Это горькое чувство вины и свободы…

Сын позвонил ближе к одиннадцати часам утра, когда я, по обыкновению своему, вовсю уже работал. Своими литературными опытами я стараюсь заниматься с утра, пока голова еще свежа и не забита повседневными заботами, коих у любого человека немало.

– Папа (мне всегда приятно, когда мой уже сорокапятилетний сын называет меня не отцом, а папой), тебе не трудно будет Костю забрать из школы? А то не успеваю по работе.

– Заберу, – ответил я. – Работай спокойно. Тем более что мне всегда радостно встретиться с Костиком. Да и тебе хоть в чем-то помочь тоже приятно. Самое наше пенсионерское дело – помогать близким людям. Кто ж тебе еще поможет?

– Некому, это точно, – согласился сын.

После этого разговора я, словно бы продолжая беседу с сыном, про себя подумал: «Забрать-то Костика из школы мне нетрудно. Трудно будет оставить его потом одного. В таких случаях я всегда испытываю чувство вины, даже предательства по отношению к внуку. Будто оставляю его одного не в квартире, а где-то в горах прикрывать позиции, с которых сам ухожу…

Мой старший внук Костик уже третьеклассник. Очень разумный отрок, весьма серьезно интересующийся астрономией. И многое уже знающий в этом предмете. Ему скоро десять лет, а я все никак не могу привыкнуть к чуду его появления. Как и к чуду рождения Сашуни, его младшего брата, родившегося на два года позже Костика. Как, впрочем, и к рождению их отца я тоже долгое время не мог привыкнуть, каждый раз боясь, что это невероятное событие – появления нового человека на свет – кто-то может отменить…

Во двор школы Костика я пришел заранее и от нечего делать стал прохаживаться по пришкольной территории, глядя на ровный ряд ярких от желтых листьев берез.

День для октября был просто чудесный – теплый, солнечный, яркий!

«Да, вот уже и осень на исходе, – подумал я без горечи, с удовольствием подставляя лицо прохладному ветерку и чувствуя в его легких порывах запах павшей, прелой листвы. – А ведь мы с Костиком не виделись с середины августа, когда он с Димой приезжал ко мне на дачу. Все-таки время течет неумолимо быстро», – закончил я свои размышления обычной банальностью. Точно зная, что время течет не медленно, не быстро, а так, как ему должно и как мы сами его для себя организуем.

До конца урока еще оставалось время, и я решил посмотреть мемориальные доски на фасаде старинного здания школы. Самой старой в Иркутске, открытой еще в декабре 1915 года как четырехклассное училище имени Гоголя. В 1920 году училище было преобразовано в школу первой ступени № 11, а в 1940 году ей было присвоено имя Маяковского. А еще, уже в 1995 году, она вполне заслуженно, на мой взгляд, была включена в список ста лучших школ России. Эту школу в разные годы окончили многие выдающиеся люди нашей страны. Такие, например, как летчик-штурмовик, Герой Советского Союза А. С. Богданов, чьим именем назван теперь переулок, в котором стоит школа. Или ныне всемирно известный пианист Денис Мацуев. Там же была памятная доска о герое Советского Союза Анатолии Богданове, окончившем школу перед самой войной. А рядом – мемориальная доска о бессменном на протяжении многих лет (с 1943 по 1976 год) директоре этой школы – Иосифе Александровиче Дрице. Уже на новом пристрое к школе – памятная доска с именами учеников, отдавших жизнь за родину во время Великой Отечественной войны. На ней 24 фамилии: 22-х юношей (среди которых значилась и фамилия Давида Дрица (по-видимому, сына директора школы), одной девушки и учителя географии – Иннокентия Власовича Тетерина, ушедшего на фронт вместе со своими учениками.

Пока я читал сей скорбный список, прозвенел звонок, и двор школы стал быстро наполняться учениками. Когда проходил ближе к входу, чтобы в этом «броуновском движении» не пропустить Костика, из стайки школьников средних классов услышал мат, произносимый негромкими голосами, так сказать, разговорный, для внутреннего пользования. А еще через пару шагов до меня донесся уже мат отборный, похабный и громкий – на показ – от разбитной девицы лет пятнадцати, которым она изъяснялась с весело гогочущими девушкой и юношей. И хотя радом с ними бегали ученики начальных классов, ничего предосудительного в такой манере общения они, похоже, не видели.

Появилось жгучее желание как-то осадить эту непристойность. Я подошел к группке старшеклассников и обратился к разбитной девице:

– Сударыня, если вам не хватает для выражения ваших скудных мыслей всего богатства русского языка, то не могли бы вы высказываться в такой привычной для вас манере у себя в бомжатнике или «на хазе», где, по-видимому, и нахватались столь «изысканных» выражений? Здесь все-таки дети кругом…

Вся троица с тупым выражением лица уставилась на меня. В их глазах просто сквозил вопрос: «А что тут такого-то?!»

Я же, проходя мимо них, лишь успел подумать, что ни Богданова, ни Мацуева, из них, пожалуй, не выйдет…

Тут из двери выскочил Костик и, увидев меня, побежал навстречу.

– Привет, дед! Я сегодня две пятерки за контрольные получил – по математике и по русскому! – радостно сообщил он.

– Здорово, – похвалил я его и прижал к себе, испытывая к этому маленькому человечку безграничную любовь и нежность. И тут же про себя с грустью отметил: «Мало, ох как мало уделяем мы времени своим детям и внукам, ссылаясь на нашу вечную занятость сиюминутными делами. А ведь нет ничего более важного, чем общение с дорогими, близкими тебе людьми. Тем более что дети и внуки наши так быстро растут».

– А что вы сейчас изучаете по математике? – спросил я Костю, когда мы направились домой тем же маршрутом, что когда-то ходили из школы и с его отцом. И, помню, мы с ним тоже говорили об учебе, о красивых домах вокруг, построенных когда-то купцами, о разных разностях. Но, кажется, сын, в отличие от внука, таких глубоких вопросов мне не задавал…

– По математике, деда, мы сейчас проходим множества. Это такие величины…

И внук перешел на такие категории, которые я себе слабо представлял – по математике у меня в школе была слабая троечка. Впрочем, как и по большинству предметов. Пятерки в аттестате у меня были только по физкультуре и астрономии…

– А по русскому языку что вы сейчас проходите?

– Существительные, прилагательные, глаголы и обращения…

– А вот скажи мне, Константин, – решил изобразить я из себя нерадивого Митрофанушку, – дверь – это ведь прилагательное? Она же к косяку прилагается.

– Нет, – твердо ответил Костик. – Дверь в именительном падеже, как неодушевленный предмет, отвечает на вопрос «что?». Значит, это существительное.

– Молодец, – похвалил я его. Параллельно пожалев, что сам в школе я плоховато учился и потом по жизни пришлось все наверстывать. Но уже труднее, поскольку в детстве все схватывается на лету.

– А скажи-ка мне, братец, раз вы изучаете еще и обращения, где нужно поставить запятую в таком, например, обращении: «Милый Костик»?

– Нигде, – немного подумав, ответил мой разумный внук. – Потому что оба этих слова являются обращением. А вот если бы было: «Здравствуй, милый Костик!», то запятую нужно было бы поставить перед обращением.

– Молодец, – снова совершенно искренне похвалил я его, радуясь тому, что учится он с интересом. И продолжил: – Я так, встречая тебя из школы, глядишь, и сам свой русский подтяну. И не буду допускать ошибок в своих рассказах.

Чувствовалось, что внук был рад моим похвалам.

Вспомнив, что я ему когда-то говорил про свою пятерку по астрономии, Костик серьезно проговорил:

– Давай теперь я тебе буду вопросы задавать.

– Давай, – легкомысленно согласился я, уверенный в том, что, имея громадный жизненный опыт, легко отвечу на любой из них.

Однако вскоре выяснилось, что внятных и исчерпывающих ответов на его вопросы я дать своему внуку так и не смог.

Первый его вопрос был таким:

– Можешь мне объяснить, что такое черная дыра? И может ли она засосать в себя нашу галактику?

– Я лишь в общих чертах знаю, Костик, что, например, в центре нашей галактики Млечный Путь есть черная дыра – Стрелец А. И ее масса во много раз больше нашего солнца. И еще то, что черные дыры обычно появляются, когда звезда умирает и ее ядро сжимается до критически малых размеров, а масса и гравитация становятся так велики, что вблизи нее может искривляться пространство-время. Отчего может образоваться туннель между разными областями космического пространства. А может ли черная дыра засосать нашу Вселенную, я не знаю. Мне надо будет этот вопрос проработать, и тогда я, возможно, смогу тебе на него ответить более полно.

Про себя же я подумал, что не я, выходит, чему-то учу внука, а он меня, задавая столь сложные мировоззренческие вопросы.

– А как ты думаешь, дед, существуют ли антимиры? – вновь огорошил меня внук, так как вразумительного ответа я не знал и на этот вопрос. Хотя кое-что слышал о неком космическом пространстве, состоящем из антивещества и находящемся в некотором «обратном» пространстве-времени. Но морочить голову внуку неясными даже мне самому сентенциями не стал. Сказав только, что такая гипотеза существует. Но пока еще она ничем не подтверждена…

Закончив отвечать на эти Костины вопросы, я мысленно поставил себе оценки: «Ответ на первый вопрос – пожалуй, троечка, на второй – троечка с минусом. Да, не слишком-то ты, дед, преуспел в ответах на детские вопросы», – сделал я в отношении себя неутешительный вывод …

Пройдя несколько шагов, Костик снова, причем с явной надеждой, задал мне очередной вопрос:

– Ну, тогда ты, может быть, знаешь, что такое абсолютная пустота?

Видно было, что все эти вопросы его действительно интересуют.

– А откуда, Костик, ты обо всем этом знаешь? – спросил я его, пораженный подобными вопросами. – Ведь в школе у вас астрономии, кажется, нет?

– Интересуюсь, – скромно ответил внук. – С отцом разные книжки на эти темы читаем по вечерам. И на компьютере у меня есть космическая игра о разных планетах. Я ее тебе покажу, когда мы придем домой…

(Ко мне он идти поесть отменного дедовского борща отказался, сказав, что их в школе покормили.)

– Да и игр космических на твоем компьютере наверняка нет, – добавил он. – А я хочу на неизвестную планету высадиться…

Крыть мне, как говорится, было нечем. Хотя в радужных своих планах я надеялся, что мы с Костей вместе вкусно пообедаем, поболтаем вволю, почитаем вместе книжку Юрия Коваля «Недопесок», которую я недавно купил для него…

Однако, продолжая размышлять над вопросами внука, я решил, что хотя бы фрагментарно на крайний его вопрос я все же ответить смогу. Поскольку в молодые годы увлекался древнегреческим философом Зеноном, который утверждал в своих парадоксах, что Ахиллес никогда не догонит черепаху, так как движение, по мнению этого философа, является лишь иллюзией. А бесконечность не совместима с конечностью времени и пространства. Был я немного знаком и с онтологией немецких философов-экзистенциалистов. «Так что, авось, и не попаду впросак перед внуком с такой базой».

– Под абсолютной пустотой, или абсолютным ничто, – начал я авторитетно, как ученый, выступающий с докладом перед своими коллегами, – в современной физике понимается полностью лишенное какого-либо вещества пространство. Но мне кажется, что «абсолютной пустоты», как и абсолютной смерти, не бывает. Поскольку в мире, в самых бесчисленных проявлениях, мы можем наблюдать только развивающееся бытие, из которого наше скудное мышление выделяет некоторые его части, пытаясь их осмыслить и найти в них причинно-следственные связи. Абсолютное же небытие может быть, по-моему, лишь некой мысленной конструкцией, отрицающей реальность во всем ее бесконечном многообразии. И в данном случае полное отрицание бытия может существовать лишь в человеческом мышлении... Тебе понятно, о чем я говорю? – спросил я Костика.

– Не все, – ответил он серьезно.

– Ну, это, как бы тебе сказать понятнее, такая часть философии, изучающая фундаментальные законы бытия как некой основополагающей, неопределимой (как, скажем, Бог) всем причастной стихии мироздания…

– Теперь совсем ничего не понятно, – перебил меня Костя.

– Тогда скажу своими словами. В твои годы меня тоже интересовали такие вопросы. Особенно два. И особенно когда я смотрел на бесконечное звездное небо. Первый: «Кончается ли это все где-то? Или существует бесконечно?». И второй, противоположный этому, – «А если это все где-то кончается, то как выглядит эта конечность? Что это такое? Какая-то бесконечная черная яма? Бесконечная пустота? Но ведь это тоже что-то имеющееся в этом мире? Много лет спустя я даже написал об этом рассказ, который назывался «Пределы разума». И в нем я как бы соглашался с тем, что для несовершенного человеческого ума существуют некие границы, за которые мы выйти не можем. Ибо человеческий разум не все может в себя вместить, находясь как бы в пределах некой закольцованности, за пределы которой он выйти не может.

– А кто все может в себя вместить? – спросил Костик.

– Наверное, только Творец всего этого мира, – показал я пальцем в небо.

– Бог, что ли? – уточнил Костик.

– Ну да, – ответил я не очень охотно, поскольку о Боге, по причине моих ничтожных знаний об этом предмете, мне говорить не хотелось.

– А ты когда-нибудь Бога видел? – спросил Костя.

– Нет, Костик. И думаю, что его вообще никто никогда не видел, потому что Бог есть все во всем, как утверждают богословы. То есть «Абсолютная жизнь», в отличие от «Абсолютного ничто»…

– Ну, вот мы и пришли, – сказал Костик, когда мы вошли в их ухоженный дворик с прекрасным сквериком. В этом скверике мы с сыном много лет назад похоронили кошечку Мусю, прожившую в нашей семье больше двадцати лет. И мне вспомнилось, что когда мы мерзлой землей закидали ее картонную коробку из-под обуви, в которой она лежала, у меня было такое ощущение, что вместе с ней мы зарыли и двадцать лет нашей жизни, ушедшие вместе с ней в никуда. Но об этом Костику я говорить, конечно же, не стал. Горечи на его веку еще хватит. А пока что пусть светится, как звездочка, чисто и ярко…

В прихожей нас встретили кошаки – рыжий уже не молодой кот Карась и пестренькая молодая кошечка Кошиха. Они терлись о наши ноги и довольно урчали.

– Костик, – сказал я внуку, – я уж не буду разуваться. Сразу пойду домой. Дел еще много. Да и есть хочется, можно сказать, нестерпимо, – озвучил я свою основную мысль, вспомнив о наваристом борще. И в то же время с горечью подумав о том, что меняю общение с внуком на борщ.

– А я думал, ты останешься, – грустно проговорил Костя. – Я же хотел тебе показать космическую игру.

Я разулся, снял куртку, решив про себя, что хотя бы час-полтора смогу побыть с внуком. Не помру уж от голода за это время. И еще о том, что «ох уж это горькое чувство свободы», точнее, свободного выбора, которым наделил нас Господь, не навязывая нам своих решений.

…Я пробыл с Костей часа два. И он показал мне все, что ему казалось наиболее ценным. Свою космическую игру, в которой мы высаживались на разных планетах. Продемонстрировал свои успехи в подтягивании на турнике и на кольцах в углу комнаты, где Дима для него и Саши сделал спортивный уголок. Рассказал мне, что у его одноклассницы Насти сегодня был день рождения и что они всем классом поздравляли ее. Что пятерки за контрольную по математике получили только три человека: он, Денис и Матвей…

В какой-то момент я взглянул на часы. Было уже четверть четвертого.

– Костик, – сказал я внуку, – я все-таки пойду. Да и ты не один ведь дома остаешься. А с Карасиком и Кошихой. А часа через два уже и папа с мамой придут. Или пойдем ко мне.

– Да нет, я дома останусь, – сказал Костя. – А ты иди, дед, раз надо…

Он взял на руки Карасика и стал гладить его, приговаривая: «Ах, ты мой хороший толстун!» И так это было трогательно – мальчик и старый кот, довольный от того, что его ласкают. А главным образом от того, что его любят. И которому в этом мире, возможно, не так уж много остается жить. Ведь по кошачьим меркам он уже старик.

Но эту горькую мысль, как и другие горькие мысли – о предательстве, чувстве вины, свободе выбора, я постарался от себя прогнать, одеваясь в прихожей. И понимая, что я Костику пожертвовал только несколько часов своего времени. И что оно было потрачено не впустую. Ибо в обмен на мое время Костя отдал мне все самое ценное, чем может поделиться со взрослым человеком незапятнанная еще злом душа ребенка. Свою доброту, свою любовь, свою открытость и чистоту. Что уже так сложно отыскать в любом взрослом человеке за редким, и даже, пожалуй, редчайшим исключением…

• Расскажите об этом своим друзьям!