Школьные годы...

Тамара Павловна по профессии педагог, преподавала в вузах Иркутска, сегодня мы представляем её как автора книги воспоминаний, задуманных «для ближайших родственников, детей, внуков и будущих правнуков, поскольку потомки мало что знают о жизни своих родителей, тем более бабушек и дедушек, об условиях их детства и ранней юности, о людях, окружавших и невольно влиявших на их мироощущение...» Поэтому и книга в 2015 г. вышла совсем небольшим тиражом, однако вызвала такой интерес на малой родине автора, что к 2016 г. потребовался тираж дополнительный, для которого Тамара Павловна внесла в текст значительные дополнения, основанные на отзывах земляков и полученной от них новой информации – её мемуары, имеющие и немалое краеведческое значение, всколыхнули их память. Думается, что и нашим читателям будет интересно припомнить или узнать факты и обстоятельства далёких лет.

Отмечая начало учебного года, мы публикуем фрагменты воспоминаний, связанные с школьной темой.

На снимке из альбома автора: Тамара с младшими детьми – Валерой и Любой.

С 1940 г. по июнь 1956 г. обучение в старших классах (8–10), педагогических, медицинских, сельскохозяйственных училищах, техникумах и вузах было платным. Плата составляла в школе 150 руб. за год, в училищах и техникумах – 200 руб., в вузах – 300 руб. В Москве, Ленинграде, столицах союзных республик цены были выше. По денежной системе, введённой в 1961 г. и продержавшейся до распада СССР, стоимость надо уменьшить в 10 раз, то есть за обучение в 8­м классе родители платили бы 15 рублей.

Обучать детей после седьмого класса решались из простолюдинов немногие: по статистике средняя зарплата по стране составляла 330 (33) рублей, колхозники вообще не получали денег. Плата за обучение ограничивала доступ к среднему специальному и высшему образованию, так как в семьях колхозников в среднем было 5­7 детей, в семьях рабочих 3­4 ребёнка. Существовали льготы для сирот и особо талантливых детей. Отмена платы за обучение проходила поэтапно, по регионам, полностью была завершена в 1956 году.

Бесплатно, окончив 10 классов, ребята могли поступать только в военные училища или к ним приравненные. Большинство после 7­го класса шло в ФЗУ (фабрично-заводские училища), затем переименованные в городские и сельские ПТУ (производственно-технические училища), где бесплатно получали рабочие профессии. Поэтому в целом по стране процент окончивших 10 классов был низок. Только к середине 50­х годов государству в большом количестве понадобились специалисты с высшим и средним специальным образованием, и плату за обучение отменили повсюду. Это было счастьем для нас, именно в 1956 году окончил школу Витя.

Когда я поступила в 1 класс, Тимлюйская начальная школа состояла из двух зданий – одного низкого длинного, включающего в себя две классные комнаты, разделённые коридором, и большое светлое здание, в котором сейчас располагается церковь. Получается три комнаты на 4 класса. Во время моего обучения из положения выходили так: 2­й и 3­й классы, затем 3­й и 4­й были объединены в одной комнате. Мои первый класс и четвёртый занимали отдельную комнату, а во втором классе я обучалась вместе с третьим классом: мы, второклассники, рождённые в 1945­1946 годах, занимали два ряда парт, а третьеклассники, появившиеся на свет в военные годы и поэтому малочисленные, располагались на одном ряду. В следующем учебном году нас перевели в другое здание, где мой третий класс занимал два ряда, а четвёртый – один ряд.

Моей учительницей все четыре года была троюродная сестра, Мусонова Прасковья Филипповна. Она посадила меня возле окна одну за партой, и вскоре выяснилось, почему. Иногда в класс заходила её дочка, пятилетняя Юля, которой скучно было играть во дворе одной, и она усаживалась рядом со мной, ведь мы родственники. Прасковья Филипповна давала бумагу и карандаши, но Юля не столько рисовала, сколько смотрела в мою тетрадь, пытаясь то же самое изобразить.

Сейчас я удивляюсь мастерству своей учительницы: мы всегда были заняты учением, не шумели, даже когда она учила одновременно два класса. Пока один класс выполнял какую-то работу самостоятельно (читал, писал, решал), она умудрялась объяснить новую тему другому классу и провести опрос по старому материалу. Потом уже тот класс занимался самостоятельно, а другой работал с учительницей. Уроки пения, физкультуры, рисования у нас были общими.

Какая сложная была подготовка к урокам! При этом у неё был совсем маленький ребёнок – сын Витя; и дочь постарше, и муж тоже требовали внимания и заботы. Как рассказала мне её дочь Юлия, с ребёнком сидела свекровь Прасковьи Филипповны, у которой были больные ноги, малыша она качала в подоле, сидя на стуле. Мама прибегала на переменах покормить Витю и помочь бабушке.

Кроме того, Прасковья Филипповна выполняла функции пионервожатой, принимала нас в пионеры, проводила сборы пионерского отряда и дружины.

В то время в школе работали Тихоньких Надежда Яковлевна, Елизова Анна Константиновна. Позднее появилась ещё одна учительница, проживающая, кажется, на станции. Она прекрасно пела и пыталась организовать кружок пения, но девчонки сходили только на несколько занятий, их перестали отпускать матери: ведь мы были их первыми помощницами и няньками для младших детей. Меня бы отпускали, но ни голоса, ни слуха у меня не было и нет...

Надежда Яковлевна была завучем школы. Мы её однажды сильно подвели. Дело было так. Два класса – наш 4­й и 3­й, который учила Надежда Яковлевна, – собрали в «высоком» здании, где теперь церковь, для встречи с революционером. Революционер был слабовидящим, но не слабым самодеятельным артистом. Он так долго и забавно перелазил через порог, что мы дружно захохотали. На нашу реакцию он так рассердился, что долго метал гром и молнии по поводу плохого воспитания. Рассказ про его революционную деятельность абсолютно не помню, но другую часть этого мероприятия не забыла.

После того, как революционер покинул класс под руки с учительницами, Надежда Яковлевна вернулась, рассказала нам, как трудно быть слепым, и провела практическое занятие: завязывала некоторым мальчикам и девочкам глаза плотным платком и просила приносить ей какие-то вещи. Было страшно смотреть: ребята спотыкались, натыкались на острые углы парт и т.д. Никому не приходило в голову смеяться над ними. Их было жалко. Все остальные получили задание походить по дому, плотно завязав глаза. Урок этот запомнила на всю жизнь, всегда помогаю перейти через улицу слабовидящим.

Дома я обо всём рассказала, и родители испугались за Надежду Яковлевну. Но времена, к счастью, изменились. Случись это чуть раньше, не избежала бы учительница репрессии.

Но и детям доверять надо, они прекрасно чувствуют и боль, и фальшь. Мы потом обсуждали между собой этот случай и пришли к выводу, что революционер притворялся, не такой уж он слепой, чтоб не на­учиться переходить через порог. Ведь революционер всё может! Возможно, он и революционером только прикинулся, как в книжке А. Гайдара «Судьба барабанщика»...

В школьном дворе в тёплое время года проводились уроки физкультуры, на которых, в основном, играли в «Гуси-лебеди», «Третий лишний», «Испорченный телефон», «Выжигало», прыгали на доске, перекинутой через полено. Парнишки ещё играли в упрощённый вариант лапты. На физкультуру приходили дошкольники, помню, как мой брат Саша дожидался нас, сидя на крыльце.

* * *

Итак, в 1953 году я пошла в первый класс. Мне сшили настоящую форму – коричневое платье из далембы и чёрный фартук из сатина. Далембу теперь не встретишь в магазинах. Это была дешёвая ткань из хлопка, по типу ситца, но из нити более толстой. Её также покупали мужчинам на нижнее бельё, на простыни и наволочки. На манжеты и воротничок­стойку моего школьного платья мама пришивала белую кружевную ткань, именуемую шитьём. В средних классах форма у меня была из полушерсти и только в старших – шерстяная, купленная в магазине. В старших классах появился у меня праздничный белый фартук. Надо сказать, что в начальных классах форма была не у всех моих одноклассниц, кто­то надевал чёрный фартук на цветное ситцевое платье.

Платья были с белыми воротничками (желательно), а белые манжеты совсем не требовали. В косички вплетали ленты любых цветов, хотя были школы, где девочки могли носить чёрные и коричневые (повседневные) или белые (парадные) банты, другие цвета по правилам не допускались. Ленты были атласные, их надо было часто гладить. Гладили маленькими железными утюгами, которые нагревали на огне, или большими, внутри их были угли. Чаще всего гладили на самоваре: обвив его гладкую горячую поверхность и двигая мокрую ленту взад-вперёд. Электрические утюги появились к 60­м годам и были почти предметом роскоши. Позже появились капроновые ленты, с ними стало проще собираться в школу.

Мальчики носили светло-серые суконные, кто побогаче, но чаще тёмно-серые полусуконные брюки и такие же гимнастёрки с пришитыми к ним белыми воротничками, форменные фуражки и ремни со звездой посередине. Долгое время даже полусуконная форма была далеко не у всех. Мои одноклассники ходили в школу в чём могли.

В первый класс я пошла с небольшим кожаным портфелем. Не знаю, как он попал в сельпо и никому не нужный много раз подлежал уценке. Его приглядел Витя. Он наловил омулей, продал их на базаре и вручил мне первый в жизни портфель.

И проходила я с портфелями разных форм и моделей 61 год: то училась сама, то обучала других.

К ручке портфеля привязывался мешочек с чернильницей. Сначала были маленькие чернильницы из пластмассы, которые часто перевёртывались, и чернила из них вытекали. Потом появились стеклянные чернильницы непроливайки. Чернила готовились из специальных таблеток, которые покупали в книжном магазине и разводили водой. Держали их в бутылке и по мере надобности наливали в чернильницу.

Писали ручками из мягкого дерева со вставляющимися стальными перьями под названием «звёздочки», потому что в середине пера была выдавлена пятиугольная звёздочка. Ручки ученики кусали, жевали, редко у кого они сохранялись в целости.

В тетради обязательно лежал лист промокательной бумаги. Промокать написанное надо было очень осторожно, иначе появлялись кляксы. Нередко руки, а то и лица учеников были в чернилах.

Однажды ко мне, дописавшей букву Ы на перемене, подбежал Кобылкин Гена, схватил промокашку, стукнул по ней кулаком: «Вот так надо промокать»! Всё старательно написанное размазалось, и я получила двойку.

Для того чтобы чистить перо от соринок и засохших чернил, делали перочистку из лоскуточков с пуговицей посередине. Отпала необходимость писать пером «звёздочкой», когда появились авторучки с поршнем, куда закачивались чернила.

Тетради по письму особо разлиновывались для разных классов. Тетради, в которых пишут нынешние первоклассники, предназначались тогда для учеников 3­го класса, только в 4­м классе писали в тетрадях в простую линейку. Для арифметики тетради были такими же, как и сейчас, только цифры писали большие, захватывая вверх две клетки. Писали буквы и цифры по правилам с нажимом и тонкой линией без нажима. Считаю такое письмо очень полезным: с одной стороны, формировались аккуратность и неторопливость, с другой – разрабатывалась мелкая моторика кисти, что благоприятно отражается на развитии мозга. Доски, выкрашенные чёрной краской, тоже частично разлиновывались, чтобы писать по образцу. У Прасковьи Филипповны был необыкновенно красивый почерк, написанное ею жалко было стирать с доски.

В классах той поры стояли коричневые парты с чёрными крышками, на которых были «ложбинки» для ручек и чернильниц. Учительский стол тоже был чёрно-коричневым. Ни штор, ни цветов – ничего яркого, чтобы, вероятно, не отвлекать учеников от их учебной деятельности. Только на стене висел календарь погоды, где дежурный рисовал красным карандашом солнце, если стояла солнечная погода. На эти красные пятна и смотрела я, слушая объяснение учительницы...

Отношение учителей к нам было ровным, спокойным, уважительным. Неуспевающих нередко оставляли после уроков, старались помочь учиться. Остаться на второй год было обычно и не очень стыдно. Те, кто начинал учиться раньше на год или два, нередко становились моими одноклассниками. Несмотря на бедность, на неуспехи в школе, каждый всё равно чувствовал себя человеком среди людей.