НА КАЛЕНДАРЕ
ЧТО ЛЮДИ ЧИТАЮТ?
2024-10-23-01-39-28
Современники прозаика, драматурга и критика Юрия Тынянова говорили о нем как о мастере устного рассказа и актерской пародии. Литературовед и писатель творил в первой половине XX века, обращаясь в своих сочинениях к биографиям знаменитых авторов прошлых...
2024-10-30-02-03-53
Неподалеку раздался хриплый, с привыванием, лай. Старик глянул в ту сторону и увидел женщину, которая так быи прошла мимо прогулочным шагом, да собака неизвестной породы покусилась на белку. Длинный поводок вытягивалсяв струну, дергал ее то влево, то вправо. Короткошерстый белого окраса пес то совался...
2024-11-01-01-56-40
Виктор Антонович Родя, ветеран комсомола и БАМа рассказал, что для него значит время комсомола. Оказывается, оно было самым запоминающимся в жизни!
2024-10-22-05-40-03
Подобные отказы не проходят бесследно, за них наказывают. По-своему. Как могут, используя власть. Об этом случае Бондарчук рассказал в одном из интервью спустя годы: «Звонок от А. А. Гречко. Тогда-то и тогда-то к 17:20 ко мне в кабинет с фильмом. Собрал генералитет. Полный кабинет. Началась проработка....
2024-10-30-05-22-30
Разговор о Лаврентии Берии, родившемся 125 лет назад, в марте 1899-го, выходит за рамки прошедшего юбилея.

Русский характер

04 Декабря 2012 г.

alt

Пусть простит меня читатель за такое заглавие: не мог иначе назвать свой очерк о человеке, который оказался невымышленным персонажем рассказа «Русский характер» Алексея Николаевича Толстого.

 

В Иркутске он был почётным пионером средней школы № 62. О нём услышал из разговора ветеранов Великой Отечественной войны. Полковник запаса Тарасов сказал тогда мне: «У Ивана Михайловича Лапшина интереснейшая биография. Сам Алексей Толстой на фронте им интересовался».

Вот и вспомнились строки из «Русского характера»: «...У «Тигра» изо всех щелей повалил дым, - пламя как рванётся из него на сто метров вверх.... Экипаж и полез через запасной люк... Ванька Лапшин из пулемёта повёл, - они и лежат, ногами дрыгаются...»

Я бывал в скромной квартире Ивана Михайловича. На стене портрет мужчины в морской форме с орденом Славы на груди, кто-то из иркутских художников выполнил его в масле. Сам ветеран улыбался: «Что, трудно узнать?» Иван Михайлович сидел за столом в ожидании разговора, а заговорил сам негромко, словно боясь вспугнуть кого-то своими воспоминаниями: «Вся моя нехитрая жизнь перед глазами стояла, когда шагал по Красной площади на Параде Победы. Вот, думал, Иван, и дождалась тебя твоя Александра Тихоновна. Не все мы вернулись. Пять лет войны скольких моих товарищей унесли! И печатаем мы шаги под кремлёвскими стенами, а из глаз катятся слёзы, их не стесняются, потому что в каждой солдатской слезе память по фронтовому другу.

Впервые со своей Александрой Тихоновной я встретился задолго до войны в Иркутске. Сам-то родом я горьковский (ныне Нижний Новгород), приехал в Сибирь к дяде своему, Василию Семёновичу Неустроеву. Я всё мечтал моряком стать, а дядя в Иркутском пароходстве работал. Устроил меня матросом в РЭБ флота. Ангара не море, но и Волга обжитая меня не привлекала. Ходил на пароходах кочегаром, на комсомольской работе поспевал. Комсомол-то и помог мне образование получить, техникум закончить, а когда меня избрали в члены бюро Свердловского райкома комсомола — узнал, что шефствует иркутская организация над военными моряками Тихоокеанского флота. Вот тут-то моё сердечко и «заболело». Написал заявление, хотя уже женатым был, но со своей Александрой Тихоновной договорился, что если получатся в моей судьбе изменения — после вызову её на Дальний Восток.

Службу начал на торпедном катере, а с женой встретиться не удалось до самого сорок пятого года.

Боевое крещение мы, моряки, получили под Москвой, и много чёрных бушлатов осталось на белом снегу. Пришлось командованию остаток нашей бригады включить в состав 7-й гвардейской дивизии.

Вот так началась моя война в сорок первом.

Моей Александре Тихоновне много горя пришлось хлебнуть: четыре раза приходила похоронка в её дом. Четыре раза, становясь вдовой, оплакивала ночами своего Ваню. Долго потом не верила моим письмам, написанным из госпиталей, сверяла даты, ведь на войне больше смерти и горя, чем жизни и радости.

Первая похоронка домой ушла, когда пролежал двое суток на поле боя наполовину засыпанный землёй и оглушенный. Разыскала меня трофейная группа. Солдаты, говорят, меня в госпиталь испуганные доставили: раненых санитары уже давно подобрали. Ротный после боя отправил извещение моей Тихоновне: сам видел, как в пулемётное гнездо снаряд попал. Только жив я, живой! Осталась после того боя братская могила, но избежал я её.

А потом ранение за ранением. Повоюешь с недельку-- и в госпиталь. Я гвардейской роты был парторгом, так что прежде чем человека под пули отправить, сам первым в атаку встаёшь.

Поднимались мы в атаки с огромной ненавистью к фашистам, мстили за сожжённые города и сёла, за поругание женщин, за убитых детей и стариков. Остановить нас было невозможно.

Видел я, как совершил подвиг Александр Матросов. Над телом его собрали парторгов всех рот. Дзот ещё дышал жаром. «Вот пример, достойный подражания!» - воскликнул командующий. Не думал Саша, что станет Героем Советского Союза, потому что в атаки мы ходили не за орденами и медалями. Мёртвому они ни к чему: всё для живых. Каждая наша атака приближала час победы, час расплаты с Гитлером, оторвавшим нас от мирного труда, от наших семей и наших любимых. А бои шли жестокие. Смерть так и бродилав наших рядах. (В это время Лапшин служил в 7- гвардейской дивизии, которая входила в состав 5-го корпуса Афанасия Павлентьевича Белобородова и вела бои на Великолукском направлении, где была зажата немецкая группировка. К Белобородову часто наведывался представитель Ставки Георгий Константинович Жуков. Он и стал свидетелем подвига Александра Матросова, который служил в одном из взводов 5-го корпуса. Авторское.)

Занимали как-то мы траншею. Конечно, без рукопашной не обойдётся. Одного фрица прикладом, другого кулаком, а тут враз трое навалились. Отскочил в сторону, выхватил гранату, а тут меня в руку что-то ударило, даже в глазах потемнело. Сколько сил хватило бросил гранату. Рванула она совсем рядом. Очнулся, бой далеко впереди гремит... Домой ещё одна похоронка полетела...»

Из соседней комнаты вошла незаметко Александра Тихоновна, прислонилась к стене, вслушалась в рассказ мужа, достала из кармана передника пачку папирос, чиркнула спичкой. Лапшин замолчал, посмотрел на жену. Залетела словно мотылёк внучка Светланка, защебетала, но сразу замолчала, увидав задумчивое лицо бабушки.

Иван Михайлович достал из старенькой шкатулки бумаги и протянул их мне. Это были похоронки.

--Чёрные это были дни, - Александра Тихоновна выстерла глаза уголком передника, - но какая наступала радость-- голосишь от небывалого счастья, когда после похоронки от Ванюши моего весточка приходила! А раз прибежали соседи, несут газету «Правда», а в ней заметка «Неравная схватка», читай, говорят, про твоего тут пишут. Читаю «Калининский фронт, 25 мая. Спецкор ТАСС»

Рассказ продолжил Лапшин: «Четверо нас было. Тёзка мой Зайцев и два казаха, Туржанов и Тжунусов. Сидели мы в траншее, как обычно, на фронте между атаками шла мирная беседа, кто-то вспоминал, как с любимой познакомился, а Джунусов, как в кружке юннатском был, май месяц шёл, сады у них в Казахстане цвели, он совсем молоденький на фронт попал. Вдруг Зайцев прижал палец к губам: «Ша, ребята». Прислушались, говор какой-то, шуршание. Выглянули из траншеи, видим, фрицы ползут. Много. Когда они поднялись в рост, мы открыли огонь. Гитлеровцы отхлынули было назад, но потом короткими перебежками и ползком продолжали двигаться к траншее. Вышли у нас пулемётные ленты. С метров сорока фашисты забросали гранатами. Сначала ранило Зайцева, а после каждый по осколку получил. Окружили нас фрицы. Смотрю на Зайцева несколько навалилось. Прикладами бьют, но побежать нет возможности, сами отмахиваемся, такая свалка идёт, света белого не видим. Дерёмся, пока живы, со второй линии подмогу подбросят-- знаем. Зайцев вырвался из свалки, отбежал по траншее и бросил в наседавших гранату. Троих фрицев сразу убило. Тут они давай из окопа выскакивать, а нам ребята на подмогу бегут. Видок у нас не ахти какой, но ничего. По молодости на улице, когда стенка на стенку бились, похуже бывало доставалось.

Такие фронтовые стычки сплошь и рядом были. Не только у нас. В газетах часто писали, что бесстрашные мы, смерти не боимся. Немного не так всё это. Люди мы, живые мы, а каждый человек мечтает как можно дольше прожить. Только, какая она, жизнь будет, если с тобой обращаться станут, как со скотиной, если враг захватит твою землю, жену твою при тебе осквернит, а ты знать будешь, что струсил когда-то, ради уже не жизни, а существования своего. А в каждой большой беде или человек ломается или борется, а моменты слабости у каждого минутные бывают.

Поручили мне с Василием Богдановым взорвать ночью дзот, что мешал нашему батальону взять высоту западнее города Ново-Сокольники. Долго ползли мы в мескхалатах по снегу. Холодно. Когда добрались — совсем окоченели. Часовой согнувшись ходит, намотал на себя платков женских, как чучело. И смешно, и жалко, и ненависть страшная, когда знаешь, что греется под шалями русских матерей. Выбрали момент-- и к нему. Я ножом замахнулся, а он повернулся ко мне лицом. Честное слово, не по себе стало. Ещё бы секунда и закричал фриц. Тут Василий ему кулаком что было силы и вдарил. Фашиста, как ветром сдуло. Взорвали мы дзот».

Я открыл книгу Алексея Толстого «Рассказы Ивана Сударева», посмотрел на супругов и прочёл: «На войне, вертясь постоянно около смерти, люди делаются лучше, всякая шелуха с них слезает, как нездоровая кожа после солнечного ожога, и остаётся в человеке — ядро».

Иван Михайлович улыбался добрым русским лицом. «Поправлял рукой седые волосы (я заметил, он это делал, когда волновался) и заговорил: «Была такая встреча. Когда в одном из боёв пришлось отбить из своего пулемёта одиннадцать атак и уложить 132 гитлеровца, стали ходить по Калининскому фронту легенды про Ваньку Лапшина. Я в то время сильное ранение в голову получил, пуля каску пробила, чудом уцелел. Кровь глаза заливает, а они прут, я стреляю, а сам их крою в три бога мать, по-морскому.

Тут ребята анекдоты про меня и сложили.

Вызывает меня к себе командир батальона Тайгунов. Доложил честь по чести, дескать, старшина Иван Лапшин прибыл по вашему приказанию, а в землянке человек какой-то сидел. Майор кивнул головой: «С тобой, Лапшин, писатель говорить будет».

Тот посмотрел на меня: «Так вот ты какой, Иван Лапшин-пулемётчик. Слышал о тебе много, увидеть захотелось. Пишу я рассказ о русском человеке, так можно вашу фамилию упомянуть?» Я говорю, мол, дело ваше, если так понадобилось.

Позднее пришла мне на фронт небольшая книжка в посылке «Русский характер», а на обложке надпись: «Гвардейцу Лапшину Ивану от писателя А. Толстого».

Иван Михайлович Лапшин был кавалером ордена Славы и восьми правительственных наград, мичман в отставке до последних дней проживал в Иркутске. Последнее время жил один на улице Лермонтова по соседству с моими родственниками. Так что часто приходилось встречаться. Пенсионер всегда был бодр, его характер не давал ему покоя, работал слесарем до семидесяти лет и занимался большой общественной работой в Совете ветеранов Великой Отечественной войны Свердловского района г. Иркутска.

Олег Суханов, член Союза журналистов России

  • Расскажите об этом своим друзьям!