Выборы в городке Ы... (Рассказ)

Как рано, как рано выпал нынче снег. Мокрый, тяжёлый, он придавил в палисаднике ещё зелёную траву, лёг на не опавший куст сирени, склонив до земли гибкие ветки.

– Смотри, – говорит моя жёна, выглядывая в окно, – какой образ вызывает у тебя эта сирень?

– Всё за окном у меня вызывает только глухое раздражение, – ворчу я.

– А мне она напоминает изнасилованную женщину. У неё ветки – как раскинутые руки. И покорность.

– Это из жизненного опыта? – мстительно и пошло шучу я.

– Дурачок! – ласково, с пониманием треплет меня жёна по седеющей чупрыне.

Я вздыхаю – наверное, она права. Смотрю на сирень и думаю, что я тоже похож на изнасилованного обстоятельствами мужика. Я знаю, от чего эта маятная хандра – я занимаюсь выборами, хочу стать депутатом думы во второй раз. В первые выборы мне тоже было нелегко, я воевал с местным толстосумом и, благодаря своему упорству или упёртости, выборы всё-таки выиграл. А сейчас таких толстосумов оказалось двое, и я приуныл.

Как и у большинства людей, всякие перемены вызывают во мне душевный дискомфорт. Тут Конфуций по всем статьям прав. Мозги включаются и лихорадочно начинают искать пути, как эти перемены преодолеть.

Пять лет я, где радиво, где не очень, возделывал огородец под названием избирательный округ. Я копал грядки – встречался с людьми, ухаживал за цветником – пробивал в администрации спортивные корты и площадки, окапывал приствольные круги – следил, чтобы вовремя вывозился мусор, собирал урожаи, порой удачный – получал благодарность, а иногда, не скрою, и ругань в свой адрес. Народец наш непростой, всякому не угодишь. И вот пришли два энергичных хлопца и нахально заявили, что хотят отнять у меня мой возделанный огородец. Я попытался поговорить с тем и другим, мол, куда вы, ребята, лезете, тут всё схвачено и за всё уплачено, у меня опыт, электорат мне предан, я только свистну, и полчища избирателей потянутся к участковым урнам. Но ребята оказались не из пугливых и не менее упёртыми, чем я сам. Более того, сами предложили мне по-хорошему не идти на выборы, а то они сделают из меня... Ну, дальше всё нецензурно. Я был уязвлён, что ещё сильнее взвинтило мою упёртость, и чуть ли не в этот же день я зарегистрировался кандидатом в окружной комиссии, показывая всем своим видом, что и я не робкого десятка и готов идти до победного конца.

Но вскоре я понял, что погорячился и что упёртость не лучший помощник и советчик в таком деле, как выборы. Мои соперники оказались людьми денежными, деятельными и оборотистыми. Начало избирательной кампании одного из них можно было смело сравнить с вражеским нашествием. С блицкригом. Он держал сеть аптек и своё состояние сколотил ещё в лихих 90-х, как поговаривали, на разбое, подпольной торговле водкой и наркоте. Его поддерживал мэр нашего городка и местная «элита». Его команда вошла в округ агрессивно и деловито, словно всегда занималась этой работой, и собирается обосноваться здесь всерьёз и надолго. В самом центре округа был организован штаб, введены танки и артиллерия, построен аэродром, размещены полевые кухни. Началось всё с ковровых бомбардировок – в одночасье заклеены все электрические столбы, стены домов и магазинов листовками, на которых красовалась худощавая холёная физиономия с аккуратной скандинавской бородкой. Потом начали свою страшную работу артиллерия и танки – по домам пошли агитаторы и пропагандисты. Дальше – пехота. В штате были даже люди такой редкой профессии, как чистильщики. Нет, не сапог. Они выгребали из почтовых ящиков всю «вражескую» агитацию – мою и второго соперника. За каждую сорванную и принесённую листовку в штабе выплачивалось в виде вознаграждения по пять «деревянных». Как когда-то в далёком Новом Свете по пять «зелёных» платили за индейский скальп.

Второй соперник был не менее нахрапист. Иногда он мне напоминал вошедшего в силу петуха, который без зазрения совести, нагло и демонстративно топчет чужих кур. В другой раз он мне казался сильным хищным зверьком, с мгновенной реакцией и природным умом. Внешне он напоминал художника, и ему не хватало только мольберта: грива густых чёрных волос, которую он схватывал на затылке иногда аптечной резинкой, светлый плащ, дорогие рубашка и костюм. На встречах с избирателями он, как Горбачёв, говорил «ложат», «эслив» и «лекторат». Он возглавлял частное предприятие «Лес», которое в народе прозвали «Воруйлес». Когда-то в достославные времена на этом предприятии вкалывала днём и ночью, в жару и холод чуть ли не половина нашего городишка. Ревущие «МаЗы-хлыстовозы» вытаскивали из вековой тайги драгоценную ангарскую сосну, потом она пилилась на километровых эстакадах на доски, брус и шпалы. Потом, в ельцинскую разруху, всё это порушилось и уже возродилось в жалком виде несколько лет назад. С десяток машин-воруек по оборышам бывшей тайги находили оставшиеся лесины, тут же их крежевали, забирая комлевую часть, сучья и вершинник бросали, превращая окрестности в пожароопасную зону. Нового кандидата поддерживала местная ячейка правящей партии, повесившая на полуразвалившихся воротах превратившегося в прах предприятия громкий лозунг «ЗА организованность, ЗА движение вперёд!». Как всё это двинется вперёд, партия, правда, не разъясняла, но плакат повесила.

Соперник был известен в этом городишке, оканчивал местную школу, ставшую теперь гимназией, и с первых же дней начал «окучивать» учителей и бывших одноклассников, кинувшихся воодушевлённо ему помогать. Несмотря на то, что он был моим оппонентом, он мне был даже симпатичен.

Его предвыборная тактика была иной: он вошёл в округ скрытно, без «шума и пыли», плетя, по типу масонской, паутинку из братьев-одноклассников. Он быстренько перекупил мой так называемый актив, ставший работать на него с удвоенной энергией.

От обоих я вначале отбивался тем, что проводил с избирателями встречи во дворах. Но кто-то из двух, а может, оба стали засылать на эти встречи провокаторов, «чмыривших» меня за то, что я, мол, ничего не делал в округе и т. д. и т. п. Я попробовал клеить листовки, насколько мне позволял скудный бюджет, но они в мгновение ока срывались «чистильщиками», причём очень аккуратно – всё-таки пятёрка за штуку! И я занялся выборной партизанщиной – хождением в народ, самой тяжёлой, но, по моему мнению, самой эффективной формой агитации – от двери к двери. В день я успевал проходить по нескольку десятков квартир и домов, мило улыбался, раздавал свои агитки, где расписывал все свои достоинства, взывая к электоральной совести, демонстрируя знание дела и жизненный опыт. Погода сопутствовала мне в этом – стояла замечательная погожая осень, обещавшая быть долгой, потому что сирень в моём палисаднике выкинула нежный белесоватый цветок. В воздухе была разлита желтизна от листьев тополей и клёнов. И вот сегодня погода дала сбой, запуржило, закружило, снегом замело.

Я с тоской смотрю на поникшую сирень – как там редкий осенний цветок, потом с ненавистью на уже повидавшую виды, потёртую, но ещё крепкую компьютерную суму. Она плотно забита агитками и листовками, которые мне предстоит раздать, тяжела и ненавистна. И сейчас мне предстоит её перекинуть через плечо и выйти в непогоду, в какую добрый хозяин и собаки не выпустит. В доме тепло и пахнет свежими щами. Неужели кто-то сегодня хлопочет на округе из моих соперников? Делаю вывод, что нет, и облегчённо вздыхаю, потому что даже при моей партизанщине меня отслеживают и сразу начинают фотографировать и куда-то названивать по сотовым телефонам. Мне кажется, что я чувствую, как разреженный осенний воздух прорезают «вражеские» эсэмэски: «Ахтунг! Ахтунг! Он появился со своей сумой, и выборы в опасности». Конспирология.

«А может, никуда не ходить, устроить себе сегодня отдыхной? Разве я не заслужил?» От этой мысли сразу становится радостно. Я уж, пожалуй, и готов к тому, чтобы остаться, и уже мозги мои заработали в поисках подходящего повода, но тут моя жёна ломает все планы.

– Ну что ты маешься, – с улыбкой говорит она. – Сиди уж дома, никуда твои выборы не денутся. Хочешь, я тебе щец налью, со сметаной.

Мне хочется щей, но в душе капризный, как у ребёнка, протест: выслушай женщину и сделай всё наоборот.

– Не-е, – мрачно бурчу я, – сейчас каждый голос на счету. Отстанешь, потом не наверстаешь.

Ну что ж ты такой упёртый. Свет клином, что ль, сошёлся на этих выборах? А вообще, ты не задумывался над тем...

– А вообще, ты не задумывался над тем, что можешь проиграть эти выборы? – Я уже давно не удивляюсь, когда моя жёна, порой, слово в слово читает мои мысли или мурлычет уже застрявший в моей голове мотивчик.

– Задумывался, – почти кричу я. – Я выиграю эти выборы!

Жена чуть ли не демонстративно наливает себе в белую вместительную пиалку дымящееся золотистое варево, мелко крошит лук, перчит, кладёт полную ложку сметаны, режет хлеб. Хлебает вкусно и аппетитно. Я, конечно, могу запросто присоединиться, но я решил это сделать после того, как вернусь домой ближе к вечеру, когда щи настоятся. Я планов не меняю. Жёна нарочито громко прихлёбывает с ложки, поглядывает на меня с хитрецой, дразнит. Я знаю, она совсем не в восторге от моей публичности, ей ближе спокойная, подальше от людских глаз жизнь. И жёна, улыбнувшись и стерев с аккуратного носика капельки пота – уж больно щи горячи, сочувственно спрашивает:

– Дорогой, ну зачем тебе нужно это депутатство?

Вопрос давний, ещё с предыдущих выборов. За пять лет я так и не нашёл на него ответа. Его нашла моя жёна – этот вид деятельности не для меня. Что ни ухом, ни рылом я не вписываюсь в современные представления о народном избраннике. Я наперёд знаю, что мои доводы окажутся жидковатенькими супротив жёниных. Это наотмашь бьёт по самолюбию, и я ввязываюсь в спор.

(Продолжение следует.)

• Расскажите об этом своим друзьям!