Как товарищ Сталин спас меня от репрессий |
28 Февраля 2014 г. | ||
К директору! 1952 год. Я заканчивал десятый класс средней школы. Шла контрольная по русскому. Открылась дверь, ворвалась тётя Паша, школьный завхоз, главный борец с нарушениями порядка всех видов. – Кошелев, собери портфель и быстро со мной к директору! Не слишком быстро собирая портфель и выкладывая из него на всякий случай все предметы, к урокам не относящиеся, я перебирал в уме свои проступки за последнее время. («Был бы человек – вина найдётся» – этот постулат я понимал.) Кроме спортзала, я не был на чём-то пойман, а за спортзал к директору, да ещё с урока, да ещё под конвоем – эта «высшая мера» была бы явно перебором. С портфелем в одной руке, с раскрытым дневником в другой я переступил порог самого страшного в школе кабинета. – Здравствуйте, Николай Алексеевич! – Подойди. Поставь портфель. Дай дневник. Протягивая дневник, я увидел: на столе лежит моя книга «Грозная дружина» Лидии Чарской... Судьба писательницы и её книг
Родившись в 1875 году в Царском Селе под Петербургом она 1901 году опубликовала журнале «Задушевное слово» свою первую повесть «Записки институтки». Повесть имела прямо-таки ошеломляющий успех, особенно среди юных читательниц, и уже на следующий год вышла отдельной книгой. До 1918 года Лидия Алексеевна Чарская написала около 80 книг: 20 романов, повести, рассказы, сказки, стихи для детей и взрослых. Лида рано лишилась матери. Детские годы провела на Кавказе с отцом-военным. Не поладив с мачехой, убежала в цыганский табор. Вернулась домой, когда её там обобрали. В 1896 году с отличием окончила Павловский институт благородных девиц. В дневнике, который Лидия вела с 10 лет, этот институт назван тюрьмой. Вышла замуж за офицера, вскоре развелась с ним. Уехав по делам службы куда-то в Сибирь, он там затерялся. Сын погиб в Гражданскую войну. Выступая с ранней юности в любительский спектаклях, она проучилась два года на театрально-драматических курсах, стала актрисой столичного Александринского театра, где работала до 1924 года, играя характерные роли в спектаклях по пьесам Островского, Чехова, Гоголя. Всё свободное от сцены время Лидия Алексеевна отдавала литературе. Вдохновлённая успехом первой повести, она выпускала по одной, а то и по две книжки ежегодно. Популярность писательницы лавинно нарастала. Вот перечень основных её произведений: «Княжна Джаваха», «Люда Влассовская», «Вторая Нина», «Джаваховское гнездо», «За что? Моя повесть о самой себе», «Большой Джон», «Лесовичка», «Газават. Тридцать лет борьбы горцев за свободу», «Паж цесаревны», «Записки сиротки», «Синие тучки», «Биго-джан. Приключения кавказского мальчика»... Она писала и рассказы, и романы. Для детей: «Евфимья Старицкая», «Грозная дружина». Для взрослых: «Как любят женщины», «Виновная, но...» Её сборник «Голубая весна» выдержал пять изданий. Пересказывала романтические легенды Кавказа: «Вечера княжны Джавахи», «Сказания старой Барбалэ». В 1910 году повести писательницы появились сразу на всех основных европейских языках – английском, немецком, французском. В 1918 году был закрыт ряд «реакционных» периодических изданий, в том числе журнал «Задушевное слово», который не успел допечатать последнюю повесть своего основного автора «Мотылёк». Затем произведения Лидии Чарской специальным постановлением наркома просвещения товарища Луначарского были запрещены и изъяты из библиотек. Как и что? Нет, она была весьма демократична и, по словам советского литературного критика В. Шкловского, сочувствовала революции. Но уж слишком популярна была эта писательница, в чьих книгах рассказывалось детям о царских временах, когда, получается, тоже были герои. Вот что написала о творчестве Лидии Алексеевны Чарской поэтесса Юлия Друнина: «Есть, по-видимому, в Чарской, в её восторженных юных героинях нечто такое – светлое, благородное, чистое, что... воспитывает самые высокие понятия о дружбе, верности и чести... В сорок первом в военкомат меня привёл не только Павел Корчагин, но и княжна Джаваха». Мое приобщение к злоключениям Чарской Моя мать, выметенная из рязанской деревеньки голодом конца 1920-х годов (в семье пятеро детей, бабушка умерла от тифа, деда убили, насколько я понимаю, продотрядовцы), служила горничной в семье немецкого инженера, осевшего в Иванове «иностранного спеца». У матери остались хорошие отношения с этой семьей (непосредственно перед войной инженера, соответственно, арестовали – на всякий случай и навсегда...). И вот после окончания мною девятого класса с похвальной грамотой, мать купила у этих немцев три роскошных, богато иллюстрированных книги дореволюционного издания, одна из которых повесть Лидии «Грозная дружина» – про поход Ермака на широком фоне эпохи Ивана Грозного с сочувствием к репрессированным и если не оправданием, то объяснением борьбы царя с боярами и жестоких массовых репрессий. Так вот, когда мы в классе тщательно прорабатывали доклад первого секретаря Ленинградского обкома – он же попутно – секретарь ЦК и член Политбюро ВКП(б) А. А. Жданова «О журналах «Звезда» и «Ленинград», – я принёс книгу про Ермака и подошёл к своей любимой учительнице литературы – наедине, со смущением: насчёт Чарской – хотелось бы уточнить, что у неё неправильно? Почему в докладе Жданова упоминалось, что «на книгах Чарской воспиталось целое поколение слащавых дур». А мне комсомольцу и отличнику они очень нравятся? Диалог у директора Учительница попросила дать ей книгу почитать, а потом мы поговорим. Разговор не состоялся, но состоялось другое – то, с чего я начал свои воспоминания. Через несколько дней меня вызвали с урока к директору. Никак не связывая между собой два события и не будучи в состоянии вспомнить что-нибудь этакое новенькое, за что меня могли вызвать на ковёр, – я переступил ужасный для всех школьников порог с чувством соответствующим. За столом восседал директор. Как учителя истории, я нашего Хаммурапи совсем не боялся, поскольку предмет этот был среди моих любимых. Исторические романы я глотал и, отвечая на уроке, часто выходил далеко за рамки того, что содержалось в учебнике или излагалось учителем. Однажды на показательном уроке, который проверяла высокая комиссия из гороно, меня «случайно» вызвали отвечать про Англо-бурскую войну. Я не только рассказал о причинах и ходе боевых действий, но и перечислил новации этой, одной из первых явно империалистических войн за передел мира. Но директор и учитель, это две большие разницы. Итак, на столе у директора лежала моя «Грозная дружина». Ух, ты... «Дай дневник» – вступление ординарное. Директор, не взглянув на дневник, повернулся и протянул его человеку, которого до того я абсолютно – ну совершенно! – не заметил. Это ж надо уметь так сидеть и такому быть! Нет, он не был спрятан или покрашен в невидимый цвет, но... Став видимым, человек приостановил взгляд на развёрнутых страницах, потом стал листать дневник с конца до начала. И это – при полном и всеобщем молчании: гость изучал дневник, я изучал пол, стены и потолок, директор изучал меня – двое сидели, один стоял. Первый звук, какое-то междометие, вырвался у мистера икс – естественно, остальные сразу глянули на него. Тот держал дневник, уставившись на супер-обложку из плотной глянцевой бумаги, где был карандашный, но во всём цветном великолепии портрет генералиссимуса Сталина в три четверти оборота. Как весь советский народ (почти весь...), я любил товарища Сталина вообще и любил его рисовать – в частности. Для этого – для быть нарисованным – великий вождь всех народов очень даже подходил: усы, шевелюра, трубка, мудрый взгляд – дай Бог каждому! Эх, если б ещё на коне с шашкой подвысь! Да некогда ему на коне скакать, у него окно в Кремле до утра светится... Когда истирался, замусоливался Сталин на одной обложке дневника, я рисовал другого на другой. Ну и, похоже, спас тогда меня Иосиф Виссарионович, дорогой товарищ Сталин от неприятностей, которые могли быть немалыми, далеко выходящими за рамки вызова родителей в школу: их с сыном могли вызвать и сопроводить совсем в другое место. Повторяю: у Жданова про изъятие книг Чарской не упоминалось, но что мне и родителям светит статья за приобретение, хранение, чтение и распространение запрещённой литературы, я представлял: в те времена продвинутые советские школьники не были уж совсем-то лаптями, лохами. Вот впечатавшийся в память диалог с незнакомцем в кабинете директора: – Откуда книга? – Купил на рынке вместе с собранием сочинений Гоголя. (Этого не было, но могло быть: продуктовый рынок с барахолкой находился менее чем в 10 минутах ходьбы от нашего дома, и мой Гоголь в дешёвейшем, в бумажных обложках издании «Земля и фабрика» – для тянущихся к культуре крестьян и рабочих! – был с того рынка.) – Когда? – С месяц назад (Гоголя я купил именно тогда). – Откуда деньги? – Родители давали на кино и мороженое. Я помогаю им торговать на рынке рассадой помидоров. (Правда абсолютная, торговля такая разрешалась, квитанции за место у нас всегда дома хранились.) – Кому давал книгу читать? – Никому, сам ещё не дочитал! Я такие дорогие книги с картинками вообще никому не даю и не показываю, чтобы не просили, а то порвут. (Враньё чистой воды, но мгновенно не проверить.) – А ещё какие книги прячешь? – «Таинственный остров» Жюль Верна... «Зверобой» Купера, «Всадник без головы»... (Я лгал, но эти книги тогда были столь популярны и редки, что их в библиотеках на руки не выдавали, только в читальных залах.) – Что в книге понравилось? – Как смелая дружина Ермака освобождала угнетённый народ Сибири от татаро-монгольского ига и как Иван Грозный укреплял русское государство, уничтожая бояр-раскольников. Очень и очень внимательно глянул в мои правдивые, честные, преданные любимой партии глаза смотритель школьных дневников. Ну, взгляд... Конечно, лучше бы лампу с концентратором на меня при этом направить, оно бы ему привычнее, но не оказалось такой спецлампы под рукой. Что дальше было в кабинете, я не мог потом вспомнить в деталях: туман. Вышел с портфелем, но без книг и без дневника (их мне потом передала учительница литературы – молча и отведя взгляд). Понимая, представитель какого ведомства беседовал со мной у директора, я много лет не рассказывал о той беседе – ни друзьям, ни родителям.
Тэги: |
|