«Чекан души» |
27 Января 2012 г. |
Кстати иль не кстати мудрые слова Платона вспомнились: «Ты Сократ прекрасно спрашиваешь, а тем, кто хорошо спрашивает, и отвечать приятно»… И загоревала я! А кто мне отвечать будет? И спрашивать не у кого… В 2006 году простилась семья Рязановых с Алексеем Николаевичем. А какую жизнь он прожил яркую, интересную! Пробороздил моря-океаны самые жаркие-тропические и ледяные-арктические. Выучился на капитана дальнего плавания – мечту свою, взлелеянную ещё в детстве, осуществил. А родился-то в самой глубинке Забайкальской – в Сретенске, в 1927 году, где ни с правой, ни с левой стороны морей не было и не предвиделось. И в роду мореманы не упоминались. Бунтарями, ссыльными были, солдатами, землепашцами. Прииски открывали. Жадны были до жизни и трудностей не боялись. Откровения из старого блокнота …Перебирая бумаги, оставшиеся от отца, дочь Наталья нашла отрывки записей в одном из блокнотов, где Алексей Николаевич оставил хоть и не очень щедрые, но спасибо и на том, пометки. «Исполнилось мне 79 лет и только сейчас стали известны некоторые факты моей «загадочной» родословной. Сопоставил я исторические байки, кое-какие прижизненные воспоминания моего дедушки и узнал, что корни мои по линии отца уходят к польским политическим ссыльным, оказавшимся на каторжных работах после подавления вооружённого восстания под руководством Костюшко Григоровича за восстановление демократического строя в Польше и в России после распада Речи Посполитой. Не буду в подробностях приводить эти факты. Они достаточно хорошо известны. Много поляков работало на строительстве Кругобайкальской железной дороги. В 1883 году подняли они вооружённое восстание. Подавлен бунт был. Четырёх руководителей приговорили к смертной казни. Среди них был и мой прадед. Осталось в ту пору у него трое детей. Друг закадычный, Кашпер, забрал каторжанских сирот, увёз из Иркутска подальше, в самую глубинку Забайкальскую от греха подальше. Имена поменял и фамилию. Дед Григорий казацкое сословие принял. Сибирь стала нашей Родиной. Отец мой, Николай Григорьевич, пережил и Первую мировую войну, и Гражданскую, и раскулачивание. От него я много чего понял и наследовал – родительскую любовь, заботу и надежду на нас, детей. И главное – способность противостоять невзгодам. Плохо я знаю подробности той жизни. Мальцом был – не интересовался, да никто больно и не откровенничал. К 1930 году у нас в семье уже было восемь человек: родители и шесть детей – Георгий, Григорий, Алексей, Анна, Александра и Надежда. Выгнали нас из дома, построенного отцом, в землянку, потом переселились мы в палатку. Наконец нашли пустой железнодорожный вагон в тупике и обосновались в нём. Худо ли бедно ли, но была крыша над головой, но и отсюда выгнали. Повезло – позволил какой-то начальник в Сковородине занять камеру в пустовавшей тюрьме. Помню хорошо, что окна в комнатушке были зарешеченные, крепкие, литые. Холодно всегда было и промозгло. Натопить печку не могли! Здесь Наденька, наша младшенькая сестрёнка, и заболела воспалением лёгких. Не спасли… Отец с братьями, Тимофеем и Дионисием, занялись грузоперевозками на Алдан, а мама увезла нас на станцию Ксеньевскую. До 1935 года не было в семье нормального жилья. И только когда мне исполнилось восемь лет, переехали с рудника Букука в Бурятию – в Романовку. Вот здесь, я считаю, обрели, наконец, постоянное место жительства, поменяли кочевую жизнь на оседлую вплоть до окончания Великой Отечественной войны». *** Не помню, где прочитала, что Саади – персидский поэт – со своих философских позиций предлагал поделить человеческую жизнь на три равные части: первые тридцать лет человек должен приобретать познания, вторые тридцать лет – странствовать по земле, а последние тридцать лет отдать творчеству, чтобы оставить потомкам, как он говорил, «чекан своей души». Нечто похожее у Алексея Николаевича нашлось в его записях. По его мнению, если бы позволило здоровье, можно было написать книгу «О былом» и жизненную линию разделить на три этапа. Первый – учение, школьные годы, работа в геологоразведке. Второй – училище, работа на море, жизнь на Чукотке и всё связанное с флотом. Третий – выход на пенсию. Первый этап – Романовка – Что хорошего находил отец в Романовке? – Не знаю. Всегда вспоминал о ней с «придыханием», как о рае земном. Ничем примечательным село не отличалось. Но это на мой взгляд, – рассуждает дочь Алексея Николаевича Наталья. – А для отца это место было настоящим оазисом, куда он постоянно возвращался в своих воспоминаниях, байках, которые рассказывал гораздо интереснее и подробнее, чем «хождения» по морям. – Романовка – моя школа жизни, – пафосно говорил он. – Здесь я свой характер закалил, отчеканил. Трудностей особых нигде не встречал. (Романовка – небольшой забайкальский посёлок в 150 км от Читы. Служил перевалочной базой промышленных и продовольственных товаров, необходимых для золотодобывающих приисков, расположенных вниз по Витиму вплоть до г. Бодайбо. Груз сюда завозился летом на лошадях, а в зимнее время впоследствии стали использовать автотранспорт. Появились многочисленные организации – Баргузинзолото, Лензолото, Облпотребсоюз и т. д. До лета экспедиционный товар лежал на складах, а потом на барках сплавлялся по Витиму, когда поднимался уровень воды (ждали ненастную погоду). Лето – это маленькая жизнь Раздолье ребятне летом. Сколько островов вниз по течению Витима, заросших черёмухой, освоено было, особенно в местах впадения Холоя в Витим. В небольшом селе Ингур жила одна из сестёр Алексея, а у некоторых его школьных друзей – родители. Приезжали сюда друзья закадычные сразу после окончания школы. На здешних островах гнездилась масса водоплавающих птиц. Весной некоторые островки ещё покрыты были водой, даже льдины кое-где всплывали. Туманы вечерами ходили, а когда солнце вставало – река загоралась, играла. Глубока и раздольна! Пар крутился утром, солнце пило воду. Почти все острова друзья обследовали. Были любимые – с крушиной, папоротниками, красными мухоморами. На вершинах деревьев – елей, пихт, сосен – колонии белок. Счёта им нет. Голова кружилась в жару от запахов трав и леса. На правом, высоком берегу – заросли тайги. Виднелась зелёная долина вся в цветах, в розовом шиповнике. А рыбы в воде! К осени поспевали ягоды, грибы выскакивали. – В этот рай земной, в село Ингур, – вспоминал Алексей Николаевич, – я приезжал каждое лето с братьями Неделяевыми и Лёней Стерликовым – моими закадычными друзьями, однокашниками. Удили рыбу, охотились на дичь. Даже золото пытались мыть. Из досок делали приспособления для промывки золотоносных песков вроде вашгерда. В дощатый лоток ссыпали породу, лили воду. Искали золотинки. Иногда и шурфы закладывали, крепи рубили из сушняка. Но это было не так увлекательно, как охота на утренней или вечерней зорьке. Незабываемые моменты! Сидишь на какой-нибудь поляне, солнышко садится за сопки, за вершины тёмных лесных великанов. А жизнь в это время начинается какая-то особенная. Наверное, потому, что сам притаишься, сидишь тихо, шелохнуться боишься. Не вспугнуть бы живность какую. А тут и начинается лёт малых пташек: то где-то дятел застучит, кукушка заворкует или птица незнакомая. Ветер налетит из ущелья – зашумят вершины сосен, елей. Листья осин зазвенят, затрепещут. Вставали рано. Да мы почти и не спали. Всю ночь просиживали у костра – картошку пекли, запивали молоком (сестра наливала в бутылки). Хлеб свой домашний ломали. Каждую крошечку берегли. Больно он вкусен и духовит был. Мечтали! Хотели стать моряками или лётчиками. Когда август переваливал за середину, вода становилась совсем холодной и отливала сталью, с грустью отмечали – осень пришла! И на осинах, и на тальниках листья блёкли. Воздух другим становился – прозрачным, невидимым! Тишина невероятная оглушала. А рябины и боярка рдели красным невиданным цветом. Река ещё не замёрзала, но клочья туманов уже расползались вдоль берегов. Приходила пора возвращаться домой, в школу, садиться за парты… Ещё одна сторона жизни Сплав балок в Романовке. Разве такое событие можно было пропустить или забыть? Это особая сторона жизни. …Ждали, когда уровень воды поднимался (обычно в ненастную погоду). Загодя строили барки бригады лесорубов. Сначала лес рубили, очищали, вывозили на лошадях к реке. Тут на плахи его пилами разделывали (толщиной 70–80 мм). На специальных стапелях плахи крепились деревянными шкантами к шпангоутам, изготовленным из корневищ. Борта поднимали, днища крепили, пазы конопатили, иногда варом их заливали. И как только ледоход заканчивался – начинали спускать барки в воду, чтобы намокли хорошо. Начиналась загрузка (грузоподъёмность баржи 25–50 тонн). Команду комплектовал обычно лоцман. Восемь человек ставил он на носовые греби, а восемь – на кормовые. Когда начиналась «сплавная» вода, барки отходили. Весь народ, всё население посёлка высыпало на берег. Провожали, а потом ждали возвращения. Самосплавом барки шли почти 800 км до дальнего прииска Муя (последний пункт нынешнего Бама в Бурятии). При благоприятных условиях барки удавалось сплавить за лето два, а то и три раза. После сдачи груза команда во главе с лоцманом пешком возвращалась в Романовку. Шли таёжными тропами, а места эти были самыми труднопроходимыми в Западном Забайкалье. Дорог почти не было, а старые гати почти все сгнили. Война шла, поэтому в команде были одни женщины и подростки. Добирались до Романовки за 20–25 дней. И только после войны людей стали вывозить в Читу на транспортных самолётах, а из Читы до Романовки на попутных грузовиках. Я хорошо помню эти сплавы на барках. Везучий я! Довелось и мне два раза сходить на сплав до Муи на кормовых гребях, один раз с выходом до Романовки, второй – до Целикана. Вояж в 500 километров Километры, тропы, дороги самые дальние меня никогда не пугали. Хотите верьте, хотите нет, но была в моей жизни и такая история. В 1943 году (16 лет мне исполнилось) вдвоём с другом – Сашей Неделяевым – прошли мы 500 километров от Улан-Удэ до Романовки. Появились однажды в селе какие-то уполномоченные и предложили нам, окончившим 9 классов, поехать в Улан-Удэ для поступления в лётное училище. Радости нашей не было предела. Вот об этом и мечтали мы у костров. О самолётах, о небе! Приехали! А «лётное училище» оказалось обычным ПТУ от авиационного завода. Обман нам сразу понятен стал. Столярным мастерским до неба далеко! Решили домой вернуться, но документы не отдали, даже паспорта, но упрямству нашему позавидовать можно было. Всё мы оставили в Улан-Удэ! Простить обман не могли. Простить – значит предать свою мечту! Путь у нас один был – домой. Вышли на дорогу, которая шла через Сосново-Озёрск на Романовку, и пешком. Поездом не рискнули ехать без документов. Да и денег на билеты не было. Шли от одной деревни до другой. Март уже насупил, и днём солнышко хорошо пригревать стало. Снег таял! Дорога мокрая, рыхлая, а мы в валенках чавкаем по жидкому месиву. Народ в деревнях хороший в ту пору был, доверчивый. Пускали свободно без боязни на ночлег, кормили чем могли. Правда, мы выбирали дома поскромнее, победнее, рассчитывая, что именно здесь живут более простые гостеприимные люди. Удивительно, но особо придирчиво нас и не расспрашивали – зачем идёте, откуда... Верили на слово. Так шли мы 15 суток. Упорно шли. Вроде и не уставали… Конечно, когда вернулись, пришлось побегать по конторам, чтобы восстановить якобы потерянные документы. Но воспоминаний об этом пешем переходе хватило нам надолго. Сашу призвали в армию, а мне опять сказочно повезло. Устроился в геологическую экспедицию. И это тоже одно из самых ярких моих воспоминаний о жизни в Романовке. Многому научился я у геологов. От Калакана до Бамбуйки Почему меня взяли в экспедицию, не могу сказать. Скорее всего, вид у меня был как у вполне самостоятельного крепыша-таёжника – «старожила» здешних мест. В составе 12 человек на двух лодках прошёл с геологами по Витиму до прииска Калакан (большой посёлок с двухэтажными деревянными домами. В это время дома все уже пустовали, население разъехалось, так как добыча золота прекратилась). Половина отряда осталась в Калакане, а мы с начальником партии Калининой Клавдией Петровной спустились на лодке по Витиму ещё на 100 километров вниз по течению и разбили лагерь в устье реки Бамбуйки около прииска с таким же названием. Отсюда на 3–4 дня уходили в маршруты по рекам Бамбуйка, Кедровка и вниз по Витиму до косы Многообещающей. Рюкзак до упора я набивал породой. Отбивал образцы молотком с тех обнажений, куда указывала геолог Калинина. (Клавдия Петровна Калинина – выпускница ИГУ, геолог-съёмщик. Опытный специалист в области организации и проведения геологоразведочных работ по линии Иркутского геологического управления (начальник партии, главный геолог). Соавтор государственной геологической карты СССР масштаба 1: 1 000 000, 1: 200 000. Принимала участие в международных экспедициях (Китай), имела государственные награды). Конечно, я был весьма далёк от геологии, никаких познаний в этой науке не имел, но нутром чувствовал абсолютный авторитет и знания этой незаурядной женщины. Мне нравилась её неторопливость, дотошность и наблюдательность. А характер какой был! В маршрутах я легко таскал рюкзак с образцами. Привычен был и к тяжестям, и к трудностям. Когда на ночлег останавливались, никаких палаток не разбивали. В мои обязанности входило костёр разжигать. Мне это было не впервой и даже в радость. И ужин готовил – рыбу ловил, чаёк травяной заваривал, из грибов мог похлёбку сварганить отменную. Этому наловчился на островах своих любимых. В лагере жили в палатке втроём – мой одногодок Волков и проводник – охотник Черкашин. Как-то незаметно наступила осень. Полевые работы подошли к концу. Мы с Волковым получили расчёт, выдали нам по буханке хлеба и отправили домой, в Романовку. Шли по таёжным тропам, а пройти надо было 700 километров. Ночевали у костров. Ничто нас не смущало и не пугало. Тайга – дом родной. Ещё и повезло! На полпути встретили экспедицию Желдорпроекта Бама, которая возвращалась в Целикан. У них оказались свободные лошади, и мы благополучно доехали до Целикана, а оттуда на грузовом самолёте долетели до Читы. Потом уже привычным способом – на попутках – до Романовки. И этот период геологический, с июня по октябрь, помнился мне всегда. Какое замечательное время было! Сколько нового узнал! Сколько людей интересных встретил! Клавдия Петровна, по-видимому, меня и Волкова отправила домой пораньше, до наступления холодов. Весь основной состав вернулся в ноябре. В Романовке мы вновь все встретились и рассказали геологи, как трудно выходил отряд из тайги. Морозы уже наступили. Море – мир бездонный С моря у Алексея Николаевича начинается, по его определению, второй жизненный этап. Пространство, мир, не ограниченный лесами, горами. Всё это властно манило его. – Не знаю я всех подробностей «морской» жизни отца. Маленькая ещё была, – рассказывает Наталья Алексеевна. – Помню то, что «лежало на поверхности». Отец окончил в Романовке 10 классов, стремительно собрался и уехал в Холмск поступать в мореходное училище. Ничто и никто его остановить не мог и не пытался даже. Очень уж он был самодостаточным. Четыре года учёбы, как говорил папа, промелькнули как один день. Появились новые друзья, хотя о старых он тоже не забывал. Писал часто. Много писем получала и моя мама – Варвара Ивановна. С отцом они вместе окончили в 1945 году 10 классов, и пока отец в училище морские науки осваивал, мама в Чите – пединститут, стала преподавателем начальных классов и приехала в Романовку. А тут отец как снег на голову свалился. Отбил у Варвары Ивановны всех романовских ухажёров – лесорубов, плотогонов, охотников! Устоять перед голубоглазым, русоволосым (ещё и кудрявым) штурманом дальнего плавания кто смог бы? Уехали молодые в столицу Приморья – во Владивосток. Квартиру получили окнами на залив Петра Великого. Отсюда пять лет и уходил в дальние рейсы отец сначала штурманом, потом капитаном. Перегонял суда из Швеции. Возил грузы в Сингапур. Дома не бывал по полгода и больше. Заморскими сладостями не баловал – Сколько морей пробороздил Алексей на своей «Туркмении», точно не знаю, хотя всякий раз, как уходил он в плаванье, старалась по карте проследить направление его судна, – вспоминает Варвара Ивановна: – Если шли с грузом в Японию или Сингапур, то пересекали Японское, потом Восточно-Китайское и Южно-Китайское моря. И на «Полтаве» ходил далеко. Что возили и сколько, мне незачем было знать. Из-за границы тоже порожняком не шли. Я частенько шутила, когда муж возвращался из плаванья: – Лёшка, ну хоть конфетку какую японскую, заморскую, привёз бы! А он на полном серьёзе однажды сказал: – Ну, мать, какие конфеты! Не умеют там их делать. Наши во сто раз слаще и вкуснее. Я тебе своих, бабаевских, килограммов пять куплю. Пей чай, наслаждайся. Вкуснотища! За тряпками тогда не гонялись. Одевались довольно просто и скромно, а учителя тем более. Я ведь в школе, в младших классах преподавала. Правда, один сувенир до сих пор сохранился – фарфоровая статуэтка какого-то божка то-ли из Сингапура, то-ли из Джакарты. Были и ближние рейсы на Сахалин. Один из таких «походов» на «Полтаве» оказался опасным. Загрузились на военной базе, в море уж вышли и обнаружили тщательно спрятанные гранаты. Слава Богу, – шторма не было! Аккуратно дошли до берега. О таких экстремальных случаях Алексей мне старался не рассказывать, знал, что волноваться буду. Очень долго иногда домой не возвращался – по полгода, по году. Наверное, самой длинной была его командировка на запад. Да-да! Не удивляйтесь. Самолётом улетел в Швецию, потом в Бельгию, где получил теплоход «Докучаев». Вот на нём с территории Германии вывозил пленных русских женщин. Много их было – тысячи, увезённых фашистами в рабство ещё в годы войны. Перевозили их в тогдашние советские республики – Литву, Латвию. По Северо-Восточной Атлантике идти с таким «грузом» трудно было. И в шторма попадали 5-ти и 10-ти балльные. Волны бушевали по нескольку суток. Одна судьба на двоих …Из Улан-Удэ во Владивосток однажды почтальон телеграмму доставил от мамы: «Заболела тяжело, сынок. Повидаться надо бы». Первый раз в жизни Алексей взял отпуск. Улетел в Улан-Удэ. Долго жил у мамы – подлечил, успокоил. И на поправку дело пошло. Подумывать стал – не перебраться ли поближе к суше – на речной флот. Мама советовала, уговаривала: «Брось, сынок, ты это море. На кой оно тебе сдалось! Страшно-то как. В Иркутске ведь тоже море, Байкал. Поехал бы туда. Может, место найдёшь, где наш дед похоронен?!.» А тут из Владивостока телеграмму из управления получил: «Предлагаем место капитана порта на Чукотке в бухте Провидения. Решение сообщи зпт ответ не задерживай…тчк». И душа его уже рванулась к новым морям и ветрам. Вылетел немедленно во Владивосток. Согласовал всё сначала с женой: – Поедешь ли, Варюха, к чёрту на кулички. Аж к Ледовитому океану? Посмеялась Варвара Ивановна: – У нас с тобой, Алёша, судьбы что ль две? Одна на двоих она у нас. Знаешь ведь, дурачина, что я, как нитка за иголкой, за тобой. Улетел Алексей Николаевич порт принимать. А Варвара Ивановна с детьми – дочерью и сыном – следом на Чукотку пассажирским теплоходом. Ещё в 1660 году обнаружила бухту (Провидения) русская экспедиция Курбата Иванова. Но ещё 200 лет она оставалась безымянной. В 1848 году здесь перезимовал британский корабль «Пловер» под командованием Томаса Мура. Корабль вышел из Плимута в океан в поисках потерянной экспедиции Франклина. Во время сильнейшего шторма судно бросило якорь в безопасной гавани. В честь первой вполне благополучной зимовки в районе Берингова моря Томас Мур назвал это удобное место бухтой Святого Провидения. С 1928 года на небольшой мыс бухты стали завозить уголь, который использовали торговые суда, идущие в Арктику. Строительство порта началось в 1937 году. В 1945 году Камчатский обком принял постановление о создании рабочего посёлка – Провидение. Некоторые провиденцы до сих пор живут в домах, построенных ещё в сороковых годах. Сейчас в посёлке проживают около двух тысяч человек. Курс на север В начале августа взял курс на север пассажирский теплоход. Семья Алексея Николаевича отправилась с багажом к новому месту службы отца. Варвара Ивановна хорошо помнит этот рейс. – Добирались долго – 11 суток. Заходили в порты, высаживали пассажиров. Но чем дальше, тем меньше людей оставалось на судне. До Проведения наша семья добиралась, да целый отряд новобранцев – мальчишек из Узбекистана – выбритых до синевы, худеньких, перепуганных морем. Как они страдали от качки! Жаль их было до слёз. Вышли из порта Находка в пролив Лаперуза и мимо северных берегов Японии. Через несколько суток показалась южная оконечность полуострова Камчатка – мыс Лопатка. Над сушей парили заснеженные вершины вулканов, некоторые невозмутимо курились. Справа остался самый северный остров Курильской гряды Парамушир. Вышли в Берингово море, а тут холодом повеяло. Оделись потеплее. Около Командорских островов фантастическое действие нас поджидало. Вдалеке сверкало зарево, летели фонтаны огня. Под водой где-то извергался вулкан. Шторм начался. И качка! Килевая. Теплоход то на нос вставал, то перевёртывался на корму. Никто на палубу не высовывался. Наталью свою даже в каюте я привязывала к себе верёвкой. Иначе нельзя было. Когда остались позади острова Святого Лаврентия (это была не наша территория, а Соединённых штатов Америки), Берингов пролив показался. Он разделял Американский и Азиатский материки. Открылся он двумя островами Диомида. На берегах нагромождение скал. Птиц уйма – кайры, а над водой низко стаями летали красноклювые топорки. На горизонте вспыхивали какие-то фонтаны. Матросы объяснили, что это киты. А вот мыс Дежнёва! Подходим. Теплоход замедляет ход. Восьмой час вечера. Светло. Но ведь это Полярный круг. Сейчас здесь ещё лето, и солнце стоит высоко в небе, в это время оно почти не заходит. Теплоход швартовался неторопливо и аккуратно. А мы наблюдали за отцом – не мог он спокойно стоять на причале. Волнение его передавали руки – постоянно сжимал и разжимал их и фуражку поправлял. – И что ты волновался? Не так надолго мы и расстались, – усмехнулась Варвара Ивановна после объятий и поцелуев. – С непривычки, наверное. В море-то я всегда уходил, а не ты с детьми. Вот теперь почувствовал, каково это – ждать близких и любимых. Идём хоромы наши смотреть. Это не так далеко, но подъём на сопку крутоват. Одной рукой ухватил Наташу, Сашенька на другой умостился... Двухкомнатная квартира на третьем этаже пятиэтажного кирпичного дома оказалась вполне приличной, просторной, а вид из окна на бухту просто в восторг привёл Варвару Ивановну. С противоположной стороны крутой склон резко падал в море. Вдоль тропы виднелись яранги и маленькие домишки. На другом склоне постройки были совсем другие – современные. Там военный гарнизон размещался. В бухте стояло множество кораблей. Выстроились они на рейде в ожидании ледокола, который проведёт их дальше – на север. В порту работали краны, лебёдки, гудели автомашины, бульдозер разгребал уголь. В трюмах судов привезли для северян чай, сахар, сухое молоко, муку, сушёные овощи – морковь, картошку, лук, спички. Порт жил своей жизнью, которая ни на минуту не затухала. Второй этап из ненаписанной книги «О былом» Возможно, кто-нибудь согласится со мной, что сама профессия подразумевает наличие в человеке таких черт, как порядочность, честность, умение протянуть руку помощи нуждающемуся в ней. Короче, душа наносит свой отпечаток на лицо. Капитан Рязанов ни для кого не был загадкой. Открыт, доброжелателен, честен – и пыл юношеский, любопытство (скорее любознательность) с годами не терял. Это его кредо было – познавать и проверять себя в новом качестве, в других, ещё не прожитых условиях – пусть даже в самых трудных, непредсказуемых, неожиданных. И как же он мог отказаться от такого заманчивого предложения – поработать на Чукотке? Северный Ледовитый океан! Самый холодный, необъяснимый! Льды и торосы! Северное сияние, полярная ночь, жестокие пурги! Как говорят сейчас – «всё в одном флаконе»! *** – В 1961 году, когда мне уже 10 лет исполнилось, прибыли мы в бухту Провидения. В памяти, конечно, не так много осталось, только самые яркие моменты, которые забыть невозможно, – вспоминает Наталья Алексеевна. – С 5-го по 9-й класс я училась в школе-интернате. Климат условия диктовал (об этом чуть позже расскажу). Саша, как подрос, поступил в Дальневосточное мореходное училище и уехал во Владивосток. Посёлок был небольшой. Все друг друга знали – жили как одна семья. Преподаватели все из Ленинграда. Актёров, артистов приезжало много. Запомнила вечер-встречу с Константином Симоновым. Я тогда стихи его безумно любила. Мама с удовольствием работала воспитателем в детском саду. Была активисткой в поселковом женсовете. Женщины здесь чудеса творили – выпускали стенные газеты, сочиняли стихи, пели, танцевали. Устраивали интересные вечера. Народ был очень культурный, интеллигентный. За всё время, что мы прожили в бухте, ни разу я пьяных не видела. Не было их. А какой профессиональный чукотско-эскимосский ансамбль создали коренные жители – «Эргырон»! Впоследствии он стал знаменитым во всём Союзе, выступал в Анадыре, Магадане, Москве, Ленинграде. Выходили артисты на сцену в национальных костюмах – кухлянках, летних торбосах, шапках. По бубнам, обтянутым жёлтой моржовой кожей, ударяли гибкой палочкой из китового уса. Звук рождался необыкновенно чистым, а певцы подкрепляли его хриплыми голосами. В основу танцев ложились древние легенды северного народа. Повествовали старинные сказания об отваге охотников за морским зверем, о птицах, волнах, льдах и островах, о бурях, о женщинах, ждущих на берегу вестей от мужчин, ушедших на каяках или вельботах охотиться на китов или моржей. Запомнила я особо выразительные танцы – «Чайка» и «Охота на кита». Танцоры одевали расшитые бисером перчатки, в руках держали «чауты» (арканы). Музыку и движения к танцам сочинил известный чукотский охотник – Нутетеин. Талантлив был очень. Танцы настолько органичными и живыми были, что захватывали целиком, заставляли и страдать и сопереживать. Ведь в жизни эскимосов частенько были и такие события – уносило их на дрейфующих льдинах, паруса рвало на байдарах, а на берегу их ждали родные с добычей. Охотники знали это и, преодолевая ураганы и штормы, упорно шли к берегу. Поэтому так всё и слилось в одно целое – танец, песня и слово. – Наташа, расскажи о погоде. Замерзали зимой? – Ты думаешь, если рядом Северный Ледовитый океан, то и морозы под -40, -50. Нет! Зимы холодными не были. Всего-то -20, -22. Но пурги страшные. Заметало снегом первые этажи домов полностью. Ребятишки прыгали с третьего этажа прямо в сугробы. Все двери в домах открывались вовнутрь. Вдоль тротуаров натягивали тросы. Ветром могло унести. В такую погоду из дома лучше не выходить. Ветер людей к земле прижимал. А пурга могла продолжаться неделю и больше. Бывало, что ветер утихал на несколько часов, небо очищалось от облаков, даже звёзды просматривались, а потом с новой силой стихия свирепела – даже крыши срывало. Вот потому школьники жили и учились в интернатах. Зато в хорошую погоду на санках «отрывались». Гор было предостаточно, снега тоже. А санки – загляденье! Полозья из моржовых бивней, разрезанных пополам. Кстати, здесь была камнерезная мастерская. Какие изумительные поделки эскимосы делали из клыков! Волшебная страна Север Притягивает к себе эта страна навсегда. Каждый период года по-своему хорош. Но лучше всего лето. Продолжается оно с июня по август. В Ледовитый океан в эту пору идут на отмели моржовые стада. Солнце круглые сутки висит над водой. Небо голубое. А весна?! Солнце поднимается всё выше и выше. Снег становится тяжёлым, покрывается настом. И подснежники появляются в тундре. Здесь много горячих источников, трава вокруг густая, дёрн толстый и мягкий. – Наташа, а северное сияние видела? На что оно похоже? – интересуюсь я. – О! Это что-то невероятное. В морозные тихие дни поднимаются в небо огромные столбы света. Они начинают колыхаться, собираться и расправляться, как цветная бумага. Всё трепещет, играет яркими красками. Волшебство! В сентябре уже первый снег выпадает на вершины сопок. По проливу медленно пак плывёт. Однажды отец свозил нас на мыс Восточный. Крутой он очень, но отсюда виден на горизонте остров Большой Диомид, за которым в проливе приходит граница между Америкой и Азией. Представляешь, здесь можно заглянуть из одной части света в другую! – Расскажи, где у отца было рабочее место? Как он управлялся с таким хлопотным хозяйством? – Место рабочее было огромным – вся бухта Провидения, весь Берингов пролив, территория за мысом Дежнева к северу. И на юг тоже далековато. В бухте никогда не было свободного места: ледоколы, катера, баржи, буксиры, вельботы, прибывающие теплоходы и флот военной базы. За отцом был закреплён катер. В обязанности его как начальника порта входило встречать все суда – грузовые, пассажирские, рыболовецкие. Словом, разруливать обстановку. Рация всегда под рукой. Если сигнал к примеру поступал с Чукотского или Восточно-Сибирского морей, что в ледяной плен судно попало, тогда вылетал на вертолёте с военного порта, выяснял обстановку, высылал на помощь ледоколы. Выводил военные суда и подводный флот. Словом, готов всегда был – и днём и ночью. Местному населению тоже помощь оказывалась. На вельботах чукчи охотились на моржей, китов. Уходили далеко в море, а там всякое могло быть, особенно если погода вдруг портилась. Этап третий Если бы Алексей Николаевич стал писать свою книгу, то занимательных историй у него хватило бы, пожалуй, на несколько томов. Ушёл на пенсию. Можно было бы остаться на Чукотке. У северян льготы были – выбрать для проживания любое место в Советском Союзе. Но на Чукотке семья не осталась. Дом после отъезда детей стал совсем пустым. Наташа замуж вышла. Обосновалась в Иркутске. Сейчас её дочь внучку родила. Алексей Николаевич и Варвара Ивановна расстались с Чукоткой, переехали ближе к дочери – в Иркутск. Капитан больше не выходил в море, но династия моряков не закончилась. Два внука пошли по стопам деда. Продолжили его дело. В Чёрном море ходят. Моряки! (По просьбе родственников имена и фамилии изменены)
Тэги: |
|