"Политикам стало казаться, что они сами могут всё дописать..." |
18 Сентября 2014 г. |
Писатель Владимир Шаров - историк, эссеист, автор, сознающий уникальную картину мира, обладающий узнаваемым стилем. Его произведения неизменно вызывают интерес читающей публики и острую полемику: он всегда ставит неудобные вопросы, предлагает неожиданный взгляд на известные события отечественной истории. Книга "Будьте как дети" входила в короткий список "Большой книги" в 2008 году. Сегодня "Российская Газета" беседует с Владимиром Шаровым о его романе "Возвращение в Египет".
Вы уже много раз становились и финалистом, и лауреатом премий. Есть какие-то вибрации перед оглашением решения жюри? Владимир Шаров: В принципе - да. От этого немало всего зависит. Между книгами проходит много лет. Это время, особенно когда не пишешь, может быть или очень, или почти безнадежно тоскливым, а может быть скрашено отношениями с издателями и переводчиками. А они, в свою очередь, зависят от премий, потому что премия и тиражи - почти синонимы.
Литературные премии, в первую очередь "Большая книга", едва ли не единственный способ привлечь внимание публики для книг, скажем так, некоммерческого свойства. Владимир Шаров: Вот и я так думаю. Поэтому для меня важны не столько сами премии, сколько то, как они влияют на жизнь. Когда появляются люди, которые читают тебя с тем же вниманием, тактом, что и переводчик, это утешает. Кто вас переводит? Владимир Шаров: Довольно много переводили французы, итальянцы, китайцы, болгары. Сейчас роман вышел по-английски. Хорошая пресса. Отношения с переводчиком - вещь особая Он видит, понимает то, что ты сделал, лучше, чем самый качественный редактор. Возможно, это самые глубокие отношения из тех, что есть в литературном мире. Переводчик фактически работает так же, как ты, так же погружен в текст. И по времени сравнимо - два года, а то и больше. Переводческая работа совершенно самостоятельная. Ведь это не просто перевод с языка на язык, а перевод с культуры на культуру, с истории на историю. У кого-то история с такими же обрывами, как у нас. В спокойных странах она идет поколение за поколением, что-то копит, от другого отказывается, но никогда и ни под каким предлогом ничего не крушит. Вы чувствуете, какие-то особенности восприятия в связи с этим? Владимир Шаров: В Англии лучше понимают вещи, связанные с иронией, игрой. Во Франции в почете, скорее, точность, буквальность жизни. Самое сильное ваши литературные впечатления последнего времени? Владимир Шаров: Работая над "Возвращением в Египет", я перечитал почти всю русскую классику, в первую очередь, конечно, Гоголя. Сейчас перечитывал и буду писать о переписке Грозного с Курбским - это дикий драйв. Как и Аввакум, потрясающая, гениальная литература. Читаю разные староверческие книги, все это - часть библейской культуры. Ведь староверы практически все были грамотны, многие книги, Писание знали наизусть. После Аввакума та культура ушла в подполье. Что было потеряно? Владимир Шаров: При Петре началась совершенно искусственная литература; не искусственной, настоящей она стала только к концу ХVIII века. До этого - просто школьные прописи. Подчас очень изысканные, даже изощренные, но без нутра, без плоти и крови. Литература вообще зреет долго. С кого она снова началась? Владимир Шаров: Настоящая - с Державина. Не раньше. Что читаете для новой книги? Владимир Шаров: Я ничего не буду писать об этом. Но в каком-то смысле это утешение. Я думал, свидетельств того времени сохранилось куда меньше. Должно было быть очень много сил, сначала, чтобы выжить, потом - чтобы быть готовым к этому возвращаться. Кто ваши читатели? Владимир Шаров: Не знаю. Думаю, что в первую очередь - писатели и люди так или иначе причастные к литературе. Хотя когда меня вывозят, скажем, в Красноярск, там находится немало людей, которые собирают все мои публикации. Вас это удивляет? Владимир Шаров: Меня это в высшей степени трогает. То же самое и в Петербурге. Был там недавно, ко мне подходили, объясняли, что воспитаны на моих "Репетициях". Вот видите, получается, что не только писатели! Владимир Шаров: Я, кажется, начал понимать, как книжки мои расходятся -в магазине один человек купил, ему понравилось, он кому-то сказал, и тот человек тоже пришел. Как круги по воде. Владимир Шаров: Да, но социальный портрет своих читателей я дать неспособен. Представляете себе идеального читателя, для которого пишете? Владимир Шаров: Нет. Вне всяких сомнений - нет. Я просто не понимаю, как он вообще может быть. Люди настолько разные. Я пишу для себя, для меня писание - это способ понимания мира. Пишу и шаг за шагом что-то начинаю понимать. Вам не кажется, что сейчас происходит очень странный процесс: пишут больше, чем читают? Владимир Шаров: Мой хороший знакомый, который в толстом журнале на самотеке сидит, говорит: "Был спад после 1993/94 года, потом все восстановилось, а сейчас даже расширенное воспроизводство идет". И еще сказал: "Мы неспособны себя понять, предварительно себя не написав. Это наш национальный и любой другой способ понимания себя и мироздания". Что вы ответите простодушному читателю, который случайно зайдет в книжный, увидит "Возвращение в Египет" и спросит: это про что? Владимир Шаров: Про жизнь, которой жили мои родители и люди, которые были им близки. Про то, как они ее понимали. Думаю, что так бы и сказал. Я пытался написать тот уровень надежд, упований и одновременно иронии, рефлексии, который тогда был. И каким сквозь все это был виден мир. Одних убили или навсегда поломали, другим повезло: так или иначе они через всю эту мясорубку прошли, их и пишу. Это люди, среди которых я вырос. Они мне родные и их понимание мира тоже родное. Среди прочего я вынес, что нельзя проливать человеческую кровь. Ирония, снисхождение, понимание, что ты никому не судья, помогает здесь лучше многого другого. У этих людей были довольно твердые представления, что можно, а что нельзя никогда и ни при каких обстоятельствах. Чего нельзя было? Владимир Шаров: Доносить, "стучать", кровь проливать - только защищаясь. Когда на их страну нападали - шли на фронт. И погибали там. Никогда не прятались. Как появилась идея написать роман в письмах о семействе, связанном с Гоголем кровными узами, для которого смысл существования - завершить второй том "Мертвых душ", мистическим образом связанный с судьбой России? Владимир Шаров: Я писал роман, считая, что после того, как Гоголь сжег второй том своей поэмы, все мы, вся страна только тем и занимались, что пытались дописать "Мертвые души": от снов Веры Павловны у Чернышевского, революции, Гражданской войны, коммунизма. Все это были попытки так или иначе завершить гоголевскую поэму. Для тех, кто книгу пока не читал, надо пояснить: ее сквозной мотив в том, что первый том "Мертвых душ" - путешествие Чичикова по России - и есть описание ада. Третий же том, как у Данте, - искупление и спасение, достижение земного рая. Владимир Шаров: Поэтому без сожженного второго тома - Чистилища - из ада в рай никому не попасть. Книга может изменить судьбу страны? Владимир Шаров: Бывает так, что она ее не просто меняет - выстраивает. В случае с Гоголем - это верно целиком и полностью. Вообще гениальные книги с открытым финалом - нескончаемое искушение, перед которым мы беззащитны. Ильф и Петров в "Двенадцати стульях" и "Золотом теленке" написали свой ад и тоже остановились, потому что власть сказала, что дальше - ее территория, ее епархия. Вы о революции и советской истории? Владимир Шаров: Да. Политикам, людям действия, стало казаться, что они сами могут все дописать, и каждый на свой вкус и свой лад пытался закончить поэму. Отчасти мой роман рожден попыткой понять этих людей и то, что они делали. Ваши главные вопросы - из книги в книгу: Бог, История, Родина, творчество... Владимир Шаров: Я всю русскую историю понимаю через Библию. И пытаюсь это написать. Наша история представляется мне не Книгой Бытия, а книгой комментариев, толкований библейских текстов. Комментариев к Бытию... Владимир Шаров: Их даю не я, само наше понимание жизни, судьбы, предназначения. Очень хотелось остаться исключительно в культурном поле, но от сегодняшней реальности никуда не денешься. Ваш герой пишет: "Гоголь родился там, где два христианства - католичество и православие - давно пересекались, сходились и врастали друг в друга, где братья по крови: поляки, русские, украинцы - и братья по вере - и те и те христиане - враждовали сильнее, ожесточеннее и дольше всего, в месте, где они убивали друг друга, - и в самом деле дьявольском. Украйна, бывшая окраиной и для Польши, и для России, была рождена их смешением и их ненавистью. То буйство нечистой силы, какое у Гоголя,- из его веры, что на земле нет места, где бы нечистой силе было бы лучше и вольготнее, чем здесь". Владимир Шаров: Я писал про давние русско-польские войны, которые шли на территории Украины. Но как это страшно ложится на то, что мы сейчас видим в каждом выпуске "Новостей". Владимир Шаров: Есть такой биологический закон - чем ближе, тем острее соперничество. Когда люди, культуры так схожи, им трудно объяснить, что на самом деле они разные. И вот маркером становится ненависть. Я в ужасе от того, что ТАК ложится. Я не хотел бы быть предсказателем ничего подобного. Выход из этого какой-то есть? Владимир Шаров: Наверное, время лечит и это. Но пройдет не одно десятилетие. В истории раны залечиваются очень медленно. Затрудняюсь дать более точный ответ. Знаю одно: чем меньше крови, тем лучше. Других законов в божьем мире нет. Для чего человеку стоит прочитать вашу книгу? Владимир Шаров: Хотелось бы верить, что станет понятнее наша жизнь последних 50-60 лет. Я и сам писал, чтобы понять. Надеюсь, что те вопросы и те ответы, которые есть в книжке, окажутся близки и читателю. Что вам пожелать? Владимир Шаров: Это могу сказать точно. Чтобы я опять сел за работу, без работы я распадаюсь на части.
|
|