Его День Победы

Светлой памяти Мирона Гавриловича Молявко

• Об авторе: Анатолий Иванович Васильев родился в 1948 году в селе Троицк Заларинского района. После окончания школы и мореходки (в городе Корсаков) трудился на судах дальнего плавания. После флота работал литсотрудником в заларинской газете «Сельская новь», зампредседателя поселкового совета, преподавателем и воспитателем в местном реабилитационном центре. Заочно окончил сельхозтехникум и иркутский госуниверситет. Автор многих рассказов из жизни охотников и рыбаков, которые печатались в местных изданиях, в журнале «Северомуйские огни», звучали на «Радио России». Сейчас не пенсии, женат, отец двух сыновей. А недавно стал прадедом.

Проснулся Мирон необычно рано, словно куда-то торопился. В майке на худое долгое тело, в трико ступил босыми ногами на крашеное крыльцо. Закурил. Над Шахтовой горой широко, мощно разгоралась заря, предвещая чудесный день. Да и то!.. Ведь сегодня же праздник – День Победы.

В центре поселка соберутся ветераны на митинг: блеск наград, цветы, торжественные речи – и все это без него. Не ходил он на эти мероприятия. И не только потому, что у него не было наград – не всех в войну награждали – другое тяготило его и мучило всю послевоенную жизнь – плен. Не утешало и то, что войн без пленных не бывает и что в плену побывало несколько миллионов наших воинов. Сам себя казнил, стыдил: придешь на митинг, а вдруг кто-то скажет, показывая пальцем: «В плену был, на фашистов работал, а припёрся! Прав был товарищ Сталин: пленный – значит предатель». На работе бывшие власовцы да бандеровцы зло посмеиваются: ну и что, какая между нами разница – мы за Гитлера воевали, ты за Сталина, а сейчас в равных условиях: нет бумажки с печатью – значит не участник войны.

А ведь участвовал в войне с первой минуточки. Весной 41-го был призван в армию и попал в Белоруссию. Недалеко от погранзаставы стоял его артиллерийский полк противовоздушной обороны. На воскресенье, 22 июня, планировал сфотаться в новенькой форме – с вечера ее нагладил. Ночью бомба угодила в левое крыло казармы, там ребята умерли мгновенно, во сне. Мирон же очнулся уже в лесу, в одних подштанниках и в сапогах на босу ногу. Жалко форму, осталась под развалинами у его коечки. Форму им пришлось снимать с убитых, а то уже командир шутил: «Вы своими грязными кальсонами всех фашистов распугали».

А в общем-то, было не до шуток: непрерывные бои, кровь, трупы, вонь… Ему вместо самолетов пришлось стрелять прямой наводкой по танкам, бронемашинам и по идущей валом вражеской пехоте. Ночью отходили на восток, днем отбивали многочисленные атаки. И так всё лето.

Мирону везло: многих товарищей потерял, а сам не был даже ранен. Странная эта штука – везение: один погибает от первой бомбы, другой выходит без единой царапины из многодневных боев.

Мирон переступил с ноги на ногу – прохладно – бросил окурок в ведро, стоящее у крыльца, и через сенцы вошёл в дом. Жена Ольга готовила завтрак, на ходу поправляя вылезающее из квашни тесто. К обеду, после митинга, подойдут дети, внуки, будет весело и шумно. Вот и хочет порадовать их свежими постряпушками.

Растревоженное воспоминаниями сердце часто-часто застучало по ребрам. Мирон прошел в комнату, сел к столу, подперев голову руками. Да, плен… Мирон до сих пор считает, что их подразделение командиры с большими звездами сознательно сдали врагу.

Было это в сентябре 41-го. Они заняли тогда уже готовые окопы – предшественники постарались. Позиция для обороны удобная – на бугорке. Перед ними речка, неширокая, но с заболоченными берегами, поросшая редким ивняком. Еще дальше – поле с созревшей кукурузой, а перед ней окопы в полный профиль. И ни одного фрица. Слева, недалеко, деревянный мост через речку, и что, странно, не взорванный.

Ездовой полевой кухни объяснил им, что они уже третьи на этих позициях – первые два полка поочередно взяты в плен, частично постреляны в окопах за речкой. По всему видать, и им капкан немцы устраивают. Утром, солнышко еще только оторвалось от горизонта, а над речкой клубится туман, на бруствер выскочил их ротный с наганом в высоко поднятой руке.

– За мной! Вперре-е-ед!!!

Выскочил Мирон из такого надежного и даже уютного окопчика, подставив свое слабое беззащитное тело всем пулям, всем смертям. Дрожь прошла по спине, захотелось прыгнуть обратно в окоп, прижаться к земле… Увидев, как много их поднялось – и слева, и справа, – сделал шаг вперед и побежал, сбивая росу с некошеной травы.

Мокрые, грязные, добежали до немецких позиций, и все это без единого выстрела – странная какая-то атака. Перед окопами стеной, в каких-то десяти метрах, кукуруза. Никакого обзора, куда стрелять? Но вот из кукурузы стали постреливать, а то и граната прилетит. Напряжение нарастало. Мирон с тоской поглядывал на далекие теперь наши позиции.

Далеко, слева и справа, на флангах показались танки. Слава богу, подмога! Когда танки приблизились, рассмотрел на них кресты – немцы! А у наших – ни артиллерии, ни гранат. Словно черная лавина с грохотом выстрелов, ревом моторов, выхлопом ядовитых газов накрыла боевые позиции наших бойцов.
Мирон упал на дно окопа, который показался ему таким мелким, обхватив голову руками, скрипя зубами от бессилия, от невозможности что-либо изменить.

Сколько это продолжалось, кажется, вечность. Когда грохот стал отдаляться, Мирон встал, и все у него похолодело – над ними стояли фашисты с автоматами, жестами требуя вылезать наверх. Партию пленных немцы погнали в свой тыл и присоединили к колонне, в которой, по прикидке Мирона, было тысяч десять наших бойцов.
Так начался трехлетний путь сибиряка по лагерям Польши и Германии. Пока был на территории СССР, три раза бежал. Ловили, избивали, травили собаками.

В январе 45-го, заметая следы своих преступлений, гитлеровцы стали уничтожать военнопленных. Мирон не может без слез вспоминать, как их загоняли в баржи, заваривали люки, отбуксировывали баржи в море и топили. Ворвавшиеся в порт наши танки спасли от страшной смерти остатки заключенных. Среди них был и Мирон. Затем наш лагерь и не верящий ни единому слову офицер Смерша. Но, к счастью, разобрались быстро, выдали форму с покойничка, винтовочку, и пошел солдат дальше топтать фронтовые дороги. Но клеймо «пленный» преследовало Мирона, лишая доверия командиров, наград и послевоенных привилегий. Ладно, зато живой вернулся и дал жизнь пятерым детям, а сейчас и внуки есть – это ли не награда?

…А праздник удался на славу. За столом собрались дети с семьями, сваты, соседи; играла гармошка, пели задушевные песни. Чествовали не только Мирона Гавриловича, но и его супругу Ольгу, имеющую медаль за доблестный труд в тылу.

Но вот слово попросил зять Иван. После короткого поздравления он подтолкнул к тестю своего сынишку, который, подойдя к деду, протянул к нему на вытянутых руках кусок красного бархата, на котором были приколоты четыре юбилейных медали и орден Отечественной войны. Все застыли, и пока Иван объяснял происхождение наград, внук прикрепил все медали и орден к дедовой рубашке.

Оказывается однажды, общаясь с военкомом, Иван рассказал ему историю своего тестя. И тот, узнав, что Мирон Гаврилович проливал кровь на фронте в его родной Белоруссии, пообещал помочь, сделав запрос в архив Министерства обороны. И вот помог… Иван крепко обнял тестя и вручил ему удостоверение ветерана Великой Отечественной войны. Мирон сидел, ссутулившись, низко опустив голову. Вдруг его худые плечи задергались, он поднял голову, какая-то виноватая жалкая улыбка пробежала по его лицу. Поблекшие, когда-то голубые глаза быстро заполнились слезами, которые хлынули обильными ручьями на худые морщинистые, плохо пробритые щеки, на новую рубашку, на заслуженные медали…

• Расскажите об этом своим друзьям!