Трясина. Глава из книги «злой хатиман» (Записки военного разведчика)

Геннадий Павлович Баранов (1926–1987 гг.) во время войны с Японией в 1945 г. участвовал в боевых действиях в составе взвода полковой разведки. За участие в разгроме Квантунской японской армии награждён девятью орденами и медалями, среди них орден Отечественной войны, медали «За боевые заслуги», «За победу над Японией» (и с таким же названием – от Корейского правительства).

С 1967 г. Г.П. Баранов жил в Байкальске, став Почётным гражданином этого города.

Публикация приурочена к 79­-й годовщине победы над милитаристской Японией и окончания Второй мировой войны.

***

Я долго стоял над телом погибшего Анатолия. Над лохматыми таёжными сопками ещё полыхал лиловый закат, а вечерние длинные тени, крадучись надвигались на притихшую тайгу.

– Прощай, – прошептал я. – Извини, но я должен идти.

С тяжёлым чувством я покидал друга. Покидал навсегда.

Был вечер. Догорал закат, тихо и грустно шумел лес. В вечернем воздухе стоял неумолчный звон цикад, да где-то отдалённо гремели орудийные раскаты.

Анатолий Пчёлкин остался там, на безымянной высоте, один среди гор и лесов. Над ним печально склонились амурский орешник и чужое неприветливое маньчжурское небо.

Сколько прошло времени я не знал. Может, час, может, два. Часов у меня не было. Опасение и беспокойство закрадывалось в моё сердце. Неужели сержант ошибся? Я сделал всё так, как сказал Козлов: спустился с высоты и повернул направо, но дороги всё не было и не было. Она точно растворилась или затерялась в этих сумрачных таёжных дебрях. Куда идти? Назад?

«Ну почему мне так сегодня не везёт, – рассуждал я сам с собой. – Утром ушёл со стрелками, а сейчас блуждаю по незнакомой и такой обманчивой тайге. Ведь говорил Козлов, не ходи. Не послушался. И чем всё это кончится?»

Невесело было у меня на душе. Остановился. Присел на валежину, обдумывая своё положение. Лес помрачнел и тревожно шумел.

«Нет, сидеть нельзя. Надо идти!» – и я снова тронулся в путь.

Ноги отяжелели, и я машинально передвигал ими. Шёл, не останавливаясь, настороже. Автомат наизготовку. На всякий случай в гранату вставил взрыватель.

Лес становился темнее и гуще. Под ногами мягко пружинил мох.

Повернул назад, все ещё надеясь отыскать дорогу. По всей вероятности, дорога где-то делала петлю, и я прошёл её стороной. Приближались сумерки тихо и незаметно. Вскоре я вышел на небольшую узкую прогалину, сжатую с двух сторон пологими сопками, и замер, укрываясь в тени деревьев. На прогалине под раскидистыми дубовыми кронами приютились землянки. Их было двенадцать. «Что делать? Обойти стороной? А вдруг – засада, и за мной наблюдают?» – размышлял я, стоя за деревьями.

В том, что это был не охотничий лагерь или лагерь туристов, а военный, у меня не оставалось сомнений. Мучило другое. Есть ли в нём кто? Лагерь точно вымер или затаился. Над ним и подступающими к лагерю сопками нависла тяжёлая гнетущая тишина. Ни единого звука. Никаких признаков жизни. Решаю: придётся осмотреть. Начну вон с той землянки.

По кромке леса от дерева к дереву медленно приближаюсь к крайней землянке, несколько стоящей в стороне. До неё осталось метров тридцать. К землянке бежит едва приметная тропинка, по сторонам которой пышно разросся сплошным ковром дикий щавель. Осторожно ступаю на тропинку, делаю несколько шагов, и вдруг под ногами хрустнул лёгкий тростник, и я провалился куда-то вниз. Падая, инстинктивно раскинул в стороны руки и повис локтями на кромках западни. Холодная вода обожгла тело. Ноги болтались в воде, ища опоры, и не доставали дна. Не помню, как выбрался, но это были какие-то доли минуты. Я стою на краю зияющей чёрной дыры, из которой только что выкарабкался. С маскхалата ручьём стекает вода. В ботинках тоже полно воды.

Стороной обхожу землянку. Осматриваю лагерь, остерегаюсь новых сюрпризов. Почти к каждой землянке проложены такие же едва приметные тропки. Поднимаю здоровенный валун, кидаю на тропу. Камень, глухо булькнув, ушёл на дно, оставив дыру на тропе. Весь лагерь – западня. Ловушка. Лагерь пуст.

Поднимаясь в гору. Иду лесом. Постепенно сумерки перешли в ночь. А я всё шёл, точнее, брёл, едва передвигая ноги. Земля под ногами становилась неясной, а деревья и густо разросшиеся кустарники теряли свои очертания и выглядели чернильно-чёрными. Идти дальше не было смысла. Забравшись в густую чащу орешника, залёг, надеясь скоротать ночь.

Усталость, голод, волнения, пережитые сегодня, окончательно овладели мной. Сильно болели ноги, они словно горели, ломило спину, хотелось есть, но больше всего угнетали одиночество и неизвестность. Иногда мне казалось, что я в плену у сумрачных таёжных дебрей и вырваться отсюда вряд ли удастся.

Темнота становилась всё гуще и гуще. Ночь чёрным покрывалом окутала землю, уснувшие сопки, примолкшую тайгу. Глухо шумел лес. В просветах, под густо переплетёнными ветвями амурского орешника, сверкали звёзды. Они, точно рубиновые самоцветы, ярко вспыхивают, мигают и гаснут на чёрном бархате неба. Вот оборвалась, покатилась и исчезла звезда. Где-то я читал, что, когда гаснет звезда, в это время умирает человек. Сегодня утром погасла звёздочка Толи Пчёлкина, может, и меня ждёт та же участь.

Молчит ночь. Молчат застывшие горы. Молчит сонная тайга.

Я чутко вслушиваюсь в тревожные ночные звуки, то настораживающие, то успокаивающие. То где-то неподалёку крикнет ночная птица, то рядом прошуршит листвой маленький лесной обитатель, и снова до боли звенящая тишина.

Я очень утомлён, но сон не приходит. Мимо несётся ночь.

Я ни о чём не думаю. Мысли потеряли ясность, остроту, они беспорядочно путаются, и я впадаю в тревожную дремоту.

Неожиданный грохот артиллерийской канонады подкинул меня с моего лежбища. Я вскочил на ноги и в первые минуты ничего не соображал. Беспрестанные разрывы снарядов потрясали землю. Над Тайпилинскими высотами металось и неистово плясало зарево огромных огненных сполохов. «Катюши бьют и, кажется, по высоте 457», – отметил я.

Обстрел продолжался недолго. Стало тихо, но огненные отблески ещё долго метались в ночном небе.

Ночь тянулась бесконечно долго. Едва забрезжил рассвет, я был на ногах, теперь уже зная, куда держать путь.

В мутных сумерках рождался новый день. Бесцветные деревья, кустарник начинали выступать из окружающей темноты. В лесу сыро.

С первыми проблесками я тронулся в обратный путь. По длинному и пологому склону спустился в долину. По низинам стелился туман. Отяжелевшая от упавшей росы трава мягко и влажно стегала по ногам. В ботинках противно чавкала вода, иду болотом. Камыши в рост человека. Вдруг в нескольких метрах от меня гулко захлопала крыльями встревоженная мною утка, от неожиданности я вздрогнул и вскинул автомат.

– Фу ты, чёрт, напугала!

На пути раскинулось озеро, узкое и длинное, похожее на извилистое русло протоки. Вода в озере светлая. Видно дно.

Не глубоко. По пояс будет. А обходить далеко, озеру-то ни конца, ни края не видать. Перейду вброд.

Осторожно ступаю в тёплую воду. Дно твёрдое. Шаг за шагом приближаюсь к противоположному берегу. Левая рука поднята вверх. В ней автомат, боеприпасы. Вода достигает по пояс, затем по грудь, и я почти рядом с берегом. До него метра три. Но что это? Ноги перестали ощущать дно и медленно проваливаются во что-то мягкое и податливое, как вата. Холодный пот выступил на лбу.

«Трясина», – молнией обожгла мысль. И впервые за эти два дня скитания мною овладел холодный страх. Сделал ещё один шаг, нога тотчас по колено погрузилась в вязкое месиво. Что делать? С каждой секундой ноги погружаются всё глубже и глубже. Осторожно освобождаю правую ногу, стою, подобно цапле, на одной ноге с поднятой вверх рукой. Повернуть назад нельзя, одна нога в трясине. Упасть – значит утонуть. Будь что будет, пойду вперёд.

Это была единственная возможность в моём нелепом положении. Делаю ещё шаг. Нога ушла по колено в трясину. С трудом освобождаю левую. Бросаю на берег автомат, диски с патронами, сумку с гранатами. С огромным трудом медленно приближаюсь к берегу.

Наконец обеими руками хватаюсь за прибрежные стебли камыша. Напрягая последние силы, подтягиваюсь на руках. Из ладоней брызнула кровь. И вот я наполовину на берегу. Переворачиваюсь набок и только сейчас понимаю, какой опасности избежал.

Обессиленный, я лежал на берегу опасного озера и вдруг каким-то непонятным чутьём почувствовал, что сзади меня подстерегает новая опасность, не менее грозная, чем трясина. Я обернулся и рывком отпрянул в сторону. Большая уссурийская гадюка с раздвоенным жалом напружинилась кольцом рядом с автоматом. Ещё секунда – и она бы ужалила меня. Единственным оружием против изготовившейся к броску змеи у меня была сапёрная лопатка. Я выхватил её из чехла и, почти не целясь, метнул в буро-салатную гадину. Никогда в жизни я не кидал так метко, как на этот раз. Лопата, как топором, отсекла змее голову, её тело забилось в конвульсиях. Схватив автомат, боеприпасы, я бегом бросился прочь от этого проклятого места.

Отбежав метров двести, вспомнил, что оставил лопатку. Ничего, найду другую.

Обходить болото теперь не было смысла, и я иду напрямик, прыгая с кочки на кочку, проваливаясь по колено, по пояс в ржавую болотную жижу.

Вокруг безмолвная тайга да болотная марь. На мне нет сухой нитки. В ботинках хлюпает. Маскхалат тяжёлый и кажется пудовым. Тяжела служба солдата, трудны его дороги.

Моё смятение улеглось. Было часов шесть утра. Щедрое августовское солнце заливало оранжевым светом сопки и лес. Кругом на многие сотни километров раскинулось необъятное пространство дремучей тайги, а я, словно подхваченный стремительным ветром, вертелся и метался в этом огромном зелёном море. Стояла глубокая тишина.

Начались горы. По ложбине поднялся вверх. И вдруг до меня донеслись невнятные звуки. Я шагнул в чёрную тень кустарника. Напрягая слух, стараюсь уловить неразборчивый тихий говор. Но слов нельзя разобрать. Раздавались лязг и скрежет металла да глухой стук неподатливой земли. Солдаты рыли окопы.

«Японцы, – тревожно подумал я. – Значит, они готовят новую линию обороны».

Осторожно, скрываясь за деревьями, двигаюсь на звук голосов. Иду тихо, чтобы не хрустнул под ногой сучок, не шевельнулась ветка. Говор всё ближе и ближе. Различаю силуэты солдат по пояс. Они выбрасывают на бруствер из траншей землю.

«Японцы или наши? Наши или японцы?» – этот вопрос мучил меня.

Стою за толстой лиственницей и наблюдаю за людьми, но сквозь ветки и густую поросль лесной чащи вижу только руки, выкидывающие землю, да головы, то поднимающиеся, то опускающиеся.

Говор оборвался. Я застыл на месте. Неужели обнаружили?

– Старший лейтенант Воробьёв, к шестнадцатому, – как музыка, донеслись слова родной речи. Но я медлил и всё стоял, прижавшись к лиственнице. Мне ничего не говорила фамилия Воробьёва и, тем более, позывной шестнадцатого. Может быть, японцы заметили меня и решили взять живьём? В эти минуты всякие мысли приходили в голову.

Я знал, что в Квантунской армии служило немало белоэмигрантов, и поэтому не спешил выйти из-за укрытия.

– Старший лейтенант Воробьёв, вас вызывает товарищ Ладо, – снова раздался тот же голос.

Ладо? Да ведь это командир стрелкового полка, дислоцировавшегося по соседству с нашим.

– Наши! Наши! – беззвучно шептал я.

Выскочив из-за дерева, я побежал к окопам.

– Хлопцы! Свои! – кричал я на ходу, не чувствуя ни усталости, ни голода. Одна радостная мысль, что я со своими, заслонила всё: блуждание по тайге, западню, ночь в лесу, трясину и отвратительную уссурийскую гадюку.

На меня, мокрого, грязного, смотрели с удивлением, словно на какое-то лесное чудовище, так неожиданно вынырнувшее из сумрачной лесной трущобы. Ко мне подошёл старший лейтенант.

– Кто вы? – спросил он.

Это, наверное, и есть старший лейтенант Воробьёв.

– Свой! – выкрикнул я.

Офицер улыбнулся:

– Свой ли? Это нужно проверить.

Собравшиеся вокруг солдаты тоже заулыбались. Я видел родные русские лица и оттого мне стало спокойно и радостно.

– Я разведчик. Заблудился. Разыскиваю своих.

– Где часовой? – строго спросил Воробьёв.

– Вин тут, – выдвинулся из-за кустов пожилой солдат-украинец.

– Вы видели, как подходил к расположению роты этот разведчик?

– Не убачил, товарищ старший лейтенант, – откровенно признался солдат.

– Как же так? А если бы это были японцы? Шляпа вы, а не часовой, – строго отчитывал командир роты незадачливого караульного.

Мне было жаль его.

– Да як же его убачишь? На ём вона яка гарна одёжа. Рядом буде, не убачишь, – оправдывался часовой.

– Не убачишь, не убачишь... Заладил одно, – буркнул Воробьёв.

– Идёмте со мной в штаб, – приказал старший лейтенант.

И я, грязный, голодный, измученный, но до бесконечности счастливый, зашагал за офицером к штабу полка.

• Расскажите об этом своим друзьям!