В музыке есть тайна. Но как рассказать о ней?

В одном из предыдущих выпусков мы упомянули, что Андрей Румянцев, опубликовавший в серии «ЖЗЛ» биографические повествования об Александре Вампилове и Валентине Распутине, написал новую книгу, героем которой и на этот раз стал наш земляк – всемирно известный пианист Денис Мацуев. Читателей эта информация заинтересовала, и мы попросили автора предоставить нам для публикации отрывок из новой книги. Андрей Григорьевич подготовил для нашей газеты одну из глав.

Высшее искусство пианиста сочетает мастерское, виртуозное исполнение музыки и его личное понимание авторского замысла, духовная наполненность игры, «сотворчество» с композитором. А в музыке великих творцов всегда есть тайны, разгадывать которые приходится всю жизнь. Впрочем, и в игре великих исполнителей тоже есть загадки, и слушатели часто не могут ответить на вопрос: чем же заворожила, взволновала, потрясла игра знаменитого музыканта?

Денис Мацуев редко говорит о том, как он «подступается» к произведениям, которые собирается включить в свои будущие выступления. Тем более интересно послушать его признания о тайнах своей профессии.

«Каждый концерт имеет свой образ. Предсказать что-либо невозможно. Когда ты садишься за рояль, слово берёт музыка. Наверное, мы самые счастливые люди, которые беседуют со слушателями на гениальном языке. Он не требует перевода. Ты воздействуешь на души людей языком музыки. Человек, который выходит на сцену, выполняет роль проводника. Через его душу, через его сердце проходят мелодии, которые были написаны сотни или десятки лет назад. У тебя очень ответственная миссия: расшифровать мысли и чувства создателя музыки, найти таинственный код, который позволит передать завещанное композитором. Что такое ноты? Их может сыграть любой человек, который закончил музыкальную школу. Но это будет примитивный разговор со слушателем. Это не имеет никакого отношения к музыке. Разгадать то духовное богатство, что когда-то приготовил для потомков композитор, – этим можно заниматься, играя одно произведение всю жизнь. И никто не сможет сказать – дошло сокровенное послание художника до нас с вами или нет. Каждый концерт – это поиск тех музыкальных образов, которые, как тебе кажется, нужно открыть слушателям.

Для меня импровизация очень важна. Сиюминутное озарение на сцене всегда дорого. Но самое главное – понимают ли тебя слушатели, откликаются ли они душой на твоё озарение, твоё переживание? Понимание зала вдохновляет тебя, ведёт тебя дальше, даёт тебе силы.

Конечно, до выхода на сцену у тебя есть чёткое представление о том, как ты хочешь исполнить произведение. Некий план. Но этот план может меняться по ходу концерта, и, в конце концов, появляется совершенно иная интерпретация, нежели ты задумал перед концертом. А с другой стороны, существует парадокс. Скажем, тебе предстоит сыграть романтическую музыку, ты должен поделиться со слушателями чем-то интимным. Но ведь это странно – открывать потаённые, интимные чувства трём, четырём, пяти тысячам незнакомых людей, сидящим в зале. Такими чувствами можно делиться только с близкими людьми. Михаил Плетнёв как-то сказал: «Я буду рад, если в зале меня поймут человек шесть». У меня есть мысль сыграть концерт для троих слушателей, лишь бы они поняли меня. А попробуйте подсчитать, сколько человек из трех-пяти тысяч, пришедших на концерт, действительно поняли, что я хотел выразить своей игрой.

Приятны аплодисменты слушателей, цветы. Но часто за этим стоит эмоциональное восприятие концерта. Предполагаю, что есть люди, которые могут высказать нелестное мнение о твоей игре. И, тем не менее, я убеждён, что любая публика открыта для высокой музыки. Поэтому я всегда дорожу мнением не только профессионалов, но и любителей, которые очень часто приходят на мои концерты. Я их очень люблю, потому что они ждут от концерта праздника. Того волшебного состояния, которое рождается при беседе чистой, сердечной, умной. Об этом можно говорить бесконечно. Это такие мистические часы и минуты. Они непредсказуемы. В какой бы творческой форме ты ни был, куда бы ни прилетел, каждый концерт начинается с чистого листа.

Сейчас мы с Валерием Гергиевым отправляемся в тур по Америке (речь идёт о выступлениях в США, состоявшихся в ноябре 2017 года. – А.Р.). Предстоит дать пятнадцать концертов подряд. В разных штатах. Будем играть Второй концерт Прокофьева. Это – словно каждый раз подниматься на Эверест. Это минус четыре килограмма твоего веса за каждый концерт. Давление у тебя может быть двести миллиметров ртутного столба на сто. Это ураган страстей. Ты их выплеснул. А на другой день в другом городе то же самое. Слушатели не знают, что было вчера. Но ты внутренне переживаешь: как всё сложится сегодня? Тут нужна большая психологическая и физическая подготовка».

Кстати сказать, на примере Второго концерта Сергея Прокофьева очень хорошо видно, как пианист «подступается» к великим произведениям. Они живут в его душе, но он медлит, не включает то или иное сочинение в свои программы. Почему? Каждый раз за этим стоит своя история. История понятная и необъяснимая, много раз обдуманная и всё же глубинно не постигнутая. Словом, история вдумчивого художника. Послушаем пианиста.

«В октябре 2015 года я впервые сыграл Второй концерт Прокофьева – где бы вы думали? – в городе Якутске. Это один из самых уникальных сочинений для фортепиано с оркестром, один из «королей» музыки. Я раздумывал над ним долго. Прекрасно помнил каждую ноту Концерта, но... оттягивал исполнение. Валерий Гергиев не один год спрашивал, почему я не играю эту музыку. Он, как и сам я, понимал, что это абсолютно «мой» концерт по его содержанию и энергетике. Я всегда отвечал, что знаю его прекрасно, выучил его за рекордные восемь дней, но, как ни странно, отношения у нас не складывались. Не было контакта, не было любви.

Концерт уникален. Это трагическая музыка, написанная в начале двадцатого века. Прокофьев предчувствовал революцию и передал в своём сочинении боль, ужас, надежду, порыв к свету. Первое исполнение было авторским. Критики оценивали Концерт по-разному. Самые проницательные считали, что произведение войдёт в золотой репертуар фортепианных сочинений. Во время революции все клавиры его были уничтожены, и в начале двадцатых годов Прокофьев переписал этот Концерт. По своей каденции в первой части произведение сопоставимо с Третьим концертом Рахманинова. Не знаю, что стало толчком, но я вдруг во всех подробностях, со всей ясностью представил, как нужно сыграть это сочинение. Возникло ощущение, что у меня завязался с ним некий «роман»: кто-то во время исполнения направляет мою душу, мои пальцы... Точно знаю, что буду играть Концерт везде, по городам России, по всему миру.

А в Якутске моими прекрасными партнёрами стали оркестр театра оперы и балета и талантливый дирижёр Валентина Иоффе. Она так подготовила свой коллектив, что мы после одной репетиции всё сыграли.

А.Р. И всё же, выбрав новое произведение, вы раздумываете над тем, как его исполнить? Ищите свежие краски?

Д.М. Когда я берусь за новое сочинение, я его прекрасно знаю. Знаю эту музыку на слух. Подготовка идёт до той поры, пока не поймёшь: «роман» с этой музыкой начался. Да, любовный роман. Главное –подготовка внутренняя. Это очень сложно. Когда ты выходишь на сцену играть для пуб­лики, это должно быть кульминацией твоих отношений с музыкой. Иначе нельзя. Где бы ты ни играл, в Братске или в Париже. Я одиннадцатого сентября 2017 года играл в Братске, двенадцатого – в Париже. Ту же самую программу: две сонаты Бетховена, детские сцены Шумана и сонату Прокофьева. Я играл с абсолютно одинаковым настроем. В Братске он был, пожалуй, выше, потому что, прилетев в Париж, я отправился на выступление прямо из аэропорта. Для меня не имеет значения, кто сидит в зале. Публика, которая пришла меня слушать, это очень близкие мне люди. Во всяком случае, я стараюсь, чтобы они стали для меня близкими к концу концерта».

Общение с пианистом всё больше убеждало меня в том, что каждый человек сам должен открыть мир музыки, огромный, омывающий душу и возносящий её к небесному свету. До поры до времени этот мир окутан тайной. Но послушайте в несуетные часы бессмертные мелодии, вспомните, что вы читали или узнали от сведущих людей о заповедной тропе к волшебному царству звуков, и вам откроется ещё одна сторона нашей бесценной земной жизни. Суждения Мацуева, конечно, профессиональны, они – итог каждодневных раздумий о тайнах собственного искусства. Но душевная беседа знающего человека всегда притягательна:

«Расскажу о программе, которую я играл весной 2017 года в Иркутске. В первом отделении концерта значились две сонаты Бетховена – Тридцать первая и Семнадцатая. С обеими у меня связаны истории, очень личные. Однажды у меня с Сергеем Леонидовичем Доренским, профессором, моим консерваторским педагогом, шёл обычный житейский разговор:

– Как дела?

– Нормально. Готовлюсь к поездке в Австралию.

– У меня совет тебе: разучи Тридцать первую сонату Бетховена.

Коль учитель предлагает, значит, он хорошо подумал над своим предложением.

Во время австралийского тура я в три дня разучил сонату».

О чувствах, которые при этом испытывал музыкант, он поведал журналисту словами особенными, редкими:

«Представляете, она меня затянула! Прекрасное, очень мною любимое состояние, когда музыка звучит в тебе, завладевает тобой, ты постоянно о ней думаешь, даже когда спишь. Где бы ты ни был, тебе хочется побыстрее подбежать к инструменту, попробовать – даже если ты вечером в этом зале будешь играть совершенно другой репертуар, – как на нём звучит Тридцать первая, как ей «живётся» в той или иной акустике. Вот это чувство нарастающего вживания, ощущения, что музыка раскрывается навстречу тебе, вы с ней на пороге полного единения и между вами становится всё более мощным электрическое напряжение, – одно из самых счастливых, которые только знаю».

Мне довелось слышать сонату в исполнении Мацуева несколько раз. В том числе в Братске в сентябре 2017 года, о чём пианист упоминал. И в Москве, в Большом зале консерватории, в феврале следующего года. И первый, и второй вечера отложились в памяти ярко, празднично. В Сибири повлиял на впечатление, вероятно, кроме всего, что связано с вдохновенной игрой виртуоза, ещё и восторженный приём земляков, а в столице – блестящий музыкальный «дуэт» Дениса Мацуева с Владимиром Федосеевым, который дирижировал академическим Большим симфоническим оркестром имени Чайковского. И ещё атмосфера концерта запомнилась потому, что в зале находились близкие пианисту люди: родители Леонид Викторович и Ирина Дмитриевна, супруга Екатерина Валентиновна, педагог Сергей Леонидович Доренский.

О сонатах Бетховена написано много. Известно, что великий композитор внёс в произведения этого жанра, ранее считавшиеся элегическими, светлыми, драматическое звучание. Этим особо отличается Тридцать первая соната. Она начинается нежной, лирической частью, а к концу переходит в драматическое Адажио. Эту часть называли «безутешным плачем». «Нет ни одной арии ни в одной опере, – отозвался о ней Антон Рубинштейн, – в которой было бы выражено такое глубокое страдание, как в мелодии Adagio». Но закончил сонату Бетховен решительной и жизнеутверждающей фугой, подтвердив правило великого искусства: в нём, как и в земном бытие человека, страдания преодолеваются силой духа.

Можно представить, какие эмоции переживает музыкант, исполняя такое произведение. Глубокое понимание замысла композитора, перенёсшего жестокие испытания, его желание подарить веру всем страждущим – только слитность с чувствами и судьбой автора помогает пианисту передать все нюансы великой музыки. И слушая исполнение Дениса Мацуева, понимаешь это.

Что касается Сонаты номер семнадцать, именуемой авторским словом «Буря», то и она появилась в репертуаре Мацуева неспроста. Исполнение её в Якутске, по словам музыканта, стало мировой премьерой. Пришёл же он к этому сочинению тоже неожиданно для себя.

«Я, как всегда, «случайно», – пояснил Денис Леонидович, – наткнулся на исполнение её Вильгельмом Кэмпфом, великим немецким пианистом, одним из самых уважаемых экспертов по бетховенским сонатам. Меня поразило, насколько гармоничным и правильным оказалось сочетание Сонат № 17 и № 31. Точное и законченное музыкальное высказывание!»

О том и другом сочинении пианист сказал: «Моя соната». А что в них оказалось созвучно душе исполнителя? Что открылось для понимания жизни, судьбы, творчества? И как «наложились» на музыку великого композитора раздумья над нею пианиста Дениса Мацуева? Тут важней было услышать даже не «комментарий» к исполнению конкретного произведения, а пояснения более широкие, общие для отношения музыканта к знаменитым сочинениям. Они перед вами.

«Мы с Юрием Хатуевичем Темиркановым много раз обсуждали, что нового за короткий период времени (одна-две репетиции и концерт) может придумать дирижёр со своим оркестром и пианист. И пришли к выводу, что по большому счёту всё творчество происходит уже на сцене во время концерта. На репетиции – это первое знакомство и скорее милый разговор друг с другом, и точно не оттачивание каких-то технических моментов, потому что оркестр высочайшего класса.

В марте 2016 года во время американских гастролей я не боялся прямо на сцене предлагать маэстро и оркестру при исполнении Третьего концерта Рахманинова какие-то новые музыкальные решения, которые возникали у меня в голове, иногда на интуитивном уровне. Я понимал, что меня поддержат и помогут развить возникшую внезапно идею. И это было похоже на исполнение джаза – свобода музицирования, чувство локтя. В такие минуты вновь убеждаешься в том, что живое ощущение музыки, рождаемой во время концерта, это и есть то настоящее искусство, ради которого мы выходим на сцену.

Темирканов – один из немногих дирижёров, который понимает и предвосхищает движения солиста задолго до того, как пианист начал предлагать что-то новое и неожиданное. И оркестр был начеку каждую секунду, поэтому реагировал мгновенно. Рахманиновский стиль не приемлет «заготовок» и поощряет живую интерпретацию, поэтому Третий концерт композитора стал для нас идеальным для абсолютной свободы творчества, и послевкусие от этих концертов осталось очень приятное. Я, безусловно, восхищаюсь мастерством маэстро Темирканова, его интерпретацией Четвёртой симфонии Чайковского с Балтиморским оркестром и Второго концерта Брамса с Чикагским симфоническим: ни разу ни одного повтора! Была публика, которая приходила на один и тот же концерт несколько раз подряд. В Чикаго наши американские и русские друзья ходили на концерт трижды и говорили, что слышали три разных оригинальных исполнения».

Но, может быть, творческое согласие, о котором шла речь, рождается у Мацуева только с дирижёром-соотечественником? Так сказать, общее влечение душ. Нет. Музыкальное «родство» пианист ощущает всегда, когда его собственное понимание замысла композитора обогащается трактовкой маэстро, управляющего оркестром.

Летом 2014 года Денис Леонидович участвовал в знаменитом американском фестивале в Равинии. У истоков этого праздника стояли выдающиеся дирижёры Чикагского симфонического оркестра Джордж Шолти, Дангиэль Баренбойм. В концерте с Мацуевым дирижировал Джеймс Конлон, директор фестиваля.

Размах праздника был грандиозен. За два месяца, отведённые для него, проводится около ста концертов, причём, не только классической, но и джазовой, и популярной у молодёжи рок и поп-музыки. Площадок для выступлений – множество. В их числе арена на открытом воздухе («Open-air»), театр («Martin Theatre») c местами для многих тысяч слушателей, камерные залы. Царят на фестивале музыка и её поклонники. Музыка с разными мировыми течениями её. Слушатели, приехавшие из большинства штатов Америки, из многих стран, – тоже с разными вкусами.

Мацуев и оркестр выступали на открытой арене – «Open­air». Готовясь выйти на импровизированную сцену, Денис вспомнил свой прошлый приезд на фестиваль в Равинию. Тогда он играл с тем же Чикагским оркестром Третий концерт Сергея Рахманинова. Едва пианист взял первые ноты, как загремел гром и начался дождь. Под навесом сцены, ограждённой с трёх сторон, можно было продолжать игру. Мацуева удивило, что и публику, занимавшую огромное пространство перед сценой, не испугал этот, нередкий в здешних местах, шторм: над головами появились зонты, люди кутались в плащи и широкие целлофановые накидки.

На этот раз небо над головой тоже темнело, мощные завесы туч несло от океана вглубь материка. Появились сообщения о пробках на автотрассах. Организаторы фестиваля вынуждены были начать концерт позже, чем значилось на билетах. Но отсрочка не меняет действий небесной канцелярии. Прошлая история повторилась: как только оркестр и солист начали Первый концерт Петра Ильича Чайковского, грянули раскаты грома, шторм накрыл площадь перед сценой. Для Дениса это показалось уже мистикой.

Тревожные, бурные страницы партитуры, как и лирические, ласкающие мелодии великого сочинения под руками пианиста получали какую-то новую, неземную окраску. Было явно, что вмешательство природных сил, а равно и настроение слушателей, оказавшихся во власти земной стихии, влияет на душу исполнителей – солиста, дирижёра и музыкантов оркестра. Это не казалось загадкой, а воспринималось, во всяком случае, пианистом, как чёткая запись истины: великая музыка – это воплощение жизни во всём её многообразии, со всеми страстями, рождёнными в душе человека или в природе.

Казалось бы, выступление перед аудиторией, застигнутой грозой, должно было вызвать у пианиста неприятие концертов под открытым небом. А Мацуев после того американского тура записал в дневнике иные строки:

«В России лето – традиционно мёртвый сезон для концертов классической музыки. Этот стереотип, на мой взгляд, нужно разрушать. Сейчас есть уже несколько форматов проведения концертов на открытом воздухе. Это и «Подмосковные вечера», и незабываемые концерты в столице на Поклонной горе, посвящённые Дню Победы. Мы с Валерием Гергиевым и его оркестром уже несколько лет подряд играем на Поклонной горе. Представьте: на эти концерты собираются десятки тысяч человек!

Но такого фестиваля, как в Равинии, с его сотней концертов, участием выдающихся музыкантов и молодых исполнителей, интереснейшими мастер-классами у нас нет. Здесь летом музыкальная жизнь кипит. Я вынашиваю мысль: устраивать постоянный фестиваль на открытой площади где-нибудь в России. Главное – определиться, где проводить его. Место для такого всенародного праздника музыки должно быть выбрано с учётом исторического наследия, духовной «намоленности».

Буквально через несколько дней я на берегу Байкала на специально установленной барже буду играть большой импровизированный концерт. Мысль о том, чтобы проводить фестиваль на открытом воздухе в Иркутске, была, конечно же, первой. Но, на мой взгляд, нужно хорошо подумать, какое место станет притягательным для любителей музыки всей страны. Россия к такому фестивалю готова, публика готова. А поездка в Равинию меня вдохновила, так что мы тоже что-нибудь придумаем!»

• Расскажите об этом своим друзьям!