Детство, опалённое войной

Великая Отечественная война советского народа против фашистской Германии и её союзников явилась тяжелейшим испытанием для всего населения страны. Как и в миллионах советских семей, она оставила свой кровавый след и в нашей семье.

Когда началась война, отец мой Лаптев Михаил Андреянович, рыбак-колхозник одного из многочисленных рыболовецких колхозов в устье Волги в первую волну массовой мобилизации не попал. Он получил бронь и должен был ловить рыбу для фронта. Но в августе 1942 года отец с группой односельчан всё же был призван в армию и после короткой подготовки отправлен под Сталинград. В октябре он был ранен в обе ноги и эвакуирован в тыл, в Кисловодск. Вместе с ним, также по ранению, был эвакуирован его односельчанин Матвей Воронин. Он и рассказал маме о том, что когда их везли в Кисловодск, у отца началась гангрена, и ему уже в госпитале ампутировали обе ноги. Во время операции он скончался от остановки сердца. Воронин также сообщил маме, что похоронен отец в Кисловодске на воинском кладбище.

А вскоре пришла похоронка, и мама осталась одна с шестью детьми на руках. Отчаяние её и горе были настолько сильными, что мать хотела покончить с собой, чтобы не видеть, как будут умирать от голода её дети. Но пришли соседки и обещали помогать поднимать детей, хотя у них мужья тоже были на фронте, а детей и своих хватало. Их моральная поддержка помогла победить отчаяние, хотя горе осталось с ней и горькую судьбу ей пришлось испытывать до тех пор, пока старшие дети не начали самостоятельно трудиться, зарабатывать деньги и помогать матери. Старший сын Александр в 14 лет пошёл работать помощником рыбака, а старшая дочь Надежда – в 13 лет. Она помогала матери убирать помещения в сельсовете.

Мама прилагала громадные усилия, чтобы нас прокормить. После призыва отца на фронт она устроилась в сельсовет уборщицей, а по совместительству подрабатывала ещё и конюхом. Совет у нас был районным и имел несколько лошадей для поездок по сёлам. Вставала мама очень рано. Ей надо было истопить печь в доме и приготовить нам на весь день какую-нибудь еду, а затем истопить две печи в сельсовете. За свою работу мама получала две хлебных рабочих карточки и за них отоваривала 800 граммов хлеба. Карточки выдавали только рабочим, служащим и их детям-иждивенцам (уже по 200 граммов), а колхозники и их дети карточек не получали. Таким образом наша семья в семь едоков получала на день маминых 800 граммов хлеба. Немудрено, что семья постоянно голодала, как, впрочем, и почти все жители села.

От голодной смерти нас спасала рыба. Весной, когда начинался её ход на нерест, мы ловили воблу и сазанов и запасали впрок: солили и вялили, а точнее сказать сушили, так как в мае уже наступала жара и вяленая вобла превращалась в солёные рыбные сухари. Хорошим подспорьем была и огородная продукция, в основном тыквы. В марте-апреле у нас, сельских ребят, наступала ещё одна «жатва» – заготовка корней рогоза и мелких корешков других растений, которые мы называли свинками, потому что они были лакомством для диких кабанов. Вся компания по заготовкам тоже была частью нашего военного и послевоенного детства.

Очень важным природным даром был для нас водяной орех чилим. Его в дельте Волги в ильменях было много. Заготовка ореха проходила в августе-сентябре – в момент его созревания. В эту пору вся сельская ребятня на куласах и дощанниках устремлялась в ильмени за чилимом. Сбор чилима – нелёгкая работа: он колючий, и орешины находятся под лопухом в воде. Если собирать с лодки, то быстро устаёт спина, поэтому большинство сборщиков заходили в воду с ведром или тазом и наполняли их чилимом. При наполнении ёмкостей орех высыпали в лодку и везли домой. По приезду один или два ведра чилима варили в большом рыбацком котле и, расколов скорлупу, вынимали горячие ядра и ели. В этом пиршестве почти всегда участвовала детвора нескольких соседских домов. Остальную часть собранного ореха сушили на чердаках и затем ссыпали в мешки и подвешивали в сарае для того, чтобы сберечь от мышей. Высушенный орех зимой кололи и ядра добавляли в тыквенную кашу или щи, которые всегда были постными.

Но и чилим не спасал от голода. Мы постоянно хотели есть. И даже когда закончилась война, голод не отступил. В 1946 году в стране был неурожай, и хлебные карточки отменили только в 1948 году. Все голодные семь лет мама и старший брат Александр делали всё, чтобы ослабить силу голода. Было распродано почти всё, что нажили до войны. Из домашних животных остались кот Пушок и собака Пират. Голод вызывал болезни и в первую очередь у детей. Особенно много детей болело рахитом. В селе нашем были случаи голодной смерти. С голодом боролись кто как мог – каждая семья по отдельности, а иногда и вместе. Моя мама вспоминала один эпизод из военной жизни. Постараюсь по памяти его воспроизвести.

Это случилось в марте 1944 года. Табунщики перегоняли колхозный табун коней через реку в пяти километрах от нашего села. Лёд был уже рыхлым, и несколько кобылиц вместе с жеребятами провалились под него. Кобылицы выбрались на берег самостоятельно, а жеребята утонули. Об этом одной из первых узнала мама как работник сельсовета, куда стекались все новости. Табунщик-казах рассказал об этом председателю сельсовета и назвал место, где это произошло. Мама знала про то место и сообщила своим соседкам. Они втроём ночью пошли вытаскивать затонувших жеребят. Бродили неводом долго и одного зацепили. На берегу его разрубили на части, упаковали в мешки и привезли на санках домой. Больше месяца в наших трёх семьях был сытный стол: ели варёную и жареную конину. А потом ещё некоторое время питались солониной. Но бесследно этот «ледовый поход» не прошёл – наши добытчицы застудили ноги и спины, ведь в воде они находились несколько часов. Но они были молоды, и свои болезни переносили на ногах.

Наши матери, сберегая детей и поднимая их на ноги в тяжёлое военное время, совершили такой же подвиг, как и отцы на фронте. К сожалению, он не оценён по достоинству ни в советский период нашей истории, ни в настоящее время. На мой взгляд, их бы надо приравнять к участникам Великой Отечественной войны, предоставив им такие же льготы. Тем более что их осталось очень мало, а скоро уйдут из жизни и последние из этих героинь.

Военные годы своего детства я почти не помню, за исключением некоторых, очень ярких событий, об одном из которых хочу рассказать.

В марте 1943 года через наше село вели пленных немцев. Это, по всей вероятности, были солдаты, взятые в плен под Сталинградом. Как мы после узнали, они должны были работать на тоне «Лодейная». Их было тридцать человек, а конвоировали их наши солдаты. Немецкие пленные должны были ловить неводом рыбу, которую сдавали приёмщикам, а небольшую часть улова они оставляли себе на пропитание. Жили пленные при тоне в бараках. У нас, сельских ребят, с пленными немцами сложились «особые отношения». Мы считали их нашими врагами и вели с ними настоящую войну.

В войну мы играли и раньше. Но тогда мы делились на русских и «немцев» сами. Причём «немцами» никто из братвы быть не желал, и вопрос о том, кому в игре быть «немцами», решали жребием. Теперь же всё наше внимание было сосредоточено на «военных действиях» с настоящими немцами.

Вредили мы им много. Кидали в них камнями и кричали хором: «Фашистские гады! Мы вас утопим в Волге!» Один из нашего «партизанского отряда» предложил стрелять в них из рогаток и самодельных луков, которые были почти у всех. Во время одной из «охот» на немцев пострадал и кто-то из наших. Дело в том, что наконечники стрел мы делали из жести, а основой самих стрел служили тонкие камышинки. Тетивы луков мы натягивали, когда подходили к немецким баракам, чтобы быстро выпустить стрелу и убежать. У одного из «лучников» стрела сорвалась с тетивы раньше и вонзилась в спину кому-то из своих же ребят. Пришлось «охоту» временно отложить и залечивать раны. Но «война» с немцами продолжалась до их отправки в Германию в 1952 году. Охрана нас гоняла, были жалобы в сельсовет и даже приглашения туда нас и наших матерей. Они устраивали нам скандалы. Мы, как всегда, винились, но потом снова шли «мстить» за своих отцов.

Трудовая деятельность у меня, как и у большинства сельских ребятишек, началась рано. С семи лет работал в огороде – поливал тыквы и полол грядки, а также собирал сухой камыш, кизяки и хворост для печки. А с десяти лет на меня была возложена серьёзная семейная обязанность – обеспечивать зимний запас сена для коровы. Но косой я траву не косил и снопов не вязал. Сено мы зарабатывали в колхозе. Каким образом? Начиная с 1950 года, я вместе с колхозной сенозаготовительной бригадой во время летних каникул работал на покосе.

Колхоз наш, хотя и считался рыболовецким, занимался ещё животноводством и овощеводством. В колхозе были две молочно-товарные фермы и конеферма. Два стада молочных коров насчитывали свыше двухсот голов и столько же голов молодняка, а в колхозном табуне гуляли около ста лошадей. Для такого количества скота сена на зиму надо было заготавливать много. Сенокосных лугов у колхоза было достаточно. С начала апреля по середину мая они заливались волжской водой, которая потом сходила, и на лугах густо и быстро росли сочные травы. Потому и село наше называется Образцово-Травино. Травы всегда хватало – только успевай коси! В 50-е годы машинной техники на сенокосе не было, и основной тягловой силой были кони, а главными покосниками – женщины и мы, сельские подростки. Большая часть мужчин в колхозе – рыбаки, которые в мае-июне были на путине.

На покос собирал нас колхозный бригадир, дед Ачан. Отчества его мы не знали и величали только по имени. Ранним утром он на большой повозке-арбе объезжал дворы покосников, усаживал на неё нас, обычно десять – двенадцать человек, и отвозил на покос. Мама собирала меня на работу в поле каждое утро, укладывая в холщовую сумку небогатую снедь: бутылку молочного чая, хлеб или лепёшку, куриные яйца и две-три вяленых воблы. Конечно, продуктовый набор не богатый, но ведь это начало 50-х годов, и с продуктами (как и с деньгами) в семьях колхозников было туговато.

Работа на покосе для сельских ребят была не только в тягость, но иногда доставляла и радость. Радость состояла в том, что мы большую часть летних каникул проводили вместе. Наша мальчишеская обязанность на покосе – свозить к стогам копны, и в нашем распоряжении были кони и волокуши. В самое жаркое время дня бригадир Ачан объявлял перерыв с 14 до 16 часов. Мы обедали, купали коней, сами купались. Рабочий день на покосе завершался в 8-9 часов вечера. Бригадир одновременно считался и учётчиком и начислял нам по одному трудодню, и за лето у меня накапливалось до 40–50-ти трудодней. Но, главное – после окончания сенозаготовок всем членам бригады выделялся стог сена в 3-4 тонны, который глубокой осенью привозили домой, и корова в зиму была обеспечена сеном.

И ещё одна картинка моего послевоенного детства. Колхоз наш, помимо названных мною выше отраслей, занимался и бахчевыми культурами, из которых на первом месте стояли арбузы. Всем в России известен вкус астраханских арбузов. Выращивать их приходилось и нам, детям колхозников. В годы моего детства колхозные арбузные плантации были весьма внушительными, и урожаи арбузов, которые мы собирали, были солидными. Я говорю «мы», потому что несколько лет был членом детской бригады, которая занималась сначала поливом арбузных плантаций а потом и сбором плодов.

Полив арбузов не был делом сложным. Вода для полива арбузных плантаций подавалась с Волги механическим насосом по арыку, который мы на местном жаргоне называли водогоном. В день полива ранним утром наша велосипедная бригада должна была быть на плантации, чтобы открыть задвижки в водогоне и наполнить водой арбузные чеки. Как только арбузное поле наполнялось водой, задвижку надо было закрыть. Поливали арбузы до их созревания. Наша поливная бригада с задачей справлялась успешно, и колхозный учётчик начислял нам трудодни. Когда арбузы созревали, их срывали и на конных повозках свозили на берег Волги. Там их грузили на баржи для отправки в Астрахань и другие города страны.

• Расскажите об этом своим друзьям!