- ПУТЕВОДИТЕЛЬ:
- ЧТО ПРОИСХОДИТ?
- Новости: выбор тем
- НАШИ ПЕНСИИ И ПРАВА
- Пенсии и деньги: выбор тем
- Права и возможности: подробней
- Наша безопасность: темы
- ЗДОРОВЬЕ
- Здоровье: каталог болячек
- ДОМ, БЫТ И ДАЧА
- Дом, быт и дача: выбор полезных тем
- Еще полезные «не мелочи»
- НАШИ ВНУКИ
- Темы «внуковедения» — выбор
- СТИЛЬ ЖИЗНИ
- Психология и стиль: выбор тем
- ДЛЯ УМА И ДУШИ
- Чтение: темы
- Музыка из прошлого
- ...И еще для души!
- СОТРУДНИЧЕСТВО
Какой он, наш национальный юмор? |
| Денис Терентьев, argumenti.ru |
| 17 Января 2023 г. |
|
С известной натяжкой можно констатировать: безопасное предсказуемое благополучие обедняет изощрённость, без которой юмор немыслим. И если вам в России весело – значит, вы далеки от состояния полного комфорта.
Чем наше понимание смешного отличается от всех прочих? Казалось бы, так ставить вопрос нельзя. Ну что значит «наше»? 145 млн россиян сделаны не по одному трафарету: тот, кто заливается смехом на фильме «Любовь и голуби», вряд ли будет угорать на балабановских «Жмурках». А Жванецкий не слишком близок стендап-комикам. Шутки про политику обычно популярны в мрачные авторитарные времена, а в нулевые годы, когда Россия неплохо развивалась, в моде был стёб над ситуациями «из жизни». В то же время справедливо говорят, будто юмор – один из способов социальной терапии. Мол, по тому, как и над чем мы смеёмся, можно сказать, какие у нас страхи и проблемы прямо сейчас. А история юмора даёт возможность прогнозировать дальнейшее развитие нас самих. Разумеется, не всех скопом. Остап восходящего солнцаНедавно на международном конкурсе анекдотов победил следующий: «Два охотника забрались далеко в лес. Один из них вдруг упал и не дышит. Его товарищ звонит по мобильному в 911: «Мой друг умер. Что делать?» – «Успокойтесь, я вам обязательно помогу, – говорит оператор. – Для начала убедитесь в том, что ваш друг мёртв». Слышится звук ружейного выстрела, после чего охотник говорит оператору: «Убедился, что дальше?» Этот перл выбран из 40 тыс. «конкурентов», в Интернете голосовали 2 млн человек. Понятно, что любой россиянин слышал в своей жизни шутки и посмешнее. Как следствие, у нас может привычно вздыбиться чувство превосходства над дурачками с Запада, у которых и культура вырождается, и семья, и экономика. Вот теперь и до чувства юмора дошло. Но почему тогда практически любой смешной фильм или шоу российского производства, появившиеся в последние годы, являются калькой с какого-нибудь зарубежного проекта? Можно без конца доказывать, что «Симпсоны», «Плохой Санта» или «Мальчишник в Вегасе» по-своему туповаты. И что не им нас учить, над чем смеяться. Что пришедший с Запада стендап не заменит нам куда более интеллигентных традиций, идущих от Карандаша и Аркадия Райкина.
Тут немудрено забыть, что восприятие юмора зависит не столько от национальности человека, сколько от его окружения, возраста, интеллекта, вкуса, стиля. А насколько успешен юмор как индустрия, зависит уже от объёма инвестиций, от рекламы, от уровня продюсирования. Лучше всего завёрнутые и поданные продукты имеют успех в любой стране, обыватель везде примерно одинаков. Несмешной анекдот про двух охотников выиграл конкурс вовсе не потому, что все голосовавшие европейцы дебилы. Специалисты объясняют, что просто в нём нашли выражение все три основных типа анекдота: он помогает почувствовать превосходство над остальными, снизить влияние пугающих событий и удивляет нас нелепостью ситуации или реакции на неё. Россияне, кстати, тоже голосовали. И так было всегда: сколько бы образованные люди у нас в стране не гордились тонкостью Жванецкого, массовый зритель всегда предпочитал «шутки юмора» с федеральных каналов, которые были как раз на уровне анекдота про охотников.
Точно так же в Америке интеллектуальные комики вроде Джорджа Карлина достаточно популярны, чтобы в «Мэдисон-сквер-гарден» яблоку было негде упасть. Но первые места по гонорарам держат ребята попроще. И так практически в любой стране. Сколько раз приходилось слышать, что такие изысканные тексты, как «12 стульев», не могут быть поняты в переводе за границами бывшего СССР. На самом деле дилогия об Остапе Бендере давно переведена на главные мировые языки и неплохо продаётся, например, в Японии. И в США «12 стульев» знают гораздо лучше, чем, казалось бы, более близкое произведение Ильфа и Петрова – «Одноэтажную Америку». Специфика юмора завязана не столько на страну, сколько на конкретную эпоху. Советский и постсоветский смех – как будто с разных континентов. В этом смысле история юмора – это ещё и история изменения менталитета граждан, их потребностей и свободы. Скрепы юмора и сатирыС младых ногтей мы привыкли, что фундаментальные научные исследования – это о значении Толстого или о нефтесинтезе. А изучать национальный юмор – как-то несерьёзно. В итоге этнографы морщат себе мозг, пытаясь отыскать отличительные черты россиянина. И не могут связать вместе русского, татарина, бурята и дагестанца – то религия разная, то языковая группа, то генотип. А ведь наша общая черта на поверхности – чувство юмора. Черта эта не врождённая – она натренирована общими испытаниями. Кто сомневается – посмотрите КВН. Какие города здесь только не блистали: Пятигорск, Пермь, Махачкала.
Можно спорить, является ли «Клуб весёлых и находчивых» точкой отсчёта в юморе советского человека. Всё-таки прообразом КВН считается «Вечер весёлых вопросов», организованный в 1957 году по образцу чешской передачи «Гадай, гадай, гадальщик». История «Вечера» закончилась курьёзно: в одном из летних выпусков собирались пообещать приз всем, кто приедет в студию в шубе, шапке, валенках и с газетой за 31 декабря прошлого года. Но ведущий передачи Никита Богословский забыл сказать в прямом эфире о газете. А зимняя одежда есть у всех: в студию припёрлись толпы любопытных в шубах, смели милицию. В общем, вышел скандал, программу закрыли. – Бессмысленно рассуждать, когда на Руси появился юмор, – говорит историк Сергей Ачильдиев. – В новгородских берестяных грамотах XII века встречаются матерные шутки, что, кстати, полностью опровергает версию, будто мат к нам пришёл с монголо-татарами. У Ивана Грозного было специфическое чувство юмора: царь подмечал, кто из бояр у него на пирах норовит поменьше пить да пораньше домой улизнуть. И посылал следом стрельцов с огромным государевым кубком водки, который предстояло выпить до дна прямо в санях. Но для исследователя интересны не отдельные случаи, а когда в стране появились юмористические каноны, понятные всем. Очевидно, что до революции их не было: профессор Преображенский и Шариков шутили на разных языках. Но в советские времена интеллигенция и пролетариат оказались в одних коммуналках и стали чаще прислушиваться друг к другу. В одном источнике читаем: «...только в кругу самых близких и доверенных друзей мог Шостакович иногда, выпив, вдруг завести озорную песню балтийских матросов: «Ты гори, гори, свеча, в красной ж... Ильича». Однако настоящий переворот совершило телевидение. Концерты Райкина и фильмы Гайдая расходились на цитаты, и уже не требовалось никому объяснять, над чем смеёмся.
В фильме «Д’Артаньян и три мушкетёра» граф Рошфор объясняет кардиналу Ришелье, что нельзя посадить в Бастилию народ, который сочиняет про него памфлеты. «Запомните, нет такого народа, который я не могу посадить в Бастилию», – одёрнул подчинённого первый министр. В толстенном романе Дюма-отца этот диалог звучит совсем иначе, а создатели фильма глумились, конечно, не над Францией XVII века. «Мушкетёры» вышли на экраны, когда за анекдоты про Брежнева уже не сажали, но профессиональная сатира была в загоне: Жванецкий выступал в банях, почти не издавали Зощенко и даже ради «12 стульев» надо было сдавать макулатуру. Было ли советское время веселее нынешнего – вопрос дискуссионный. Сергей Довлатов писал в конце 1970-х: «Нас окружала тотальная безвыходная серьёзность. Вспомните лица парторгов, милиционеров и заведующих отделами. Вспомните лица домоуправов, торговых работников и служащих почты. Вспомните лица членов Политбюро ЦК. Вспомните, например, лицо Косыгина. Беременным женщинам нельзя показывать такие вещи...» В те же годы Геннадий Хазанов видел совсем другую картину: «Самых больших успехов мы добились в области смеха. На наших бескрайних просторах раздавалось неуёмное дикое ржание...» При позднем Союзе цензор мог не пропустить в работе по ботанике фразу, что растительность северной тундры носит «угнетённый характер». В нашей стране ведь нет угнетения! Однако давление и запреты не могли изжить русское чувство юмора и в более страшные времена. А попытка заткнуть рот только разжигает это чувство. В перестроечные годы КВН стал флагманом политической сатиры, которой ещё вчера не было вовсе. На всех играх – зрительский аншлаг. Здесь встречают овацией опального Ельцина, который тогда не был ни депутатом, ни президентом, а просто популярным персонажем, который сказал в лицо начальству правду. Культовыми становятся два номера. «Переведи меня на хозрасчёт», – требуют по очереди бухгалтер, священник и милиционер, добавляющий: «Одним бандитом в мире станет меньше». «Переведи народ на хозрасчёт», – поют они уже хором какую-то совершенную для 1988 года дерзость. А другой участник КВН идёт ещё дальше, когда с блаженным лицом просит: «Партия! Дай порулить!» Зал встаёт и аплодирует 10 минут, а вся страна видит это по телевизору. Трудно представить себе более чувствительный удар по советскому строю.
Но в 1990-е страна наелась реформами. На фоне утраты статуса сверхдержавы народ терзался постимперским синдромом, выискивая новые поводы для гордости. Сатирик Михаил Задорнов собирал аншлаги на концертах под брендом «Ну тупые», значительная часть которых была посвящена нашему культурному превосходству над американцами. «Почему американцы не играют в КВН? – Потому что тупппыыыыые!» – срывал овации артист. Выходило, что и законы у янки глупые и смешные, и жирные они все поголовно, и язык у них странный – они говорят в пустом помещении nobody, нет тела, а у нас говорят «ни души». В американских блокбастерах они молвят: «Спасаем наши задницы!» Мы спасаем души, а они – самое дорогое, что есть у них. «Только наши люди...» и «Только у нас...» – знаменитые заходы Задорнова, с которых сатирик начинал выступления под гогот провинциального вида публики. Значительная часть населения и впрямь начинает гордиться тем, что только наши люди купаются прямо под табличкой «Купаться запрещено», только у нас открывают дверь, если в домофоне слышат: «Это я», и только у нас на кухне есть «пакет с полиэтиленовыми пакетами». Хотя Задорнов был не так прост, и кого он в итоге троллил – большой вопрос. О смехе всерьёзОпять же говорить, что всей стране был близок юмор Задорнова, – явный перебор. Чем активнее в нулевые размножался и вставал на ноги городской средний класс, чем больше он путешествовал, потел на фитнесе и жил идеалами гедонизма, тем шире становилась пропасть между «старыми» и «новыми» русскими. Значительная доля людей советского разлива, придя домой, по привычке включала телевизор. А там царствовал «архипелаг «Аншлаг». Речь не только о выходящей с 1987 года программе «Аншлаг» под руководством Регины Дубовицкой, объединившей матёрых юмористов Владимира Винокура, Сергея Дроботенко, Елену Воробей, Клару Новикову, но и о творческом дуэте супругов Евгения Петросяна и Елены Степаненко, выпускавших «Смехопанораму». У этих программ был высокий рейтинг, но они часто критиковались за дурновкусие.
«Аншлаг» и «Смехопанорама» стали для ТВ чем-то вроде попсы: вроде и качество подводит, и слушать невозможно. Но для широкой аудитории джаз слишком изыскан, а рок слишком громкий – и рекордных сборов на них не сделаешь. В 1990‑е годы новые проекты, конечно, занимали свои ниши («Городок» Ильи Олейникова и Юрия Стоянова, «Осторожно, модерн» Дмитрия Нагиева и Сергея Роста, «Шоу Бачинского и Стиллавина»). Но в прайм-тайм бал правили старички с шутками вроде этой: из-за поворота выезжает машина, за рулём женщина, она высовывается в окно и кричит встречному водителю-мужчине: «Козёл!» – «Стерва!» – отвечает мужик, уезжает за поворот и врезается в козла. Чем не анекдот про двух охотников? Но разве можно из этого сделать вывод, что у всех русских нет чувства юмора? Упрекать юмористов в потакании дну – тоже в чём-то дурной вкус, считает Людмила Тихвинская, доктор искусствоведения, профессор, основатель Лаборатории новой эстрады в ГИТИСе: «Это уже банальность, общее место. Эстрада никогда и не была высоким жанром, это низовая культура, прослойка между искусством и жизнью. Сегодня доминантный социальный тип – мещанин. Это его герои, его монологи. Советского человека душили «высоким искусством», и он взял реванш, отстаивая своё право быть простым мещанином». Тем не менее, многие зрители концертов «аншлаговцев» стыдились признаться, что их посещают. Исчерпывающего объяснения этому нет. «Высоколобый» вариант: человек тем несчастен, что не может принять самого себя. Или попроще: народ так любит посмеяться, что живёт по принципу «лучше такой юмор, чем никакого». А телепродюсеры исходят из рейтингов и не всегда готовы рисковать с новыми проектами. «Аншлаги» выходили в эфир выходных дней с 6 часов утра, на центральных каналах в день набегало 14 с лишним часов «шуток юмора». Переломными стали 2005–2007 годы. На телеэкраны прорвались бывшие кавээнщики, а юмор максимально приблизился по тематике к застольным разговорам: что девушки говорят до секса, что после секса и т.д. На канале ТНТ выходит программа Comedy Club: Гарик Мартиросян и компания взяли на вооружение stand-up comedy – заимствованный у англосаксов жанр непринуждённого обмена репликами-экспромтами комика с залом. От традиционных концертов юмористов новая форма отличается как джазовая филармония от обычной: зрители слушают опусы резидентов Comedy Club, выходящих на крошечную сцену поочерёдно и с песней, расположившись за столиками нога на ногу с бокалами в руках. Успех настолько велик, что на гастроли Comedy Club не достать билетов, а в барах очередной выпуск предпочтительнее самого рейтингового футбола.
Стендаперы вывели на экраны темы, на которые постсоветская молодёжь говорит, сидя за столом или катаясь на скейтбордах: «Зашёл я вчера в библиотеку...» – «Ты что, баба, что ли?!» Честный гаишник Николай Лаптев из приквела «Наша Раша» ломает ногу жене, чтобы сэкономить на новой обуви. Придурковатый охранник Саня Бородач ни на одном объекте не может проработать больше трёх дней: то в музыкальном магазине устроит драку домрами, то ради обольщения бабушки-уборщицы взламывает копилку детского сада. Единственный в Челябинске фрезеровщик-гей Иван Дулин соблазняет начальника «в красных труселях». Депутаты Пронин и Мамонов из Нефтескважинска работают на износ: пересчитывают горы долларов и развращают студенток, приговаривая: «Ой, не бережёшь ты себя, Юрий Венедиктович, всё о народе думаешь».
Подложить товарищу на стул подушку-пердушку и потом полчаса закатываться до слёз – это почерк благополучного обывателя, застрявшего между работой, фитнес-центром и домашним бытом, как кошка в водосточной трубе. Так вряд ли сделает человек, для которого в жизни постоянно меняются правила игры, и он вынужден без устали прогибать эту жизнь через колено. С известной натяжкой можно констатировать: безопасное предсказуемое благополучие обедняет изощрённость, без которой юмор немыслим. И если вам в России весело – значит, вы далеки от состояния полного комфорта. В своих высших проявлениях наш юмор – это позёрство на краю гибели, словно завет наследникам. Когда умирал поэт Михаил Светлов, к нему пришёл приятель и спросил, что принести. «Пивка, – ответил Светлов. – Рак у меня уже есть». «Ободрение смехом в самый патетический момент смертельной угрозы всегда было сугубо национальным, русским явлением», – обобщал академик Дмитрий Лихачёв. Хотя насчёт «национального» можно поспорить. Сколько искромётного юмора оставили нам записки участников Наполеоновских войн. Сколько сочного стёба в произведениях Джека Лондона или Амброза Бирса, частенько стоявших на краю гибели. А Ярослав Гашек выносил своего бравого солдата Швейка среди ужасов Первой мировой войны, плена и Гражданской войны. Другое дело, что в нашей русской жизни испытания идут слишком плотным строем, чтобы мы могли заскучать. А юмор – совсем не про скуку. Один опытный эмигрант сделал два наблюдения. Американцев больше всего восхищает наша способность махнуть рукой и сказать: «Да и хрен с ним» – без антидепрессантов и походов к психотерапевту. А ещё в любом экстремальном виде спорта обязательно есть русские инструкторы. Русский духВозможно, именно особое чувство юмора мешает россиянам быть счастливее. Во всяком случае западные исследователи счастья пока пасуют перед устройством нашего респондента. Исследования счастья – это даже не отросток психологии, это самостоятельная дисциплина с собственными научными изданиями, университетскими курсами, диссертациями и мэтрами. Ведь люди зарабатывают деньги, чтобы стать счастливее. Но, разбогатев, выясняют, что какой-то 40-летний бодрячок из лачуги в Коста-Рике здоровее и счастливее них. Люди хотят понять почему. И в мире нет ни одного ведущего издания, которое не пыталось бы им в этом помочь. Однажды британская «Гардиан» опубликовала исследование счастья под заголовком Don’t worry, be happy («Не беспокойся, будь счастлив»), снабдив его уточнением: «Но если ты русский, едва ли это у тебя получится». Впервые центр изучения общественного мнения поинтересовался у россиян, счастливы ли они, в 1993 году. Картина нарисовалась апокалиптическая: неудовлетворёнными жизнью считали себя 73–75% населения, а хорошее настроение было нормой лишь для 3% граждан. В 2000 году международный «Журнал исследований счастья» выстроил страны мира в таблицу по степени испытываемого их жителями счастья: мы оказались на третьем месте снизу. Хуже дело обстояло только в Венгрии и на Украине. Один автор даже свернул исследовательский проект в России «по причине отсутствия в достаточном масштабе предмета исследования». Это неудивительно: наш мудрый народ всегда уделял повышенное внимание именно печальным сторонам жизни, а о счастье отзывался как о побочном продукте страданий: «Бояться несчастья – счастья не видать», «Не было бы счастья, да несчастье помогло», «Где горе, там и радость». Для россиян счастьем всегда было довольствоваться малым. Как писал тот же поэт Светлов, «хлеба кусок да снега глоток – вот она жизни прелесть». Западный прагматик всегда понимал: счастье складывается из денег, здоровья, общения, достижений и способности испытывать от всего этого радость. А в России у каждого школьника отскакивает от зубов пушкинское «... счастья нет, а есть покой и воля». Оптимизм русского человека, который из крепостного права через горнило двух мировых войн и трёх революций вылетел в коммунизм и дикий капитализм, всегда был из серии: «Отбили жену? Отбейте и почки!» Буржуям с их Don\'t worry не понять. У нас есть своё, лермонтовское: «Я жить хочу! Хочу печали. Любви и счастию назло». Исследователи обращают внимание, что в России очень много людей, которые не задумываются о том, счастливы они или нет. Или называют в качестве причины счастья сиюминутные вещи: «солнце выглянуло» или «Зенит» победил». А что будет, когда придёт циклон или уедет в Европу Клаудиньо? Евгений Гришковец однажды сказал: «Я считаю себя счастливым, но не ощущаю». Западный прагматик рехнётся, пытаясь это себе представить. И будет думать, что мы с Марса. Хотя он просто ничего не понимает в русском юморе. На нашем сайте читайте также:
|
