- ПУТЕВОДИТЕЛЬ:
- ЧТО ПРОИСХОДИТ?
- Новости: выбор тем
- НАШИ ПЕНСИИ И ПРАВА
- Пенсии и деньги: выбор тем
- Права и возможности: подробней
- Наша безопасность: темы
- ЗДОРОВЬЕ
- Здоровье: каталог болячек
- ДОМ, БЫТ И ДАЧА
- Дом, быт и дача: выбор полезных тем
- Еще полезные «не мелочи»
- НАШИ ВНУКИ
- Темы «внуковедения» — выбор
- СТИЛЬ ЖИЗНИ
- Психология и стиль: выбор тем
- ДЛЯ УМА И ДУШИ
- Чтение: темы
- Музыка из прошлого
- ...И еще для души!
- СОТРУДНИЧЕСТВО
«Песня – всю жизнь в душе» |
| А. АНДРЕЕВА, журналист, заслуженный работник культуры РФ |
| 28 Мая 2021 г. |
|
Владимир Константинович Трошин, народный артист РСФСР, певец, актёр. 14 мая ему исполнилось 95 лет.
Москва. Ленинский проспект. Осенний тёплый день 1997 года. Наша съёмочная группа иркутского телевидения спешит на очередное интервью. А для меня это ещё и встреча с кумиром. Кумиром юности и молодости. Песни в его исполнении мы знали, пели, любили. Они ежедневно звучали по радио. «Тишина за Рогожской заставою: спят деревья у сонной реки…», «…О весенних рассветах тот парнишка мечтал…», «…Ты рядом, ты рядом со мной, дорогая, и всё ж далека, как звезда!», «Бьют свинцовые ливни. Нам пророчат беду. Мы на плечи взвалили и войну, и нужду…» На любую встречу едешь с хорошим настроением. Ты на работе. А с дурным расположением чувств и мыслей – доброго результата не будет. Но в этот раз в сердце была доля неуверенности. Почему? О его музыкальном творчестве – понимала, как вести беседу. Но он ведь ещё и в кино снимался! Но ни одной ленты с его участием припомнить не могла. Где-то мелькал. Но вот так, чтобы как В. Тихонов, Л. Куравлев, А. Джигарханян… Служит в одном из ведущих театров России – МХАТе. На афишах его фамилию видела. Но ни на одном спектакле не была. Вот это (неинформированность) и было причиной моей неуверенности. В каком ключе, как говорится, строить беседу? А, ситуация подскажет – решила. И успокоилась. Волнения ушли. Двери открыл дуэт – хозяин и хозяйка. Она – с утюгом в руке. Он – с пылесосом. Мы – извиняться: приехали несколько раньше оговоренного времени. Вот – и! Несколько суетных минут: знакомство, обмен любезностями и разошлись. Раиса Тимофеевна вернулась к гладильной доске. Мы – в соседнюю комнатку, разговоры разговаривать. Это действительно комнатка, неширокая, продолговатая. По стенам, выстроившись в ряд, жмётся мебель. Недорогая. Несовременная. Годов из 70-х. Секретер, книжный шкаф, письменный стол. Всё это делит узкий проход от двери к окну. Начать сразу съёмки не получилось. Сначала подождали, пока хозяин разберёт пылесос и уберёт в шкаф. А потом ждали, пока выдворит из комнаты собаку, увязавшуюся за ним. Чёрно-белая дворняга и прыгала возле него и повизгивала, и хвостом виляла – требовала внимания. А он терпеливо, поглаживая и почёсывая, уговаривал: «Ну, иди уже на место. Совесть имей. Гости в доме. Потом… Потом…» – и подталкивал её к выходу. Уговорил. А я, между тем, углядела на стене фото: река, лодка, молодой человек за вёслами. «Вот, – решила, – от неё и в плаванье, от неё и танцевать начну».
Съемки 70-х годов в Иркутске Собеседник тем временем боком присел к письменному столу, меня приглашает. Присела напротив, киваю головой на фото: – Это кто? – Сын это наш. Единственный. На даче. – Артист? – Не дай бог. Охотозаводчик. Это такая профессия – уход за животными, разведение, лечение. В общем, папа лесного зверья… Его всегда тянуло к наукам естественным: биология, ботаника, зоология… После девятого класса я ему говорю: пора выбирать профессию. Не торопясь. Не спеша. А для этого будем ходить с тобой по институтам на дни открытых дверей. (Вижу, говорить о сыне – для него и радость, и гордость.) Нет, ради бога, не собираюсь я на тебя давить. Смотрим вместе – выбирай сам. Лето ходили. Из одной двери к другой. Мой отпуск пропал. Его каникулы – тоже. Результат нулевой. Ни на чём не остановился. Десятый класс окончил. Мы снова по дням открытых дверей. Нет… Нет… Нет. И как-то я ему говорю: «Остался лишь один вуз, где мы не были. Лесной. Но – это не Москва. На электричке – минут 35-40. Что?» – «Поехали», – говорит. Лето, духота, пот ручьём – а мы из кабинета в кабинет, из лаборатории в лабораторию. Осмотрел всё. У меня ноги от усталости уже не идут. И вдруг слышу: «Папа, пожалуй, это то!» Ну, наконец-то. Но, знаете, конкурс в институт оказался о-го-го. С трудом, но баллы набрал, поступил... Вот такая была морока… Чувствует он себя в этой работе, как шар, который попал в ту, именно в ту лузу… – Да вы образцовый папа. Не каждый так терпеливо… Видимо, и с вами в детстве так возились? – Нет. И время другое. И к воспитанию отношение было другое. Я ведь уральский. Из небольшого посёлка Михайловское – это тогда, в 1920-е годы. А сейчас это крупный город… В посёлке – заводик металлургический. Основал его когда-то Демидов. Помните, был такой промышленник на Урале? Перекупил Михайлов. Вот и стал Михайловским. Все на этом заводике работали. Мой отец – токарь, лучший. А жили своим хозяйством. Дом. Огород. Скотина. Так вот, я о воспитании. Только начал ходить – должен уже помогать по хозяйству. Картошку ещё не можешь копать, но собирать можешь. Полить, траву подёргать – тоже давай. Топор поднять можешь? Колоть дрова учись. Пилу таскаешь? Пилить помогай. Как-то вот так неназойливо, умело родители подталкивали нас к самостоятельности. – А что ещё? Какие картинки воспоминаний остались в душе? – Какие? Вот самое яркое, что помню, как пели… Вечером, в праздник. Помню, нарядятся во всё чистое, нарядное, что есть. Чинно за стол усядутся. По рюмочке пропустят. «Ну что, споём? Ты, Коля, – первым, ты, Афанасий, – вторым. А вы – потом вступите…» Была такая песня обязательная, они её почему-то сибирской называли. А я маленький, где-нибудь в уголочке сижу, притихну, наблюдаю, слушаю… И пошло… Мы сидели с тобой на крылечке, А над нами так пел соловей, Пел он нам незнакомую песню, Про разлуку он нам говорил. И так душевно было, так красиво лилась мелодия… Отпоются в доме – пошли на улицу. Выстраивались шеренгой, всю улицу перегородят, и так с песнями, шуточками, прибауточками. Да с гармошкой… На каждой улице была своя песня и свои певцы. На улице и женихались, и свиданья назначались. И всё под песню. Эти картинки детства всю жизнь со мной… Лето 1933 года. В Союзе входит в строй крупнейший в стране завод «Уралмаш». Флагман советской промышленности. Отсюда должно было выходить оборудование для доменных печей, шахт и для энергетики. Шагающие экскаваторы и мостовые краны… Список огромен. Сорок тысяч рабочих должны были стать к станкам, прийти в цеха и лаборатории… А где взять столько рабочих рук? Да ещё и специалистов высококлассных?
Съемки 1997 года – Со всего Урала стали собирать, приглашать лучших. С таких вот небольших заводов, как Михайловский, в том числе. Пригласили отца. Он был мастеровой, токарь. Имел самый высокий разряд. Ему, всю жизнь прожившему в селе, стало интересно. Молодой. Хотелось вырваться в стратегический простор. …Оставили хозяйство. Свой дом родной. Кстати, я сейчас покажу вам фото. (Долго роется в альбоме. «А вот, смотрите». На фото – добротный, крепкий дом. Высокие окна. Всё в дереве. И огромная семья – человек десять – перед домом.) Видите. Мне 71 год, этому фото столько же. Пожелтело уже, растрескалось. Подклеиваю, храню как зеницу ока. – Не пожалели, что сорвались с места? – Конечно, неудобства были. Видите, в каком доме жили? Просторно, светло. А там комнату дали на восемь человек. Теснота. Но вместе с тем и новые понятия появились. Я увидел то, о чём раньше и представления не имел. Театры, например. Мне было девять лет, а я даже не знал, что они существуют… Всем классом ездили и в детский, и в оперетту… Шли годы… Война. Брата на фронт призвали. Сёстры разъехались с мужьями по другим адресам. Нас трое осталось. Отец тяжело заболел. Всё говорил: «Выздоровею, уедем в Михайловское. Я тебя сам лично обучу токарному делу. Станешь к станку». Я обещал ему: да, токарем стану. …Отец умер. Тяжело вспоминать. До слёз. Жизнь перевернулась. Я в 9-м классе. Дома ни копейки. Всё, что можно, стали продавать. Проедать. Жить-то надо. Был в нашем богатстве отцовский полушубок, короткий такой. И его продали, хватило на несколько булок хлеба… Жизнь толкнула бросить школу, уйти в вечернюю и пойти работать. Вечером – в 9-й класс, днём – на завод. Вот так… Всё, о чём Владимир Константинович исповедовался дальше, можно было бы втиснуть в несколько фраз, близких по смыслу: «от судьбы не уйдёшь», «судьбу не обманешь», «судьбу не объедешь». Цепь случайностей настойчиво тянула его за собой. Упорно выстраивала будущее. Зачастую против его же воли. – Мне было лет 16. И как-то мой приятель по цеху говорит: «А пойдём в ДК при заводе «Уралмаш»? Ну что ты ходишь вечно мрачный, тоскливый?» Затащил меня в драмкружок. А кружок был серьёзный. Многие ребята оттуда каждый раз поступали в Свердловское театральное училище. Занятия-то вели артисты из театров. Подрабатывали. …Сижу. Смотрю. Нравится. И однажды руководитель кружка говорит: «И что ты без дела сидишь? Хочешь, и тебе роль дадим?» И дали. В пьесе К. Симонова «Русские люди» – эпизод. Умирает солдат – это сыграть. А кончилось тем, что я лихо сыграл… Эпизод на одну минуту. А когда принимали спектакль, кто-то из членов жюри отметил: этому мальчику надо быть артистом. Приговор. У меня что-то перевернулось в сознании… и исчезло, забылось тут же. Быт, работа… и всё пошло, как раньше… Это был первый «театральный звоночек» в цепи случайностей… А потом случай привёл в Свердловское театральное. Кружковцы поехали поступать. Он – с ними, прогуляться. И оказался студентом театрального. Год отучился. А летом с матерью вернулись в Михайловское. Дом-то стоит, огород ждёт. Картошечку, зелень посадить. И тут – вот досада – в Свердловск на денёк нужно вернуться: закончились продовольственные карточки (хлеб, масло, соль…). Поехал получить. На денёк. Уж каким попутным ветром его занесло в оперный театр? Но занесло. А там – прослушивание, приём в Школу-студию МХАТ. Какие карточки?! В общем, «шёл в комнату – попал в другую», как герой Грибоедова в «Горе от ума». У каждого театра, известного, крупного, были свои школы-студии. Зачем? Они готовили артистов для своей труппы, для своей сцены. Немирович-Данченко мечтал о такой студии при своём Московском Художественном академическом театре имени М. Горького. Мечтал. Но не успел. Ушёл из жизни в 1943 году. Но идея не умерла. И школа была создана. Искали талантливых абитуриентов по всей стране. Комиссии по отбору и просмотру ездили по местам, где не шли боевые действия – война ведь. Вот комиссию и в Свердловск занесло. Из двухсот восьмидесяти юных свердловчан выбрали четверых. Володя Трошин среди них. Выбрали, и со словами: «Ждите вызова в Москву» – уехали. Через два месяца вызвали. – Собрали нас в столице. Ребята отовсюду: из Сибири, с Востока, Урала, Волги, да и москвичи были. Собрали для заключительного отбора. А в жюри-то легенды сидели… легенды театра: Н. П. Хмелёв, И. М. Тарханов, О. Л. Книппер-Чехова. А возглавлял, председательствовал в этой команде И. М. Москвин. Называю вам эти имена – и даже не верится, что с ними рядом был… И вот конкурс. «Читайте». Начал громко. Кричу. Шум в ушах. Гул. Позже меня спрашивали: «Что ж ты так тихо читал?» Как? Вот такое напряжение было… Замолк. Меня поманил к себе пальцем Москвин Иван Михайлович: «Присядь». Сел. Сижу. Он листает мои документы. «Так вот ты к нам откуда. Да. Издалека. И мамка у тебя одна? Вдвоём вы? Да… А мамка-то тебя благословила?» Киваю – да. Спрашивая, растрогался почему-то, слезу смахнул. И показал – иди, мол. Это был первый военный набор студийцев. Из огромного количества отобрали 27 человек. Но это совсем не означало, что через четыре года все они останутся в Камергерском переулке на мхатовской сцене. Далеко нет. К ним будут приглядываться, присматриваться. Их, студентов, будут вводить в спектакли на небольшие роли. А уж потом – окончательный вердикт. Забегая несколько вперёд, скажу: из 27 выпускников лишь шестнадцать остались во МХАТе. Остальные распределились в провинциальные российские театры. Владимир Трошин – среди шестнадцати. – Меня уже в начале учёбы ввели в спектакль по пьесе К. Симонова «Дни и ночи». Пьеса о войне. Горячая тема. Война – в зале аншлаги. Моими партнёрами на сцене были А. Грибов, В. Топорков, Д. Орлов. Мастера. Звёзды. И я – дошколёнок. – Судили строго? – По-разному. Во-всяком случае, очень жёстко. Требовательно. Смену себе готовили. Потому и серьёзно, и придирчиво, без скидок на возраст и неопытность. Но самое главное их требование: святое, священное отношение к театру. Отметалось, запрещалось всё, что могло навредить театру. Помешать сцене. Привнести в работу дурное, пошлое, непрофессиональное. – Например? – Например, категорически запрещалось сниматься в кино. За редчайшим исключением. Категорически запрещались выступления на эстраде. Табу!!! Конечно, эти железные рамки выдерживали не все. Так, из-за запрета на кино кто-то, не окончив студию, ушёл. Так случилось с однокашником моего собеседника Владимиром Дружниковым. Помните красавца Данилу-мастера из фильма А. Птушко «Каменный цветок»? Это – Дружников. Режиссёры рвали Владимира из одной картины в другую. И тогда в театре ему сказали, поставили перед фактом: «Выбирай-ка ты, дружок, один какой-нибудь кружок». Он выбрал кино. Фильмография Дружникова – более 130 фильмов. В одних – главные роли. Другие – озвучивал. Его голосом говорили французские, итальянские, американские кинозвёзды… Не потерялся… Оригинально закончилась учёба в студии МХАТ Михаила Пуговкина. Он был в этом же потоке... Приняли, закрыв глаза на то, что он без аттестата. А окончил всего-навсего три класса сельской школы. Талант! Всех покорил… Надежды выдавших ему такой аванс не оправдал. Через год все экзамены сдал на два. Отчислили. Но отсутствие документа об образовании никак не повлияло ни на карьеру, ни на судьбу артиста. Он ушёл из жизни в звании народного артиста СССР, оставив более восьмидесяти киношных, прекрасно сыгранных ролей… Извини, читатель, за это небольшое отступление, статья не о них. Но они из первого набора. Потому и вспомнила. – Но и за вами были «грешки» – эстраду не оставляли. Сходило с рук? – Нет. Получил. И крепко. Но начну чуточку издалека. В театре меня часто использовали в тех ролях, где нужно было и петь, и танцевать. А уж когда в спектакле «Двенадцатая ночь» по Шекспиру я исполнил песню шута (запел: «Поздно ночью мы вдвоём грезим и поём…» Подпеваю. Ему нравится – помнит слушатель!), так после этого режиссёры ради меня вводили в постановки эпизоды с песней, специально и стихи писали… Это было и в спектакле «За власть Советов», где моим партнёром был А. Грибов. Так было во многих других… Это небольшое отступление. Так, для информации. А теперь – за что влетело. Помните, был такой композитор Эдуард Савельевич Колмановский? Так вот, вытащил он меня как-то на эстраду. Пригласил выступить с песнями из нашумевшего тогда в Москве спектакля «Двенадцатая ночь». Для меня – кошмар. Сцена – это одно: партнёры рядом, родная сцена. А тут? Ты – сцена – зрители. Но уговорил. Вышел. А в зале Союза композиторов, там был концерт, треть зрителей – музыканты и композиторы. Фрадкин, Лепин, Островский, Богословский, Покрасс… Спел. И знаете, после этого посыпались на меня, как из рога изобилия, предложения от всех композиторов. Взять их песни. Исполнять… В общем, такова эстрадная предыстория. А тут в театре нужно было заменить ушедшего надолго болеть актёра. А исполнял он роль Ленина. А что такое роль вождя? И зарплата, и ставка актёрская – всё вверх. Спектакль «Кремлёвские куранты». И вот – сдача спектакля. Обсуждение. Станицын В. Я.: «Наконец-то у нас появился свой Ленин. Да и похож, как две капли. И сыграл хорошо. А то всё приглашали из других театров». Ливанов Б. Н.: «Конечно, мальчишка очень неплохо сыграл. Для начала. Но если пару-две репетиции провести… да… Но вот что же мы ответим партии и правительству, если они нам скажут: а что это у вас вождя мирового пролетариата играет артист, который песни на эстраде исполняет?» Все затихли. Молчание. Нарушил его Кедров М. Н.: «Ну что ж, если Борис Николаевич считает, что есть препятствия, может, отложим обсуждение этого вопроса на сегодня?» И отложили. Навсегда. Удар этот был для меня мощный. Сильный. Рассказывая, он не жалуется. Говорит обыденно, спокойно. Просто называет факты – было вот так. Об обидах – ни слова. – Наказали они вас интеллигентно, но существенно. Конечно, и больно. Но вот так же красиво, от души могли похвалить? – Я вам так скажу. Они были великие во всём. И в ту, и в другую сторону. Шёл спектакль «Дни и ночи». Закончился. А у нас за сценой было такое небольшое фойе. Все артисты собрались там. Что-то обсуждаем. Ещё не расходимся. И вдруг приходит за кулисы с огромным букетом цветов Ольга Леонардовна Книппер-Чехова. Ей тогда к 90 годам было. Подходит ко мне и говорит: «Молодой человек, знайте, что у вас есть ещё один поклонник – я». И вручает мне букет… Поразительное было поколение. Я их всегда называл «святые». – Из того, что услышала, делаю вывод: в вашей театральной судьбе было всё. И кнут, и пряник. Но как бы получается, вопреки всему вы и в кино попали? – С кино у меня история и печальная и грустная. Что-то успел. Но немного. Звали на роль Глинки в одноимённом фильме, на роль Фрунзе. Но 30 спектаклей в месяц. Ведущие роли. Как тут? (От вопроса постарался уйти.) По данным «Википедии», он снялся в 25 фильмах. Но более серьёзными можно считать роли (не главные) в «Дело было в Пенькове» (1957 год), «Битва за Москву» (1985 год), «Трагедия 20 века» (1993 год). Но зато в его арсенале много озвученных зарубежных фильмов. И много песен за кадром в отечественных лентах. Эту работу можно было делать по вечерам или ночью, или в выходной. И она не влияла на основную занятость – театр. В 1978 году к нему с нижайшей просьбой обратился кинорежиссёр Г. А. Александров. Его фильм «Весёлые ребята» выдвигали на всемирный конкурс. Снятая в 1934 году картина требовала переозвучки песен. Песен, которые прекрасно исполнил Леонид Утёсов. Трошин отказывался: «Как? При живом Леониде Осиповиче? Да ни за что!» Александров отступать не желал. Пошёл на уловку, сказав, что делает это с согласия Утёсова (что впоследствии оказалось неправдой). Но на международном конкурсе «Весёлые ребята» прошли с голосом Трошина. Именно это обеспечило фильму награду. Оказывается, и такое бывало. А Утёсов, между тем, обиделся. Он не знал. И такое было… Голосом Трошина говорят герои фильмов «Фанфан-тюльпан» и «Горбун». Герои сказочных мультфильмов – их тоже немало. Подсчитано, что в общем-то им было озвучено около ста картин. Это ли не каторжный труд? – И театр, и кино… Но ведь вашим самым большим богатством всегда был голос. Песня. И душа ваша вся была в песне… – Да, это так. И популярность бешеную мне именно песня принесла. Ведь что такое сцена? 1200 зрителей. А песня? Миллионы радиослушателей. А уж когда «Подмосковные вечера» включили на радио – известность зашкаливала. Песня пошла по миру, словно спутник, который миллион раз облетел земной шар! Её же и Ван Клиберн включил в свою программу. Запели в Италии, Франции, Бразилии… Она же стала гимном Международного молодёжного фестиваля в Москве. Биографы насчитали более 2000 песен в его исполнении. Более 700 записей на фирме «Мелодия». Его концерты в Японии и Израиле, Болгарии и США, Германии и Франции, Югославии и Чехословакии… всегда шли на бис и с аншлагом. И гвоздём программы всегда были они, «Подмосковные вечера». – В вашем репертуаре много песен, исполнявшихся Марком Бернесом. С его разрешения? – При Бернесе я не спел ни одной. Хотя его песни мне всегда очень нравились. Не пел из уважения к нему. Считал это некорректным. Мы дружили, общались. Но когда он ушёл – да. Посчитал своим долгом, чтобы продолжить жизнь песне, и в память о нём включить в репертуар. – Вы и песню Клавдии Шульженко поёте… – Это вообще моя любимая песня – «Голубка». Она у меня связана с первой любовью. С моей женой Ждановой Раисой Тимофеевной. Видели, бельё гладит? (Улыбается.) Когда встретились – всё время её напевали. И сейчас иногда поём. Вместе. Она у меня – балерина. Отслужила в Большом театре 20 лет. На пенсии. 43 года вместе. Вот такой я «ненормальный» однолюб. А уж ушла из жизни Клавдия Ивановна Шульженко – я и её песню включил в свой репертуар… На каждом концерте просят спеть, если вдруг нет в программе. Вообще зрители – удивительный народ. Иногда из зала кричат – спойте то-то. Да я ж её лет 40 назад пел. Слова забыл. Ничего, отвечают, подпоём, подскажем. И начинают первые. Значит, запала людям в душу. Жива. И идёт рядом, как спутник жизни. А сегодня что поют? Примитивные песенки. Порой слушать – одно раздражение. И песни, и исполнение – без уважения к зрителю. Дожили… – В театре спокойно переживали вашу песенную популярность? – По-разному. Но знаете, какая-то то ли ревность, то ли зависть присутствовали. И это отражалось на моей бытовой стороне жизни. – С чего такой вывод? – Получалось, все бонусы меня стороной обходили. Я девять лет прожил в общежитии. Девять лет. Кому-то – квартиры. Потом – расширение. Потом – улучшение. А мне – общежитие. Правда, ходить и «выбивать» по месткомам – не ходил. Не просил. И как-то звонит мне под Новый год администратор: «Кажется, ты хотя бы о телефонной будке мечтаешь? Квартира вот освободилась. Но предупреждаю: от неё уже четверо наших артистов отказались. Почему? Печное отопление. Угловая. Говорят, холодная, стены промерзают. Но ты-то у нас парень деревенский. Тебя это не испугает. Давай, думай…» Я с восторгом вцепился. И ремонтировал. И утеплял. И девять лет ещё прожил там. Всё вынес. Пережил. А уж когда женился и ребёнок родился, и мать к себе перевёз – в эту въехал. Это уж когда было? Когда известность о-го-го! Моссовет выделил. Не театр. (Квартира в высотке на Ленинском проспекте. Три небольшие комнатки. Стандарт. Это сегодняшние «звёзды» занимают особняки. С прислугой.) – Обидно, что всё сам? – Нет. Никогда я себя не жалел. И не жалею. Почему? Да потому, что с детства знал – надейся только на себя… Будь самостоятельным. И приучил себя к этой мысли… – Да вижу я вашу самостоятельность – весь угол завален! (В углу кучей лежат кабачки, тыквы…) – Да, и это есть! И ещё посмотрите! (Открывает встроенный узкий шкаф. Доверху забит банками: соленья, лечо, соки.) Да, есть недалеко от Москвы, километров 315, в деревушке домик-развалюшка. Наше гнёздышко. Старенький. И вот мы с моей балериной там всё лето. На маленьком огородике. – А если с молотком?.. – Всё сам. И двор сделал, и калитку, и ворота. А уж сын – тот вообще всё умеет. И по дому, и по хозяйству… Это мой жизненный принцип: всю жизнь расчёт только на себя. Нет, конечно, если вдруг упадут какие-то блага, свалятся – спасибо, спасибо, спасибо, но не случается. …Что с нами происходит с возрастом? Мы слабеем. Теряется психологическая уверенность в себе. Прочность духа слабеет. И не сумеешь внушить себе: это только ты, только твои мозги, только твои руки есть твоя сила, твоё спасение – пропал человек. – Тяжело уходили из театра? – Сорок два года отслужил театру. Пришёл Олег Ефремов. Был это 1970 год. Возродить МХАТ. Начались реформы. Перестановки. И это ведь лет 17 продолжалось. Он и «Современник» из МХАТа не сделал, но и театр не поднял – развалил. На две части. А лихорадило, знаете, как коллектив? Не рассказать. А я, что я? Развернулся и ушёл. Остался с песней. И то, что было моим хобби, стало основной профессией. – Но не все же смогли уйти? – А это уже трагедия. Целый ряд моих товарищей, будучи в униженном положении, остались. Хоть в массовке, хоть «кушать подано» – лишь бы при зарплате. Неважно какой. Хоть народный, хоть заслуженный… А месткомов-то уже нет. И парткомов – тоже. Трагедия, да ещё какая!!! А за спиной многих – десятки лет славы, известности… – Вот эти листки, что это? – Я их взял в работу. Один композитор предложил мне целую серию своих песен. (Полки завалены кассетами.) Буду прослушивать… Вот кручусь сегодня в этом русле. На одной из книжных полок стоит бюст Ф. И. Шаляпина. И, приглядевшись повнимательнее, нашла сходство. Как же хозяин дома похож на «великий бас». – Вам никогда не говорили, что вы похожи (показываю на бюст)? – Как же, говорили. Особенно когда у меня ещё шевелюра была – теперь видите… Шаляпин, знаете, Бог для меня. И если во МХАТе я встретил гениев. Великих тружеников. Видел их в работе. В театре. А в музыке для меня гений – это он, Фёдор Иванович Шаляпин. И я вам открою свой секрет, что связывает меня с ним. Когда мне было в жизни очень тяжело… Безденежье. Мать же не могла помогать. Стипендия – крохи. Я и дворником подрабатывал. И пожарником. Чтобы выжить. Иногда такой край подходил – хоть вешайся. Приходил домой. Заводил патефон. Был у меня патефон и полный набор пластинок – песни Фёдора Ивановича. Скупал везде, где только мог. Ложился. Закрывал глаза – и слушал. Проходил час… и всё уходило. Какая-то сила вселялась в меня. Снова становился сильным. Уверенным. И жил дальше. Вот что для меня Фёдор Иванович Шаляпин. Поощрять в себе, культивировать слюнтяйство – нельзя. Виноватых вычислять на стороне – нельзя. В себе копайся… – Вернёмся к истокам, к родине. Ездите? – Знаете, в 17 лет покинул. Вся жизнь в Москве. Но всё сердце – там. Всё моё существо, нутро, все тончайшие парфюмы моей души – на Урале. И ничего не могу с этим поделать. Загадка природы. Каждый год, а то и по нескольку раз в год я лечу туда. Эти горы, просторы – всё моё… (Обращается к группе, оглядывает каждого.) …Как я понимаю, мы уже заканчиваем беседу? Так вот, я не могу не сказать доброе слово сибирякам. Был в вашем городе на гастролях с театром. (Я помню эти гастроли. Брала у него интервью. Говорили не о нём – о предстоящих гастролях и репертуаре.) …Я люблю вас. Люблю Сибирь. И отношусь к ней, как к родной сестре УРАЛА. И сибиряки, и уральцы – прочные люди. И желаю вам сохранить эту прочность! А потом хозяева пригласили нас к столу. Пили чай. Угощались соленьями. Хозяева рассказывали о секретах своих заготовок. Как, чего и сколько добавить, чтобы было… Уральцы и сибиряки прощались как добрые друзья. А уж получилась ли беседа – судить тебе, читатель.
|
