«Жизнь на исходе – чудо!»

Игорь Аброскин родился в 1958 г. в Баку. Окончил Днепропетровский университет. Служил в армии. Работал в организации «Оргхим» при строительстве «Саянскхимпрома». Один из создателей «Литературного кафе» в Саянске в 80­е годы. Первый из тех, кто сколачивал неформальное литературное объединение «Помост» на рубеже 80­х–90­х. Автор большой подборки в солидном иркутском альманахе «Стихи по кругу» (1990 г.). Один из авторов юбилейных городских альманахов «Серебряный Саянск», «Саянск 2000», «Ковчег». Не однократно печатался в альманахах поэзии «Иркутское время». Первая книга «Все?..» вышла в 1998 г., вторая – «Самостоянье» в 2023­м. Стихи из неё – в этом выпуске.

* * *

Свет сквозит по паутинке.

Сквозь прозрачный лес

день уходит по тропинке,

до прохлады,

весь.

Боже!

Как всё скоротечно,

и как вечно всё!

Август, осень,

путь мой млечный

озимь и жнивьё.

* * *

С полнолунием вас!

С полнолунием!

С жёлто-белой

глазастой луной!

Эту ночь увезу я в безумие,

облака распахнув строфой.

И неситесь вы –

бездно-перистые,

задевая меня высотой,

полнолуние буйствует, пенится,

наводняя весь мир луной.

И  всё­таки мы посмели…

Валере Бухарину

на пятидесятилетие

Опять заскрипели греби,

валы – это мокрый ад,

но всё-таки мы посмели,

и греби рвут перекат.

И всё-таки мы посмели

принять и ущелье, и путь,

и память прибрежных елей

хранит наших песен суть.

И всё-таки мы вернёмся

в порожный, таёжный мир,

ватагой, гурьбою, острожно

на наш орхабомовский* пир!

Опять заскрипели греби,

и «Слив» неминуем, как рок,

и всё-таки мы посмели

и оседлали порог!

* Орха­Бом – ущелье в Вост. Саянах

* * *

Ходят грозы одна за другой.

По дуге семицветья

покатился июнь на покой

в круговое бессмертье.

* * *

Молочная мякоть неба

упала на фонари,

и лёгкая жёлтая нега

покрыла бегучие дни.

Жизнь на исходе – чудо!

Молитва перед дверьми.

Наивность позднего блуда,

улыбка щенка в пыли…

Пыль растоптанных судеб,

чад обожжённых слов…

Мечутся, тычутся будни

в мягкий небесный кров.

* * *

Давай закончим уж дело

обычной точкой в строке,

твоё кричащее тело

молчит обнажённо в стихе.

Не слушай,

всё это неправда,

пустое, красивость, слова.

С тобою я счастливо падал,

а в гору иди уж одна.

Иди ты в Пегасовы горы,

а я уйду на Шумак,

и наше горе не горе…

Какой я счастливый дурак…

* * *

В девять совсем темно,

а в десять – кончится снег.

Свет локонов,

девушка,

но…

Луны отсекающий серп –

и на убыль боль и вода,

и реки давно уже нет,

нет берегов, нету дна,

лишь локона лунный след.

* * *

Чуешь,

как дует ветер?

Он выдувает смысл.

Мне солнце под правую светит,

а слева – сумрак и свист.

Пятый этаж в бетоне,

работа с восьми,

всё в бытовухе тонет.

Забудься, усни…

Чушь и бабло,

чуешь? –

На перевале скулят черти,

а на станции Дно

сумерки гибель чертят.

Дно! –

Это наше дно!

Всех – от младенца

до архиерея.

Но!

На плечо бревно –

и рассвет

костром алеет.

Взят перевал,

взят.

В долине тихо.

Пик лавиной объят.

Спит.

Он озяб.

Ой, не буди лихо.

* * *

От донника налево,

и там недалеко

душа в степи горела,

не грея никого.

Залив и небо слились

в белёсой жаркой мгле,

и высь, и ил – все «или»,

всё тонет в Ангаре.

* * *

А в пойме плоско,

как перед расстрелом.

Небо – кусок доски.

Жухлые берега,

дух прелый.

Топором

отселяю

рассвет от тоски.

Тоски извечной

по невечному дню,

по любви скоротечной,

по июлю и сентябрю.

Тоски неизбывной.

Рассвет только миг,

но всё-таки был он,

как выдох, как крик.

* * *

Сиротски, серо и остро

в туман натыканы сосны.

Сны мои – смерти полоски…

Поколение?! –

Жариков, Костромин,

Орочон, Аброскин…

Мы вместе и розно…

Память пропахла водкой,

а стихи прохладой.

Не надо,

всё праздно,

всё поздно –

и ладан,

и канонада.

* * *

Сибирь.

Поздний март.

Лёд в заливах –

серое крошево.

В эти холмы,

в устья,

в закат

брошусь я.

И душа

вон с того

с шелома­бугра

ударит в колокол.

Зунгар,

правее Унга…

всё ревёт,

всё зовёт

бирюзой Ангара,

в заливы распоротая.

* * *

Разъять стихи в звоны

на Троицу у берёз

и выплеснуть на газоны

ливнем звуков и слёз.

В колокольни взвить город,

звоном залить суету,

рваться всё время в горы

и оставаться тут

травинкой на этом газоне,

пылинкой в огнях фонарей…

Кто же, куда меня гонит?

Нету ответа мне.

* * *

Горлом пью

перекат.

Солнце цепляется

за лицо.

Ветер бежит впопят,

день из ущелья

вытек.

Лунища –

чудище!

Я на краю света,

где за две коряги

и три звезды

зацепилось лето.

* * *

Не зли!

Я знаю,

как утро поставить

стаканом в залив.

Я слышал,

как дождь барабанит

в луну,

выбивая гимн, или крик,

этим холмам плюшевым,

воде зелёной.

А я между небом

и степью сплющенный,

полынный, пленённый,

застыл послушником…

Не зли.

Заря уж разлила

по блюдцам – заливам…

Слушай,

слушай,

слушай

реквием Моцарта…

* * *

Твой взгляд

меня из заката вытащил.

Ты паутинка,

трепещущая на солнце.

Я – путник.

Ты – тропинка,

в дымку,

за мою околицу.

* * *

А я вчера подсчитал:

от сумерек до света – нож!

С лезвия заря капала

на мою палатку…

И свет…

И тучка

серой лапкою

промокала

росы и Родины

дрожь.

* * *

О Хубсугул!

Какой загул!

Какие поприща!

И синева до дна,

и небо перистыми морщится,

дрожит у льда!

На ощупь

трогаюсь к вершинам,

мохнатый, в шкуре, трепещу,

и всё тяну, тяну свою лучину

к остроховерхому лучу!

* * *

Не собираюсь уходить,

но вот – прощаюсь.

Патрон последний…

Магазин,

Куплю-ка чаю.

Ночнушка, простынь и плечо,

подставленное в полночь.

Но что, ну что же мне ещё?

Да полно, старче, полно.

Именинное

Выпил,

закусил прохладой,

поцеловал в макушку июль…

Сколько,

чего до ограды? –

Да какая-то сотня граммуль.

А ведь всего помаленьку надо:

мóрока,

радости,

пуль…

Дуй,

дуй

в губы июля,

мой одуванчик,

дуй!

Мойган

И старый крест,

и рядом муравейник,

и скит монахини,

где спит любовь, –

здесь всё размыто,

медленно,

неверно –

ладонь тумана

и ущелья бровь…

Здесь тишина так осторожна,

здесь листья нянчат тишину,

и так божественно безбожно

протока тычется в луну.

* * *

Сучит копытами скакун

в пуховой пашне,

и очерк живота в пыхун

впечатан влажно.

Ещё являются стихи,

ещё дым прозы дремлет,

но всё отчётливей шаги

деревьев древних.

И этот выдох деревень

перед потопом,

и топот неживых коней,

и толпы, толпы…

И эта тысяча заноз

стихов и прозы,

Есенин, Пастернак, навоз –

всё жабы, розы…

Всё прахом.

Прочь.

Ползу на Вы,

теряя стремя,

и крошки смеха у губы

смахнуло Время.

Одиса

Мокрый запах

молодой полыни

у села, на левом берегу.

В эту степь

стопчу своё я имя,

в эту степь я ночью убегу.

Заберусь на холм

и трону звёзды,

они в лад с дыханьем задрожат,

и одним комком – стихи и прозу

запущу на Млечный –

пусть лежат.

• Расскажите об этом своим друзьям!