с актера, а полной гибели всерьёз»

Трубка, рюмочка, очки – вот координаты его бытования в Иркутске последние годы. Трубка – облачно-табачный ритуал, в котором вяжется строка, рюмочка пляшет и позвякивает на столе, вовлекая утолить жажду в весёлой беседе, очки уединяют и единят с книгой, что росли, как на грядке, в его библиотеке...

В разреженной поэтической атмосфере Иркутска Толя высился озонным облаком, – в его присутствии всем дышалось легче... Иногда за облаком пряталось солнышко, лучась стихами вниз.

Перечитывая сейчас его стихи, я удивляюсь их многоголосию и плотности, – в мире его стихов соседствуют, как на пиру, великие тени Багрицкого и Мандельщтама, Волошина и Иванова, Блока, Бунина и Бальмонта... Он словно тем и занят был, что выстаивал в своей поэзии драгоценный напиток времён, собирая горные травы по щепотке, попыхивая трубочкой с нитроглицерином под языком...

Как в колодец с живой водой однажды Толя опустился в Ветхий и Новый Завет, желая отведать истоков. Обернулось поэтическим Крещением в прекрасной книге «Дни Лета Господня», где Поэт и Читатель «сравнялись в талантах».

Время от времени какой-то поэтический вихрь выносил Толю из домашней библиотеки, гнал на улицу и куролесил по мастерским и переулкам.

Этот город мной прожит,

перечтён, пережит –

от случайных прохожих

до кладбищенских плит.

Он мне душу угробил,

на стишки натаскал,

он меня осугробил,

обдождил, обтесал.

Я не с теми, кто вышел,

чтоб построить и сместь,

ибо с теми, кто выжил

чтоб за столик присесть,

чтобы взяться за кружку,

чтоб к той кружке припасть,

чтоб послать, как подружку,

на три буковки власть...

Я люблю это племя,

этих ангелов дна,

этих военнопленных

трепотни и вина,

этот гул, эту пляску,

полусмех-полустон,

эту страшную тряску

на ухабах времён...

К этим лицам опухшим

к этим жадным губам

я толкнул свою душу

с портвешком пополам.

Пью за пьяную сволочь,

за кураж фраеров,

за подвальную горечь

запрещённых пиров;

среди рыжих и русых,

с кем знаком-незнаком,

пью за взгляд Иисуса,

запылённый дымком...

Поперек этого стиха я ввалился к нему в дом, ища соавтора, что написал бы десять посвящений Александру Вампилову. Толя сидел «с глазами кролика» за кухонным столом, заварил чай, «женил» его, как полагается, грустно огляделся на себя самого и тихо спросил: «Пять дней у нас есть?»

Через неделю мы снова сидели на кухне, возле свежего чая лежала стопка исписанной на машинке бумаги, я читал строки и немел, «как ротозей, своей же правде чуждый»... Как же я посмел усомниться, не довериться, видя перед собой Мастера?! Почему вслед за сожалением сомнения берут над нами верх, если есть в природе, как данность: чистый лист, слово, весть...

Несбыточное начинается здесь, в Слове, что исполнится по исходу времени, исполнится в памяти, в яви, в речи...

Детство: ещё ни строчки,

Алики пьют компоты,

маленький Витя Зилов

боится мохнатых пчёл...

Мир – это ты и мама,

без сцены, без режиссера...

До первой утиной охоты

далече, как до звезды...»

Александр Князев

• Расскажите об этом своим друзьям!