Анютины глазки и Василек |
02 Апреля 2015 г. | ||||||||
Каких только свадеб не придумали люди? – ситцевые, розовые, золотые и даже бриллиантовые. Моя приятельница с гордостью и трепетом душевным поведала, что ее родители – Ломова Анна Лаврентьевна и Лелеков Василий Тимофеевич отметили недавно железную свадьбу.
(Железная свадьба – символ железной любви, бестрепетно преодолевшей все жизненные трудности... Прожитые совместно семейными парами годы в заботе и почитании стали считать символом железной любви – гласит по этому поводу Интернет.) – Боже ж ты мой! Это сколько же лет в горести и радости прожили твои родители? – удивилась я. – Правильно спрашиваешь. Прожили вместе шестьдесят пять лет. Горьких дней, однако, у них поболе было. Особенно в ранние, двадцатые годы. Эти времена мы по истории и по рассказам старших знаем, а они, как говорят, на своей шкуре испытали. И голод, и раскулачивание, и репрессии. Эти исторические драмы на себя примеряли, но все пережили, много чего повидали, выжили, детей воспитали, и хоронить их пришлось. Правнуков дождались. Папа в минувшем году 90-летний юбилей отметил 11-го августа. Я, признаюсь, по этому поводу целую поэму сочинила. Вдруг душа «лирики» потребовала. В жизни никогда стихов не писала, но подумала, что к такой дате, к юбилею, подарок нужен какой-то особенный. И решилась! Ведь слова мои, задушевные, будут для папы дороже всякого сувенира магазинного.Ночью не спалось. Рифмы подбирала. Рядом, на тумбочке, тетрадку с ручкой пристроила. Придет строка в голову – зажгу ночник – запишу. Вот так и появилось целое творение про жизнь папину с самого его рождения. Коряво, наверное, получилось? Но зато все от сердца шло, от восхищения за любовь его к мамочке и к семье. Хочешь, прочитаю несколько строчек? Всего несколько: В тихой забайкальской деревушке Ровно девяносто лет назад Мальчик родился в простой избушке И отец ему был несказанно рад. Васей малыша назвали, С детства труд тяжёлый он познал. Понял мальчуган, как хлеб крестьянский достаётся, Родителям своим по силам помогал. Время страшное пришло По доносу отца арестовали, Из дома темной ночью увезли, В застенках Омска вскоре расстреляли. ...Слушаю рассказ Татьяны Васильевны Лелековой удивительно трогательный, проникнутый нежной любовью и уважением к родным. – Мамочка моя, Ломова Анна Лаврентьевна, родилась в 1926 году в самой глубинке забайкальской – в селе Годымбой Читинской области. Ей 25-го сентября уже восемьдесят восемь лет исполнилось. Представляешь, она 40 лет в школе проработала. Оба моих родителя сейчас на пенсии. До 2012 года жили в доме, который выстроил их сын – Серёженька (сам пожить в нем не успел). Тяжело одним было. Старость – она ведь не в радость, болезни одолевали. Как могла, я им помогала, но из Иркутска, даже постоянными наездами, ситуацию не переломишь. Только временно можно было облегчить их житье-бытье. Как же долго я их уговаривала переехать ко мне в Иркутск. Не обещала просторных хором, огорода в усадьбе (у меня двухкомнатная квартира на втором этаже). Но забота и уход даже не обсуждались. Это непременно, как воздух и вода. Уговорила! Конечно, долго не могли родители привыкнуть к своему новому месту. Сейчас обжились. И теперь каждую свободную минутку «ворошу» с мамулей те давние, прожитые ими годы. Добираюсь потихонечку и терпеливо до самых корней моих предков. Узнаю, как чем жили мои бабушки и дедушки. Много интересного высветилось. Слава богу! У мамы память светлая сохранилась и смысл здравый. Помнит детство свое и родителей. Ломовы – Теперь-то я знаю, – говорит Татьяна, – что бабушка моя (по линии мамы), Матрена Владимировна Ломова, родила девять детей. По тем временам это было не редкостью. К сожалению, выжили не все – три девочки в одночасье заболели, и спасти их не удалось. Медицина слабой была, да и в деревне врача отродясь не было. Анна Лаврентьевна – одна из дочерей – до сих пор помнит, как её, восьмилетнюю девчонку, отправили в соседнее село на учебу: – У нас в Годымбое школы вообще не было. В деревне несколько десятков добротно срубленных из сосен домов растянулись каждый на особицу вдоль реки одной единственной улицей. А лес вокруг какой! Куды с добром! За заплотами, поскотинами – сосны, березняк, ельник! Цветов море. Выскочишь на поляну, а тут и закружат тебя багдойки (лилии тигровые) и волчья сарана (желтая лилия). А сколько по ранней весне ургуек (подснежников) расцветает! Я больше всего обожала пикульки темно-фиолетовые (ирисы). Заросли орешника, шиповника, багульника. Отовсюду аромат от разнотравий шел сладкий, от сосен, елок – терпкий, хвойный. Лес богатющий. Всёс него брали. Кормил ягодами – брусникой, голубицей, черемухой. Черемуху впрок набирали... – Зачем черемуху? Что с нее толку. Только так всласть и поесть, побаловаться? – Танюша, да что ты! Вы сейчас только зубы да язык себе почернить любите. До оскомины наедаетесь. Забыла что ль, как мы ее сушили на крышах стаек и сеновалов? Мололи, а мука какая из нее получалась! Начинку для пирогов, шанег заваривали. А кисели! Вкуснотища. В лесу зверя и птиц не счесть, пруд пруди. В каждом доме охотники. Даже мальцы, и те к этому промысловому делу приноровлены были сызмальства. И силки ставили, и капканы. Весной журавли курлыкали, летели к нам стаями, а на полянах тетерева, куропатки. Сказка! Спрашиваешь, как мы выживали в таежных условиях? Просто! Часом с квасом, порой с водой. Посмотри на себя и на ребятишек своих. Как разодеты – куды с добром! А в моём раннем детстве одёжу ещё из шкур звериных шли – шапки, рукавицы, обутки. В речке бреднями да сетями и стар и млад рыбу ловил. Уловы были такими, что мешками в куть понатаскивали. Хватало и на ушицу, и на жарёху. А у нас, бывало, на семью большой чугунной сковороды жареных окуней иль щук мало было, дак дожаривали. Школьные годы В нашем селе школы не было, – вспоминает Анна Лаврентьевна, – но родители договорились с какими-то давними знакомыми из другой деревни, где школа была, чтоб взяли меня на постой, пока учусь. Короче, пристроили. А я до сих пор удивляюсь доброте этих людей. При такой тесноте (одна комната с печкой, большой стол) места всем хватало. Меня приняли с одним условием – обслуживать себя самостоятельно. Представляешь восьмилетнюю девчонку в чужих людях!? Хозяйка к гопчику (деревянная полка около печки, на которой все их десять детей спали) подставила маленький сундучок, на котором я и расстилала свою постель, но к выходу никакого прохода не было, пока я с сундука не вставала. Хозяин поднимался ранёшенько, в 5 утра. К дверям ему никак не пробраться, поэтому сразу же будил меня: «Нюрка, ослобоняй дорогу. Пройтить надоть!» Как кипятком меня обжигали эти слова. Соскакивала, облакалась в свою кофтёнку, немудрящий завтрак и обед стряпала: то картошку варила, то кашу какую. Ставила все в загнетку. То был запас еды у меня на целый день. По необходимости стирала, шила, штопала. А когда младших братьев в школу привезли, то в эту же семью и их на постой определили. Пришлось и пацанов опекать –кормить, обстирывать, обшивать. Так и закончила я 9 классов. Одна из всех наших деревенских выучилась. Училась хорошо, за все время учебы никаких нареканий от учителей ни разу не получила. – Мама, а почему 9 классов? Родители не хотели тебя учить дальше? – Да нет! Десятый класс закрыли. Некому было учиться. Всех парней в армию позабирали. Война ведь началась. А учиться-то мне дальше ой как хотелось! Когда в деревню вернулась, сразу же в колхоз на работу определили. Везде руки рабочие нужны были – и на ферме, и на поле, и на покосе. Фриканыч Анна Лаврентьевна все дальше уходит в свое прошлое: – В Годымбое мой батюшка, т.е. дед твой, Танюша, Лаврентий Африканович, был самым грамотным. А как же! Ветеринар! Все его в районе знали. Народ-то сельский! В каждом подворье скот, а колхозные отары какие были! Глазом не окинешь – по склонам, по степным равнинам, лугам паслось колхозное «золото». Знания деда тоже на вес золота. У всех деревенских скот был самым главным в хозяйстве. Ведь чего только не случалось – то травмы какие, то заболевания. Фриканыч (его так и звали) тут, рядом. В любую минуту приходил на помощь: будь то дождь иль снег, зима иль лето. Знаменитым наш дед был, уважаемым! – Я помню его. Когда училась в 5-ом иль 6-ом классе, дед брал меня с собой, когда объезжал стада, отары, – продолжает Татьяна. – Всегда напрашивалась с ним. Вижу, собирается. Я к нему лисичкой подкатываюсь: – Возьми меня, деда, с собой. Возьми! Дед с виду суровый, немногословный. Молчит. И уж вечером, бывало, подойдет, глянет, хитровато: «Ну, что? Поедешь, егоза, завтря со мной?» Я в восторге: – Поеду! Поеду! – Ну, мотри, не проспи. Будить шибко не стану. Один на Орлике отправлюсь... Да как же можно проспать? Ещё и дед не вставал, а я, ополоснувшись, глотнув с крынки молока, уже готова была к «путешествию». Дед, не спеша, запрягал телегу, и отправлялись мы в путь к сопкам, к распадкам. Как мне казалось – в жутко дальние края. И через какое-то время показывались, наконец, стада коров, овечьи отары. Не знаю, как сейчас, но в те времена, на выпасах везде были сооружены ванны, скорее узкие щелевидные бетонные арыки, куда заливали ревоноль. После стрижки в эти арыки запускали строго по цепочке друг за другом овец. Щели были узкими, бараны бежали на выход, ревоноль их обмывал и делал свое дело – чистил, обеззараживал и всех клещей уничтожал. Так прогоняли всю отару. Процедура до темна длилась. Ночевали в шалашах или во времянках. Пастухи угощали своим варевом, похлёбкой. Я за обе щеки уплетала. Вкуснотища какая! Костер горел, искры летели. Бурлил в ведре наваристый зеленый чай с солью и молоком. Где-то высоко и звездочки подмаргивали. Дед ухмылялся: – Ну, Танюха, тебя сюда, в чисто поле, на все лето б справадить... Переделав все дела на этом выпасе, отправлялись дальше. А я сейчас думаю, да размышляю: как у деда на все сил да энергии хватало. Он, ведь, всю войну прошел. Мобилизовали его в 1941 году. Пришел домой в 1945. Дошел до самого Берлина. И не успев передохнуть, едва сняв с себя пыльную гимнастерку, извлек из своего потаенного места чемоданчик с медицинским инструментом. Подчистил все, прокипятил. И опять «кинулся», как одержимый, в работу. Ничего про войну не рассказывал, как ребятишки его ни просили (надо отдать должное моей бабушке Матрене. Бедствовала всю войну одна без мужа – шестеро оставалось у нее на руках. Худо-бедно, но всех сохранила). Дед отнекивался от наседавшей на него с расспросами ребятни: – О чём говореть-то! Обнаковенно всё было – стреляли, фрицев гнали. Давайте-ка тороку (мешок с провизией) с хлебушком и молочком соберем да и махнем в дальние колки хоть на маненько. И птичек послушаем, можа лису иль зайца увидим, да ягодки какие ни на есь с кусточка сорвем. Вот это уж славно и любо. А то – война! Это ж страх-то какой! * * * – Живут теперь папа с мамой с моей семьей в Иркутске в двухкомнатной квартире на втором этаже девятиэтажного дома, продолжает Татьяна Васильевна. – Дом стоит в стороне от шумной, загруженной магистрали. Лишь изредка нарушит покой сумасшедший скрип тормозов или клаксон разорвет тишину. Чай пьем то со смородиновым листом, то с мятой. Мама, правда, предпочитает обыкновенный черный индийский с молоком. Забайкальские привычки не забывает. Балует мама нас оладушками, шаньгами и пирожками. Иногда и я (к случаю какому) тортик «сооружу». Есть у меня один любимый рецепт со смешным названием – «Пенго кучерявый». Крем сметанный, воздушный. Сверху шоколад. Вкуснотища. Жевать не надо. Тает сам во рту. Нравится и папе, и маме. За сладким чаем у нас разговоры задушевные в самый раз и зачинаются потихонечку, невзначай, сами по себе. Мне до всего их прошлого «докопаться» ой как хочется! – Мамуля, про твою семью Ломовых я уже много чего узнала, а как жили-поживали папины родные – Лелековы. Расскажи. Лелековы – Не знамо за что горе-горькое пришло к твоей бабушке – Наталье Ивановне Лелековой в 1937 году. Всю страну в эти годы от репрессий корёжило. За Тимофеем Егоровичем ночью пришли. Донос кто-то написал. Без всякого суда и следствия увезли его из села Доно, где Лелековы проживали, в Омск. Здесь и расстреляли, обвинив в связях с японско-английской разведкой. Дед Тимофей состоял в партии. Очень грамотным был. Окончил 4 класса церковно-приходской школы. По тем временам этого было вполне достаточно, чтобы занять какую либо ответственную должность. Несколько лет работал он в селе продавцом честно и добросовестно. Никаких жалоб никогда на него не поступало. И нате вам! Доброхот нашелся. Явно из завистников. Оклеветал честного человека. Забрали, увели, и сгинул он. Бабка Наталья одна с ребятишками осталась. Пятеро у неё росли. В виновность мужа не верила, как могла, пыталась вызволить его из застенков. У районных начальников все двери пооббивала, убеждала, что Тимофей ни в чём не виноват. Но её, неграмотную, вообще не слушали. Выталкивали, кричали, ногами топали. Однажды после очередной такой поездки к какому-то важному начальнику вернулась Наталья Ивановна домой. Голова гудела. От обиды и унижений слезы не просыхали. Как же суровые мужики – «правдолюбы» в формах с лычками ее «мариновали»! Ни один не снизошел до убитой горем женщины. Но это вполне объяснимо – ведь у каждого «важняка» вместо сердца – «пламенный мотор». А дома в это время умирал младший сыночек. Наталья Ивановна ни с чем приехала домой. К похоронам успела. Поняла одну горькую истину – лбом стену не прошибёшь, мужа не отвоюешь, а спустя какое-то время дошла до нее страшная весть – расстреляли Тимофея. С силами собралась. Горе – горем, а детей надо одной поднимать. И если уж сама грамоте была не обучена, то двум сыновьям и двум дочерям надо дать образование. Так в тринадцать лет сын Натальи Ивановны, Василий Тимофеевич Лелеков, остался без отца. И войну успел повидать. Его в 1942 году отправили на восточный фронт. Попал он в артиллерийские войска. Звание присвоили старшего сержанта. Стал расчетчиком-наблюдателем. А на восточном фронте тоже было не сладко. Все шло на запад, а сюда, бывало, и хлеба не завозили. Солдаты очистки картофельные собирали и варили, но не роптали. Спустя много лет, собрался он с силами и рассказал жене своей, Анне, о том, как уводили отца. – Помню ту ночь до минуточки. Проснулся мгновенно от требовательного стука в дверь. Сердце ёкнуло. За окнами темь непроглядная. Ни огонька. Каким-то чутьём понял: что-то страшное произойти должно. Не посмел зайти на родительскую половину, но в приоткрытую дверь увидел, как вооруженные люди в чёрных куртках уводят отца. У матери взгляд растерянный, недоумевающий. Она попрощаться даже с отцом не успела. Не дали. Отец повернулся к ней и сказал: – «Наташа, остынь, раньше времени-то слез не лей! Разберутся. Я же ни в чем не виноват. Скоро вернусь». Дверь захлопнулась. Мама сползла по стене на пол. Сознание потеряла. Отпоил холодной водой, окошко открыл. Привёл её в чувство. Посидел с ней до утра. Ждали отца. Не пришел. Никогда не пришел. * * * Демобилизовали Василия в 1947 году. Домой в село родное вернулся и стал подумывать об учёбе. К этому времени Наталья Ивановна немного оправилась от всех потерь. Дочь старшая замуж удачно вышла, отделилась, но мать не забывала – помогала ей как могла. В доме достаток появился: живность – корова, овцы. Поняла, что сына надо учить и благословила его на учёбу. Анютины глазки и Василёк Встреча Анны и Василия вскоре должна состояться. Пути их вот-вот пересекутся. Из разных уголков Читинской области уже добирались они в село Агинское сдавать экзамены в педагогическое училище. ...Анна Ломова пристроилась с узелком на телегу к односельчанину, который согласился доставить девушку в город, а Василий Лелеков пытал счастье, останавливая попутки. ... В вестибюле училища в основном девчата толклись почти все местные. Из деревень мало кто приехал. Причины были вполне понятны – отпустить из хозяйства на несколько лет даже одного работника семья не могла. Работы много, а помогать некому. Вот и экзамены наступили. Аннушка хоть и уверена в себе была, но всё же волновалась. Теребила длинную черную косу, да глаза выдавали беспокойство – темнели (и без того темные). Тревожилась. Вася – один из немногих поступавших парней – держался вполне солидно. Чувствовал себя свободно и раскованно. Фронтовая закалка давала о себе знать. Оба хорошо сдали экзамены и попали в одну группу. Голубоглазый Василий Лелеков еще до экзаменов приметил самую красивую из всех девчат. Да и как её можно было не заметить? Кроме красоты, покорили её скромность, доверчивость, стеснительность. У городских ничего такого и в помине не было. А в глазах Анютиных парень просто утонул. Смотреть боялся. Темно-карие, глубокие. Кто-то из однокурсников сразу приклеил парочке совсем не обидное прозвище, одно на двоих – «Анютины глазки и Василёк». Так они вместе и выучились: и на лекции, и в библиотеку, и на вечеринки студенческие всегда вместе. Дочь Татьяна в стихах к отцу написала: Он встретил Аню на своем пути. Красивую, с большою тёмною косой. Предложил по жизни вместе идти, И Анна согласилась стать его женой В 1949 году 31 августа в сельсовете села Калга молодые зарегистрировали брак. Свадьбы не было. Свадебного платья с кружевами и оборками не шилось. На невесте опрятная любимая кофточка, в которой на лекции ходила и сшила когда-то сама. К своим родным привез Вася молодую супругу. К сожалению, невестку свекровь и золовка встретили ой как неласково. Почему? Да кто их знает? Может, по стародавним, дурным традициям так положено было – подковыривать, гнобить, насмехаться над снохой – учёной, но бедной, которая в силу своего доброго, тихого нрава и слова в защиту сказать не могла. И от мужа всю неприязнь родственников скрывала, чтоб настроение ему не портить. Оба работали в школе. Анюта преподавала в младших классах, а Вася, кроме основных дисциплин, взял еще уроки рисования, ведь на учительскую зарплату, как выяснилось, не разбогатеешь и хлеб с маслом не поешь. ... Ждали супруги радостного события. Вот-вот Анна должна была родить. Отношения со свекровью нисколько не улучшались. И будущая мать решилась на дерзкий поступок – объявила мужу, что рожать поедет в дом к своим родителям. Вася согласился. Договорился с каким-то знакомым, посадил Анну на телегу, и ленивая лошадка неторопливо потрусила по торной дороге. То ли растрясло Анюту, то ли время все же подоспело, но в пути начались роды, едва добрались до села Калга. Вот так, в пути, в 1950 г. и появилась первая дочурка у Лелековых – Танюшка. Взбудораженный вестью отец примчался за молодой мамой и дочуркой. Решили жить самостоятельно, чтоб ни от кого не зависеть. Приехали в Новый Цурухайтуй. Школа здесь была очень уютная и коллектив славный. Выделили молодой семье комнатёнку, уроки обоим педагогам расписали, как положено. Жизнь потекла своим чередом. В 1952 году на свет появился долгожданный сынок – Серёженька. Семья росла. В 1958 году у Анны родилась вторая дочка – Леночка.
На учительской зарплате еле-еле сводили концы с концами. Василию Тимофеевичу, как ни любил он свою педагогику, пришлось уволиться из школы. Устроился на метеостанцию, затем нашёл более высокооплачиваемое место кочегара в котельной. Когда в Приаргунске ТЭЦ выстроили, Лелеков перевёз семейство в город. Приняли его на электростанцию начальником смены. По службе начал продвигаться, ибо творчески подходил к делу. Изучил все сложные системы, внес какие-то усовершенствования. Поощряли его не единожды, а рабочие в нем души не чаяли. В одном из отзывов написали коротко и ясно: «Лелеков – человек». Жизнь шла своим чередом. Таня уехала в Москву, закончила полиграфический институт. Лена – геологоразведочный факультет ИГУ. А Серёжа закончил строительный техникум. Руки золотые у парня были. Начал строить дом добротный, удобный, чтоб всем место в нём нашлось – и для его будущей семьи, и для родителей. Беды ничто не предвещало. Но она, как оказалось, совсем рядом была. Сын заболел тяжело и безнадежно. Спасти не удалось. Медицина оказалась бессильной. И Татьяна напишет: Ну вот, Серёженьки не стало, Как это можно пережить! И голова отца совсем седою стала Не знал он, как с женой им быть. Утрату сына переживали тяжело. Еще ближе стали. Понимали друг друга без слов, по взгляду, по непрошенной, неприметной слезе. Казалось, каждый их жест говорил: – Ну, что ты, родная (родной!), успокой сердечко. Не надо горе свое дочерям показывать. Сильными должны быть. Выстоять должны. Анна Лаврентьевна за проверкой тетрадей, за родительскими собраниями, педсоветами тушила свои сердечные муки. Оставалась, как всегда, со всеми приветливой и уравновешенной. Угадывалась в ней какая-то природная интеллигентность. В 1981 году она пошла на пенсию. Василий Тимофеевич всего себя, как и прежде, отдавал работе. Любовь к жене и дочерям поддерживала его. Оба понимали, что семья у них есть, она осталась, и это было самым главным. Стоит жить и надо жить для Танюшки и Лены. Отдать им все свои лучшие качества – научить трудолюбию, желанию учиться, найти свой интерес в жизни. Они не сюсюкали с дочками, давали здравые, неназойливые советы. И снова хочу вернуться к Татьяниным стихам, где есть такие строки: ... Внучки горевать не дали. Одна за другой подрастали – Наташа, Анюта, Танюшка – Три хохотушки, три вертушки. Внучки замуж повыходили. Правнуков целый «букет» народили – Тиму, Настю, Витю, Леру. * * * Утром запел дверной звонок. Рановато для гостей, однако, подумала хозяйка квартиры – Лелекова Татьяна Васильевна... За дверью с небольшой дорожной сумкой стояла женщина. – Вы к нам? Лицо знакомое, но сразу не могу вспомнить. – Вспомнишь, вспомнишь, – пропела ранняя гостья. – Напрягись! Я из Приаргунска приехала с приветами. Мария Львовна я! Узнать надо, как тут Василек и Анюта поживают. Память меня еще ни разу не подводила – ведь сегодня 31 августа? Поспела, значит в самый раз, к железной свадьбе. Посмотрю, как юбиляры дошли до жизни такой! Это ж надо – свадьба! Железная! – Да проходите, тётя Маша. Все у папы с мамой в порядке. Железо ведь не ржавеет! Пылинки только что не сдувают друг с друга!
Тэги: |
|