97 – число счастливое

Недавно Прасковье Степановне Никифоровой исполнилось 97 лет. Конечно, все они не поместятся в газетной заметке. Да и слишком многое пришлось бы разворошить-растревожить, а потому – всего лишь несколько страниц, наиболее важных и рассказанных ею самой.

Спасительное галифе

...Районный центр Красный Чикой, где была средняя школа, отделяли от села Большаково 20 километров пешего пути. Почему пешего? А потому, что лошади не пережили коммуны. У отца семилетней Паны лошадь, правда, была, потому что он единственный не стал коммунаром. Но тратить лошадиные силы ради школы Степан Михайлович не хотел. Потому что как ни крути, а пустая выходила трата: в школу девке одёжка нужна, надо где-то жить и как-то кормиться, а в нынешнем 1926 году денег как не было, так и нет.

Те девчонки, которые родились в Большаково лет за десять до Паны, удовольствовались небольшой грамотой от церковно-приходской школы; те, которые лет на десять попозже, попали в волну общей грамотности, а её 1919 год неудачным вышел, все сверстницы-односельчанки так и остались малограмотными. А Паночке повезло, потому что у неё был двоюродный брат Гавриил, а ему от отца достались роскошные галифе, почти новые. А ещё в доме у Гавриила была единственная в Большаково швейная машинка, и тётушка-мастерица Ирина Саввиновна в один день превратила эти самые галифе в сарафан, да ещё и на вырост. А с платой за квартиру и за кормёжку Гавриил решил ещё проще: определил Пану нянькой в одну семью. О школе он, правда, умолчал. И хозяева были недовольны потом, но побоялись, что бойкий парень нажалуется в районо или в райисполком, или, того хуже, в райком партии. А потом и вовсе смирились: Паночка стала мыть полы у соседей, и этой платы ей на продукты хватало. А уж за квартиру расплачивалась, помогая с детьми. Что же до галифе, то они прослужили ещё очень долго: девочка-то была очень мелкая, и росла потихоньку, словно бы опасалась выскакивать из единственного сарафана. «Эти галифе и определили мой путь: из школы на педагогические курсы, с курсов – в учительский институт, а оттуда в директора начальной школы и в заведующую детскими комбинатами, – рассказывает Прасковья Степановна. – И привычка из ничего да пирожок свернуть выручала всегда. Приходила в какую-нибудь халупу с табличкой «Детский сад такой-то» – и за несколько месяцев получала прекрасно оборудованный детский комбинат. Начальству это нравилось. И как только комбинат принимался, меня направляли в очередную халупу. Кому-то не нравилось, писали в ОБХСС, но все проверки показывали одно: при хорошей смекалке и способностях организатора можно творить чудеса. Некоторые спрашивали, где я этому научилась, и я всегда отвечала одно: научишься, если кончишь школу в сарафане из галифе».

Портрет со смертельно опасным секретом

В тридцатые годы, когда молодая учительница Прасковья Степановна обучала безграмотных на медном руднике (всё в той же Читинской области, где родилась и росла), случилось ей купить превосходный портрет Иосифа Виссарионовича Сталина. Превосходство же было в том, что в отличие от других портретов, висевших в каждом доме на руднике, вождь был изображён в полный рост. И когда намечалось какое-нибудь собрание, у Паны Степановны одалживали этот превосходный портрет. Но вот она привезла к себе младшего брата (в родном селе был голодный год), и он устроил за портретом маленький тайничок: сдачу от обедов столовой складывал в узелок, чтобы после купить подарок отцу. И в канун ноября 1939 года завклубом, снимая портрет для вечера, обнаружил копилку – и сделал политические выводы. И сигнализировал в районное НКВД на другое же утро.

«Сил на аресты не хватало, и за мной приехал один человек. Остановился у столовой подкрепиться с дороги. А час был обеденный. Народу полно. И я в очереди последняя, – вспоминает Прасковья Степановна. – Тут и заведующий районо подвернул, так что разговор между ними пошёл деловой:

– Есть такая-то?

– Есть. Сверх всякой нормы работает: за короткие сроки самых безнадёжных перестарков обучила писать, читать и считать. Дали ей недавно отрез на платье, туфли и сколько-то там деньгами. Так она эти деньги на куклу спустила и домой не отправила, покуда не наигралась сама. Девчонка-то из бедной семьи – зачем спрашиваешь.

– Я этих слов от тебя не слышал, а девчонку сейчас заберу – завклубом просигнализировал.

– Ты с этим завклубом давно уже все разнарядки по арестам перевыполнил – не с кем просто работать стало. Успокоился бы, а то я ведь и на тебя напишу. Что мешаешь выполнять государственный план. Шучу, конечно, но ты подумай, что делаешь.

В общем, убежала я из столовой. Взяла деньги, продукты – в тайге укрыться хотела, как мой отец год назад. Но у папки в кедровнике зимовьё, к которому просто так не пробраться. У папки ружьё и собака, а у меня только младший брат на руках.... Отвела я Васю к знакомой учительнице и стала ждать. Время долго тянулось, конечно, а как стемнело, то в разведку пошла. И узнала, что уполномоченный НКВД сразу после обеда и уехал на попутной подводе. А папка мой чуть не до самой войны прожил в зимовье».

Из осколков чашка склеится, только чаю из неё не попьёшь

У Прасковьи Степановны двое детей, трое внуков и трое правнуков. Замуж вышла уже под тридцать за фронтовика Никифорова Михаила Тихоновича:

«Всех моих кавалеров убила война, а у Михаила Тихоновича девушка погибла на фронте. Мы с ним до войны ещё были знакомы по руднику (он геолог по образованию), но близко не общались. Когда его мобилизовали, то меня поселили в его бывшую комнату. И я поразилась: столько красивых вещей. А ведь даже в коробку не собраны. Комендантша говорит:

– Ты вещи-то забирай: раз уж он никому не продал. Не надеялся, видно, и вернуться. Убьют его.

А я узнала адрес родителей Михаила и послала посылку. Миша с фронта мне прислал благодарственное письмо. А когда уже в 1947-м проезжал через Читу в Монголию, то подал телеграмму, и я выехала к нему в Чойболсан.

Прожили мы с ним тринадцать годков и разошлись. Но уважение у меня к нему осталось – честнейший был человек: после Монголии определился в бухгалтеры, и до самой пенсии случилась у него лишь одна недостача – на 1 копейку. Фронтовым своим прошлым никогда не бахвалился и ни разу не воспользовался никакими льготами. Даже телефон не поставил – так и бегал на телеграф с дочкой поговорить. Прожил мой Михаил Тихонович немного. Но его день рождения я мысленно отмечаю. А сниться – нет, не снится почти. Деликатный человек он и в посмертии деликатен».

• Расскажите об этом своим друзьям!