Когда поет далекий друг |
02 Сентября 2016 г. |
105 лет назад, 8 октября (25 сентября по старому стилю) родился Марк Бернес. Раньше многие его почитатели, ориентируясь на ошибочные данные энциклопедий, праздновали день рождения Марка Наумовича 21 сентября. Впрочем, в том нет ничего плохого, юбилей такого человека не грех и дважды отметить. Русские классики «гуляют», разбившись на пары. Пушкин — Лермонтов, Маяковский — Есенин, Мандельштам — Пастернак появляются на нашем небосводе, как Солнце и Луна, — если один скрывается с глаз, значит, другой выходит на свет, точнее, озаряет своим светом поднебесное пространство. Так и в советской эстрадной истории — сила и подлинность дарования звезды поверяются чуть запаздывающим, будто неловким сиянием вечного спутника. Говорим, например: «Утесов», держим в уме: «Бернес». Много ли между ними общего? Черноморский балагур-экстраверт положил начало национальному шоу-бизнесу, стал непревзойденным премьером и конферансье — как в составе собственной джаз-банды, так и в масштабах всей отечественной эстрады. Сын нежинского старьевщика, степной харьковский волк, ироничный столичный денди, открыл лирическую глубину песни-исповеди, оставшись недосягаемым кумиром для благодарных наследников — Визбора и Высоцкого, Галича и Окуджавы, Мулермана и Кобзона. Сегодня Бернес светит немногим, а прежде было наоборот: задушевного Марка (в переводе с латыни — «увядающий») осыпали цветами и дамы, и мужчины. «Я люблю тебя, жизнь» хором подпевали стадионы. «Враги сожгли родную хату» слушали стоя (люди знали: Бернес воскресил неугодный властям шедевр 1946 года). Надчеловеческим чутьем он угадывал, чего ждут граждане, кого хотят слышать, и упорно, по чуть-чуть, извлекал песенный образ — из разговоров с друзьями, бессонных ночей наедине с магнитофоном и стихотворными сборниками безвестных порой поэтов. Как же все начиналось? Готовясь сыграть эпизодическую роль в «Человеке с ружьем», актер массовки бывшего Театра Корша Марк Нейман перерыл архив Музея революции в поисках «свойского парня». Увидал фото вихрастого моряка, перепоясанного пулеметными лентами. Ничего себе! А, впрочем, жидковато: нацепил пару маузеров, на всякий случай прихватил гармонь. Пистолеты у будущей звезды постановщик Сергей Юткевич отобрал, а инструмент похвалил, попросил что-нибудь спеть. Выслушав, отверг — за день до съемок роль похудела на глазах. Уже смеркалось, когда актер вломился в квартиру второго режиссера, Павла Арманда, любившего на досуге побренчать на рояле, и за одну ночь добыл себе песню, судьбу и имя: Марк Бернес. Шел 1938-й год. В решении образа озорного балтийца видны две руки — режиссерская и актерская. «Тучи над городом встали», — напевает голос за кадром. Оказывается, в казарме Путиловского завода братишка в тельняшке смазывает затвор винтовки. Лукаво, будто вальсируя, разминает мелодический рисунок то в сказовой, то в лирической интонации, а завладев вниманием Человека с ружьем, выдает стилизацию а-ля романс и конферансит: «Могу Вам, папаша, слова на память записать!» Подмигнув в сторону блистательно отсутствующего оркестра, продолжает делиться сокровенным в разговорной манере, взвизгивая с пародийным бабьим выдохом: «Прихади-жа друг-мой милай, пацалуй миня-да в уста!»... Спустя год в «Истребителях» Эдуарда Пенцлина поющего артиста уже ждали на главную роль. Песня «В далекий край товарищ улетает» обессмертила картину, которая, правда, так и осталась в тени музицирующего красавца-офицера. Итак, к 28 годам Бернес добился взаимности у неприступной дамы пик — личной лирической темы. И каждой композицией доказывал, что лишь он — ее единственный преданный Орфей. Тогда же, в 39-м, увел «Спят курганы темные» из-под носа исполнившего их в «Большой жизни» Лаврентия Масохи. По-рыцарски сдержанно поделился со страной «Темной ночью» и «Шаландами, полными кефали» (в «Двух бойцах» того же Леонида Лукова). Какая из песен больше сделала для нашей Победы — про душу солдата или та, что «за всю Одессу»? Их вклад сравним со «Вставай, страна огромная!» и «Синим платочком». В 1943-м Марк Бернес дал свой первый концерт на сцене свердловского Дома офицеров. Как знал, провидец: главные роли на экране для него закончились, а большая жизнь в искусстве только начиналась. Был ли Бернес наследником королей городского романса или же безбожно с этим жанром флиртовал? Скорее, второе. Подобно упорному мореходу, твердой рукой он прокладывал курс сквозь эту усмиренную, но все еще пенящуюся у рифов пучину, мимо вечно молодых «Эх, Андрюш», живущих без печали, и «Сашек», что помнят «наши встрэчи». Орфей был осторожен, разборчив, придирчив и с первых же шагов по крупицам собирал каждый сценический образ. Ссылался на примеры поющих корифеев дореволюционной сцены — Давыдова и Варламова; потом ценил шансон Азнавура, Бреля и Беко, но дом свой строил сам и обживал — как съемочную площадку — сантиметр за сантиметром. Из более чем 80 песен половина написана с его деятельным участием или под личным тоталитарным давлением — на заказ. Сверхпопулярный Бернес ни разу не почивал на лаврах, а ежедневно творил из поэтов — песенников (Ваншенкин, Долматовский, Евтушенко), а из мелодистов (Колмановский, Эшпай, Блантер) — музыкальных драматургов. При этом сам не знал нот, с большим трудом запоминал мелодии (за всю жизнь спел «с листа» лишь «Темную ночь» и последних своих «Журавлей»). Иными словами, трудился нутром, был не сердцеедом, а сердцеиспытателем. Больше верил в мизер, чем в сильную карту, легко идущую в руки, — ему и платили по двенадцать с полтиной за концерт как «мастеру разговорного жанра». Он же тщательно подбирал не только слова, аккорды, но и костюмы, любил зазвать гостей, устроить так, чтоб стол ломился. Завистливые коллеги ворчали про нелегкий характер маэстро, но тут же оговаривались: прежде всего он беспощадно требователен к себе. Бернес был рожден не сиять, а приручать таланты и слушателей. Смутно переживая этот факт, недоброжелатели обзывали любимца публики «микрофонным шептуном». На самом деле тут-то и открывался гений тембра, наш задушевный спутник, великий артист, лично равный каждой своей песне, не больше и не меньше. Феномен Марка Наумовича — сокровенное размышление вслух, но на людях, нечеловеческая проницательность и отзывчивость, острое понимание того, что нужно расслышать в самой бескрайней стране. Все перечисленное подразумевает безупречный вкус к деталям (в уместности звучания которых, как замечал Тургенев, раскрывается талант художника). В песнях Бернеса — гул марширующих полков и тишина перед атакой, скорбь у родного пепелища и весенний рассвет, мощная подача от первого лица («Я по свету немало хаживал», «Тут ничего бы не стояло, когда бы не было меня») и неожиданный речитатив, расширяющий образ настоящего времени, отражающий хронотоп в звучании каждого конкретного произведения. Нередко, перекрестившись перед концертом, он исполнял первый куплет за кулисами и вместе с заново освоенной мелодией шел на свет — в переполненный зал. Плох артист, не умеющий придать своим природным недостаткам незабываемый шарм. И тут дела у Бернеса обстояли как у безголосой толпы: ни безупречного слуха, ни сценической школы. В молодости его игнорировали с первого взгляда, со второго — любили всерьез и навсегда. На пике славы не узнавали на улице, но расступались в фойе. Утесовское «песне отдал все сполна» — это и про него, только он бы так не выразился. Просто подходил к микрофону и объявлял: «Я расскажу вам песню...»
Тэги: |
|