Михалыч. Рассказ-быль

Наши кинооператоры из студии «Иркутская кинохроника» довольно часто посещали Осетровский речной порт. Он славился большим грузооборотом, через него шли грузы в Якутию, районы Крайнего Cевера. В порту я и договорился, чтобы меня посадили на какую-нибудь самоходную баржу, следующую на север, с хорошим капитаном. С тем, чтобы снять о нём сюжет во время рейса.

Капитан самоходки напомнил мне персонаж из мультфильма, каким обычно художники рисуют заправских моряков. Среднего роста, несколько располневший, с брюшком, делал он всё не торопясь, обстоятельно. В хорошую погоду носил тельник и форменную фуражку с «крабом». В его облике не хватало только капитанской трубки – он предпочитал «Беломор». Все его звали Михалычем. Он был из тех, кто к речному делу прирос настолько, что для него пребывание на судне было не профессиональной необходимостью, а состоянием души, потребностью, без которой наступал полнейший душевный дискомфорт. Михалыч всё знал о реке и о судах, о проходящих за бортом берегах, деревнях. Со многими и многими на этой длинной реке он был знаком...

Ночная вахта на судне – прерогатива капитана. Тем интереснее это было для меня с изобразительной точки зрения. У нас в Сибири, особенно в северных районах, летом темнеет поздно. Ночи коротенькие – какие-то четыре часа, и снова светлеет. В общем, «одна заря спешит сменить другую». Вот в эти полусумерки (в кино их называют «режимом»), я и старался снять необычно освещённую природу, встречные суда, с непогашенными габаритными огнями. Всё это придаёт киноповествованию особый изобразительный колорит...

Я не пропускал ни одной ночной вахты. Мы с Михалычем собеседовали все ночи напролёт. Он рассказывал мне о временах, когда весь речной флот был на паровых машинах. Колёсное судно на паровой машине, оказывается, имело большую тяговую мощь, чем двигающееся с помощью винта, уступая ему ненамного в скорости.

– Зачем же ликвидировали паро-колёсный флот? – вопрошал я.

– Морально устарел, команда там огромная: кочегары, механики, маслёнщики и т. д. Невыгодно. А здесь, сама видишь, команда – раз, два и обчёлся.

– Не скучно всё время в ночь?

– Нет, не скучно. Скучно ничего не делать, а я ответ держу за людей, за эту посудину и за встречные суда. Река не море, далеко не отвернёшь. А не так отвернёшь – на мель сядешь. Тут глаз да глаз нужен!

– Михалыч, мне говорили, ты воевал. И награды есть. Какие?

– У меня мало. Четыре медали и всё...

– Что так?

– Я же связистом был, какие там подвиги?

Мне сразу вспомнились эпизоды из фильмов о войне: связист крутит телефонную ручку и кричит в трубку, а вокруг рвутся снаряды, ничего не слышно... связь прерывается; его посылают восстановить её, он бежит, ползёт, ищет обрыв шнура. Всё это под свист пуль и грохот боя...

– Судя по тем же фильмам, связистам на войне тоже было несладко...

– Так-то оно так... – Михалыч задумывается, смотрит куда-то в сторону. – Я про связистов и фильмов-то не видел. Они, вроде как, не пришей кобыле хвост... Всё больше про лётчиков да танкистов показывали, а на войне всем доставалось... Если, скажем, подбил артиллерист танк, это видно, ощутимо. А если я в кромешном аду проползу и соединю разорванный провод – это всего-навсего исправление телефонной связи. Какой же это подвиг? А нашего брата-связиста полегло и в плен попало много. Когда со всеми, когда поодиночке...

– Как это: со всеми и поодиночке?

– Теперь уж открыто пишут, сколько наших попадало в окружение. Целыми дивизиями, а то и больше. Там всё до кучи. И связисты в том числе. А ты представляешь, как наши разведчики добывали языков в тылу у немцев?

– Читал, в кино видел...

– Вот таким же способом и немцы заходили в наши тылы, похищали солдат и офицеров, а уж если наткнуться на линию связи, то обрежут и сделают засаду. Туда обязательно придёт связист. Информация – это хорошая для них добыча.

– Я как-то об этом не подумал...

...Мы сидим в рубке. С места Михалыча очень хороший обзор – он на высоком специальном стуле. Когда он прикуривает папиросу, его лицо озаряется слабым багровым светом. И представляется, что он вновь на передовой, в своём блиндаже или окопе. Но Михалыч своим рассказом возвращал меня в реальность.

– Как-то мы занимали новые позиции, становясь в оборону. Это дело непростое и для солдата труд тяжкий. Надо же окопы отрыть, коммуникации наладить, а связь – в первую голову: от штаба полка в каждую роту телефон протянуть. В одну роту послали молодого солдатика из пополнения. Ждём-ждём, а ни солдатика, ни звонка. Начальник связи приказывает мне проверить, в чём дело – уже надо докладывать в полк о готовности. Взял я автомат и налегке пошёл по линии. На середине пути нашёл каску, катушку и винтовку без затвора, а связиста – поминай как звали...

– Михалыч, так и ты мог попасть.

– Всё могло быть... но я на фронт пошёл, уже отслуживши срочную службу. Как бы тебе сказать... я уже мужиком был, хоть и молодым, но мужиком, а не мальчишкой. Ты знаешь, чем умный отличается от мудрого?

– Нет.

– Умный человек, попадая в сложную жизненную ситуацию, напрягает весь свой ум, свои способности и выходит из беды, а мудрый... в неё не попадает...

– Золотые слова, Михалыч, я запомню.

– Если я, к примеру, иду один по перелеску, где нет хорошего обзора, никогда к подозрительному месту не подойду – кустарник там, дерево поваленное. Там может быть засада, и беспечности здесь не место. Потому, может, теперь вот с тобой здесь и беседую...

Михалыч улыбнулся, прикурил очередную беломорину и продолжил:

– На войне порой гибель приходит, откуда её совсем не ждут. Немцы – народ организованный. Наступил час обеда, войну по боку и – за ложки. Мы тоже к их порядку стали приучатся. Стрельба затихла, мы втроём вышли из блиндажа, решили поесть «на воздухе». Бабье лето, тепло, солнечно, как в раю! Сели под берёзы, питаемся... Сержант наш и говорит:

– Сидим прямо на виду. Я, пожалуй, в воронку спущусь.

Это только считается, что снаряд дважды в одно место не попадает. Слышим нарастающий свист, потом как грохнет...Точно в воронку... От сержанта нашего мы нашли лишь окровавленный сапог с частью ноги да несколько кусков шинели. Всё! Погиб наш товарищ за кашей. А после – опять тишина... Нас спасло то, что мы при свисте снаряда залегли за бугорок...

– Ты мне всё истории какие-то печальные рассказываешь: то в плен утащили, то на куски разорвало...

– А ты как думал? Война – это несчастье, беда для всех. И для побеждённых, и для победителей. Есть от чего печалиться. Но были и курьёзные случаи. Нам на передовую еду приносили еду в термосах. Что-то типа наших горбовиков, с которыми в тайгу за ягодами ходят. Однажды разносчик приходит, а в термосе дырка – шальная пуля попала в него на исходе убойной силы и лишь пробила одну стенку термоса. Мы кашу разобрали, достали пулю и подарили ему на память.

– А у тебя сколько ранений?

– Нет не единого.

– За всю войну ни-ни?

– Да. Я за эти четыре года даже ни разу не простудился! – Он засмеялся.

Днём Михалыч показал мне фотографию, сделанную через несколько дней после капитуляции немцев. Михалыча трудно было узнать. Этакого поджарого, худощёкого, в ладной гимнастёрке, в орденах и медалях!

– Михалыч, ты говорил, что четыре медали, а тут вся грудь в орденах.

– Это не моя гимнастёрка.

– ???!!!

– Мы фотографировались недалеко от Берлина, сейчас уж и места не припомню. Я вышел из бани в нательной рубахе, а наши связисты подцепили где-то фотографа и пялятся перед аппаратом. Увидели меня и стали звать, давай, дескать, все вместе. Ну, что я буду портить фотокарточку нижней рубахой? Ребята попросили гимнастёрку у одного паренька из разведроты. Вот так и стал я в одночасье орденоносцем...

– Войне конец, а что потом?

– Нас сразу на демобилизацию. Некоторые части ушли на восток, японцев бить. Всё происходило быстро. Эшелоны из Германии шли днём и ночью. Домой добирался на перекладных. До села доехал на попутной полуторке ранним утром. Сошёл с машины, стою, смотрю на наши избёнки, палисадники... Земля миром пахнет. Как мне стало хорошо! Я первый раз почувствовал по-настоящему, что такое счастье!.. Вот на этой пустынной улице... один... И таких минут у меня в жизни было немного.

Иду, смотрю... Я же здесь все заплоты и огороды облазил. Батя всё обещался вожжами «отходить». Курить хотелось, прямо спасу нет. Смотрю, вдалеке мужик корову гонит. Думаю, вот у него и стрельну курево. Подхожу, шагов пять осталось, смотрю... мой отец... постарел за эти четыре года на все десять... седой. У меня сердце разрывается. Первое желание было броситься к нему, закричать... Как я сдержался?.. Спрашиваю:

– Закурить не найдётся?

А он сразу руку торопливо в карман и с готовностью подаёт мне кисет.

– Как не найдётся? Найдётся... – И смотрит на меня с протянутым кисетом... – Мишка, что ли?..

Веришь, на войне не плакал, хоть и всякое бывало, а тут удержу никакого... Вот так я воротился с войны домой...

– Михалыч, а как ты из связистов в речные «моряки» попал?

– Это через мою половину, жену, стало быть. После прибытия с фронта ездил я в райцентр в военкомат и случайно познакомился с девахой. Запала она мне в душу. Пару раз бывал в райцентре и встречался с ней. Даже в гости к ней заходил. Потом вернулся домой, пожил немного, подумал и решил ехать за ней – привезу, мол, и дело с концом. Приезжаю, а она в больнице с аппендицитом лежит. Я собрал кое-что, даже букетик цветов наладил и – к ней. Она не ожидала. Сначала улыбалась, а перед уходом моим расплакалась. Я говорю: «Чего ревёшь?» А она: «Уедешь, когда ещё увидимся?» Мне не хотелось её огорчать, я и ляпнул: «С чего ты взяла, что уеду? Я же приехал на работу здесь определяться». Она так обрадовалась...

Я из больницы-то вышел и думаю: что я наделал? Ни жилья, ни денег... В общем, ни кола, ни двора. Подумал, подумал и прямиком пошёл в пароходство. Пароход – это же тебе и жильё, и стол, и какой-никакой заработок. Тогда рабочих рук не хватало, и меня сразу взяли матросом на колёсный буксир. Через несколько дней мы с гружёной баржой пошли вниз. Для меня после фронта, где мы рыли окопы в полный профиль, строили блиндажи, тянули связь в любую погоду... Да что там... Эта работа была для меня просто «семечки».

Капитан на том буксире был человек знаменитый, кавалер ордена Трудового Красного Знамени, не любил пассажирские суда и никогда на них не работал. Он не воевал, имел бронь. Во время войны с транспорта, металлургических предприятий и шахтёров на фронт брали далеко не всех. Видимо, я ему приглянулся, что ли, своей проворностью и безотказностью в работе. В конце рейса он поговорил со мной. Сначала расспросил меня, какие у меня планы. Я ему всё чистосердечно рассказал и, конечно, и про то, как я попал в пароходство. А он мне и говорит:

– Правильно и сделал, что в речной транспорт пошёл. Дело хорошее. У нас каждую осень начинают работать курсы по обучению на рулевых, кочегаров, механиков. Можно окончить любые по выбору и к весне уже иметь диплом... и невеста рядом! А?

Есть такие люди, умеющие принимать участие в судьбах других. Он был моим крёстным отцом. Хороший мужик был, хоть и строгий, спрашивать умел без крика и ругани. Он мне такую школу речника преподал! В речном деле он был академик!

Работа на реке мне понравилась и я, надо сказать, поверил своему наставнику. Хотя в то время это слово ещё широко не употреблялось. Это потом уж появилось и понятие, и целое движение – наставничество. А мой учитель по жизни был наставник. Я считаю все эти обстоятельства счастливой случайностью, начиная с того, что меня не убили на войне, что я встретил свою суженую, что попал на буксир к настоящему капитану. Все эти мелочи и определили мою судьбу... Грех жаловаться...

...Путешествие по Лене-реке продолжалось. Как-то мне показалось, что мы стоим. Я вышел на палубу. На корме, облокотившись на поручни, стоял Михалыч в своём неизменном тельнике и, глядя вниз, с кем-то разговаривал. Я подошёл, это были два рыбака. На дне их лодки лежало несколько солидных осетров. В то время с элементарными продуктами, сигаретами, водкой была, как говорят, напряжёнка, особенно в глухомани. Слово «дефицит» не сходило с уст. Вот рыбаки и меняли рыбу на продукты и на хорошее шмутьё. Михалыч, видимо размышлял, сколько взять, потом ткнул пальцем в двух осетров. Рыбу подняли на палубу, а видавший виды рыбацкий рюкзак, заполненный тем самым дефицитом, опустили рыбакам. По городским меркам этот дефицит и одного осетра не стоил. Рыбаки довольные умчались обмывать удачную сделку, а мы через час все, кроме вахтенного, сидели за столом, на котором дымились куски варёной осетрины.
На конечный пункт мы пришли ночью. В каюту уходить не хотелось. Я люблю ночные звуки реки: то какое-то бульканье, то тихий всплеск воды у самого берега, а то вдруг далёкий звук или голос, пришедший по речной глади. Казалось, что ночь сливает всё воедино: и звёзды, и реку, и... саму жизнь. В те минуты я, наверно, был счастлив тем, что судьба ущедрила меня такой дивной ночью...

А ещё я всем своим нутром понял, что Михалыч замечательный человек, с широкой русской душой, о которой пишут в книжках. Он из тех людей, на которых можно положиться. Он – сама надёжность, которой нам всегда не хватает. Войну прошёл до самого Берлина под свист пуль, не задумываясь о наградах. Пришёл с войны, сразу впрягся в речное дело и здесь служит на совесть. Я с грустью расстался с Михалычем и командой самоходки. Проходят годы, а из памяти такие встречи не исчезают, а живут, наполняя сердце уверенностью в том, что на таких Михалычах и стоит Россия.

• Расскажите об этом своим друзьям!