За шторой, с этой стороны...

Новогодняя история. Автор Владимир Максимов.

Хлопья снега, медленно опускающиеся в желтоватом свете фонаря, были до неправдоподобия большими... Казалось, что мохнатые снежинки плавно скользят сверху вниз по наклонно натянутым невидимым нитям...

Они, скорее, напоминали маленькие белые фонарики или крошечные парашютики, чем предновогодний невесомый снег. Тень от этих «парашютиков» бестелесными бабочками порхала по белой, чистой, ровно укатанной между домов квартала дороге.

Падающий снег казался теплым...

Внезапно возникая (вначале как бы высвечиваясь изнутри), откуда-то из близкой – сразу же над фонарем – бархатной мягкой черноты, они, плавно кружась, заполняли собой почти весь конус света, начинающийся чуть выше окон второго этажа...

Я хорошо запомнил этот фонарь, потому что еще пять минут назад он раздражал меня своим назойливым светом, когда я с одноклассницей Бетой под пластинку Майи Кристалинской с ее шлягером нынешней зимы «А снег идет... А снег идет... И все мерцает и плывет...» танцевал в просторной комнате второго этажа, освещенной только разноцветной елочной гирляндой. Кто-то из танцующих ближе к двери погасил блистающую и слегка позвякивающую хрустальными подвесками огромную даже для такой большой квартиры, как у Беты, люстру, радостный свет которой казался избыточным. И свет от фонаря за окном, упрямо проникающим в не до конца зашторенное окно, тоже казался лишним. Разрушая полумрак почти до середины комнаты, где стояла елка.

Мне хотелось, чтобы кто-нибудь из наших одноклассников, танцующих ближе к окну, догадался и до конца задернул тяжелую – от потолка до пола – оконную штору, раз уж нельзя погасить этот настырный фонарь…

– О чем ты думаешь? – тихо спросила меня Бета.

На своих высоких каблуках-шпильках она стала на их длину, то есть сантиметров на десять, выше меня. И было как-то непривычно смотреть на нее снизу вверх.

– О фонаре... Вернее, о тебе, конечно, в основном, – немного замешкавшись, весело ответил я.

– Врешь, как обычно… – улыбнулась Бета. – Интересно, всем врешь или только мне?

В темных Бетиных локонах, серпантином спускающихся по обеим сторонам лица и в ее гладко зачесанных на прямой пробор иссиня-черных волосах (в манере начала XIX века по типу а-ля Наташа Ростова, первый бал, который с такой подробностью разбирала в классе с нами учительница литературы) виднелись разноцветные кружочки конфетти.

Локон то укорачивался, то удлинялся, пружиня в ритме наших шагов и щекоча мне висок. А от Бетиной щеки, темный румянец на которой был виден даже в этом цветном полумраке, пахло яблоневой свежестью. И когда мои губы «невзначай» – для чего мне пришлось привстать на цыпочки – коснулись ее щеки, я почувствовал такую же яблочную упругость и прохладу кожи, как будто Бета только что пришла с мороза.

Мимолетного прикосновения моих губ к ее щеке она, казалось, не заметила...

– А ты о чем думаешь? – спросил я ее.

– О многом...

– Ну, например?..

– Я вдруг вспомнила, как ты мне прилепил эту казавшуюся мне тогда такой дурацкой кличку – Бета... Я, честно говоря, не думала, что она ко мне прирастет. А теперь мне даже нравится... Бе-Та, – нараспев произнесла она. – Есть в этих звуках что-то от имен английской знати...

После ее слов мне сразу вспомнился тот яркий солнечный веселый и с грустинкой день – 1 сентября...

Весь наш выпускной 11 «Б» после первого звонка – для нарядных первоклашек нового, а для нас уже последнего учебного года – уселся за свои вновь покрашенные парты.

Классная руководительница Анастасия Дмитриевна, с серебринками седины в аккуратной тугой прическе, ввела в класс новенькую – в ослепительно белом школьном фартуке девушку с длинными распущенными черными волосами.

– Вот, ребята, познакомьтесь. Это Белокрылова Таня. Она приехала в наш сухопутный город из Владивостока, с берега океана, можно сказать. И будет теперь учиться с вами. Садись, Таня, на свободное место.

Новенькая села на пустующую последнюю парту среднего ряда. Я тоже сидел «на камчатке», но только в третьем ряду, у окна.

Когда Татьяна садилась на место, она взмахнула головой, и ее волосы, вначале распустившись черным крылом, упали ей на спину.

«Чернокрылиха» – на первой же перемене каких-то совсем не обязательных первосентябрьских занятий окрестила новенькую в кругу подруг с ревнивым чувством уже бывшей первой красавицы прима нашего класса Люда Година, интуитивно почувствовавшая достойную соперницу.

Я в то время читал книгу Пантелеева «Республика ШКИД», и у меня, как и у шкидовских обитателей, была страсть на конструирование новых имен, сложенных из начальных частей старых.

Наша классная прозывалась у меня на греческий манер – Анасди. Правда, прозвище это к ней как-то так и не пристало.

А Бе-локрылова Та-ня стала Бетой.

Отец Беты был офицер. Его с повышением в должности перевели в наш маленький городок командовать полком.

Мать Беты, наверное, лет на пятнадцать, не меньше, была моложе своего супруга, называла себя домохозяйкой.

Казалось, что родителям Беты, которые и без того уже исколесили полстраны, переезжая то и дело на новое место жительства и службы из города в город или в какой-нибудь забытый богом и людьми скучный степной гарнизон и никогда нигде не задерживающиеся надолго, и полчаса не усидеть на месте.

Люди они были веселые, общительные и в любом месте быстро обрастали если не новыми друзьями, то новыми знакомыми уж точно! Легко забывая старые привязанности и выпавших из их нового круга жизни приятелей. Казалось, что кроме них самих, даже среди посторонних, но обязательно беззаботных и веселых людей им больше никто и не нужен.

Они постоянно куда-то спешили. То уезжали в соседний город. То уходили к новым многочисленным однодневным знакомым, оставляя в освободившейся квартире забитый до отказа всякой снедью холодильник «ЗиЛ», похожий, скорее, на средних размеров платяной шкаф с закругленными гранями дверцы, и Бету – следить за порядком в доме.

Самих же их застать дома было практически невозможно. Они жили на больших скоростях.

Отец Беты частенько по каким-то своим каналам доставал, например, билеты на концерт заезжих знаменитостей или на премьеру в театр, расположенный в областном центре в пятидесяти километрах от нашего города. А то брал билеты на поезд дальнего следования или самолет. И тогда мать Беты быстро и привычно (это она, в отличие от повседневных домашних дел, которые не любила и которыми почти не занималась, делала виртуозно) заполняла своими многочисленными нарядами вместительные кожаные чемоданы. И они, зачастую выпорхнув из нашей сибирской зимней стужи, вдруг оказывались среди пальм в каком-нибудь укромном уголке Черного моря, скажем, в Гаграх или Сухуми, в санатории или в доме бывшего сослуживца Бетиного отца, вышедшего в отставку и занимающегося теперь только садом, пчелами и изготовлением различных вин.

Мать Беты, когда я видел ее, напоминала мне почему-то яркую, весело порхающую бабочку.

Кое-кто из нашего класса, и первая – Година, ставшая лучшей подругой Беты, по достоинству впоследствии оценили непоседливый характер родителей нашей одноклассницы. Ибо в их огромной квартире, где комнаты с паркетными полами, скорее, напоминали по площади небольшие теннисные корты, чем жилые помещения, так было приятно, удобно, бесхлопотно собираться на всевозможные праздники и дни рождения...

С дня рождения, кстати, все и началось.

Не прошло и месяца с начала учебного года, как новенькая на одной из перемен пригласила к себе на день рождения весь класс!

Такого размаха мои одноклассники доселе не знали. И, наверное, поэтому многие восприняли это приглашение только как красивый широкий жест, несколько театральный даже. Потому-то и пришло на день рождения человек десять – не больше.

Там я впервые и увидел родителей Татьяны.

Высокого, веселого, подтянутого, с такими же гладкими глянцевыми черными волосами, синими, как у Беты, глазами и с жизнерадостным молодым румянцем во всю щеку Юрия Александровича и еще более веселую, почти все время заразительно смеющуюся, то и дело танцующую с кем-нибудь из нас Елену Игоревну.

Как-то даже не верилось, что обычно задумчивая Бета и есть их единственная дочь…

– А еще я знаешь что вспомнила? – спросила меня Бета.

Мы теперь едва топтались на месте, в пространстве между широким подоконником и высокой, почти до самого потолка, пушистой елкой, скрытые ее ветвями от всех. Так что единственными свидетелями нашего разговора и наших действий могли быть только эта нарядная елка и веселый фонарь с той стороны окна.

– Что?

– Как ты, отвечая на уроке истории, называл Македонского Александром Филипповичем, словно это был не великий полководец, а какой-нибудь завхоз...

– А еще о чем ты думаешь? – спросил я Татьяну с каким-то замирающим предчувствием.

– Еще я думаю о том, как там мои друзья, во Владивостоке, без меня справляют Новый год... Ты знаешь, мне всегда хотелось чего-нибудь постоянного, – как-то очень грустно сказала Бета. Но эта ее последняя фраза легко прошла мимо моего сознания, ибо меня зацепила фраза предыдущая. Наверное, еще и потому, что я ожидал услышать нечто совсем иное. Например, о том, как она ко мне относится.

– А о своем морском без пяти минут лейтенантике, который обещал прилететь к тебе на Новый год (неизвестно как добытыми этими сведениями со мной любезно поделилась Люда Година), тоже вспомнила?

– Да, тоже...

Бета совсем не умела врать. И не делала этого даже тогда, когда это сулило ей какие-то выгоды или спокойствие душевное.

– О его стройной фигуре, затянутой в белый китель! – меня куда-то понесло, да так, что я уже не мог остановиться. Я будто бы со стороны уже увидел, что мы с Таней не танцуем, а просто стоим напротив друг друга. – А может быть, ему солдатская шинель была бы более к лицу?.. (Лермонтовского «Героя нашего времени» с доскональным разбором «значения роли солдатской шинели» для Грушницкого и княжны Мери мы тоже изучали на уроках «лит-ры» весьма подробно.)

– А ты знаешь! – Бета еще слегка отстранилась, словно пытаясь лучше рассмотреть меня, будто увидела впервые, причем с обидным любопытством страстного энтомолога, с которым тот рассматривает каких-то невообразимых форм и расцветки невидимого ранее жучка. Она некоторое время молча и внимательно смотрела на меня сверху вниз, с высоты своих изящных каблуков. – Тебе даже идет... Быть клоуном...

Это бы я, пожалуй, стерпел. Но она кольнула меня потом в самое мое уязвимое место.

– Маленький ты еще совсем. Маленький капризный карапузик, выпивший слишком много шампанского и возомнивший себя Гэ А Печориным. (Я же говорил, что «Герой нашего времени» после назойливых уроков литературы был вдолблен в нас просто намертво. И я, конечно же, в те юные лета хотел быть похожим на Григория Александровича. Бета это угадала.) – Я и то выше тебя.

Она провела ребром ладони от моего затылка, слегка взъерошив этим обидным жестом на макушке мои волосы, до своих глаз, как бы обозначая ту черту, до которой я дотянул.

– Ты, Бета, не выше меня. Ты – длиннее. – А к длинным, как известно, ум всегда приходит позже. Слишком уж долог путь от земли-матушки к голове, – очень спокойно, и сам удивляясь этому спокойствию, потому что чувство падения с огромной высоты было почти реальным, совершенно пересохшим горлом сказал я, понимая, как что-то очень хрупкое рушится, разлетается на мелкие осколки прямо у меня на глазах. И собрать это нечто вряд ли снова удастся...

(Окончание в следующем номере.)

• Расскажите об этом своим друзьям!