Дядя Паша

Рассказ-быль

В пятиместной палате нас, больных, оставалось четверо. Ближе к вечеру дежурная медсестра вводит к нам пожилого мужичка и устраивает на свободную кровать. Мы обратили внимание, что у новичка нет левой руки. Он поправил подушку и, держась за живот, лёг.

Мы ему: почему, мол, молчком-то? Так у нас не заведено.

Он осмотрел всех нас по очереди и ответил:

– Чё говорить-то… С грыжей меня к вам положили.

– Да ты смотри веселей, сейчас с грыжей расправляются быстро.

Он ещё что-то буркнул и замолчал. Мы решили не беспокоить его. Наш лечащий врач, хирург Китаев, дежуривший по отделению, зашёл в палату. Подсел к инвалиду, задрав рубаху, осмотрел и пощупал его живот и предупредил:

– Готовьтесь, анализы возьмём и будем оперировать.

Мужик промолчал.

– Как вас звать-величать-то? – спросил я, настраивая его на разговор.

– Павел Васильич, – нехотя ответил инвалид.

– А что такой невесёлый, Павел Васильич? Очень больно, что ли?

– Ну, уже немножко полегче…

– Чай с нами пить будете? – не унимался я.

Почему-то очень захотелось узнать, как он остался без руки, выспросить его об этом, хотя и деликатно. От плеча торчал остаток сустава в ширину ладони…

От чая он не отказался, сел на койке, снова всех нас оглядел и подвёл итог:

– Молодёжь!..

Сдвинулся к столу, поставил кружку с горячим чаем и достал из пакета конфеты-подушечки.

Я простецки обращаюсь к нему:

– Батя, а что с рукой-то, какая беда случилась?

Тот не торопился отвечать, да и я его не торопил. Допил чай, убрал кружку и пакет в тумбочку и только тогда ответил, будто продолжая начатый разговор:

– А руку немец оттяпал в 43-м году. Мы форсировали Днепр севернее Киева. Удачно, почти без потерь, немец как будто бы и не ожидал этого. Мы заняли плацдарм километров в десять длиной по правому берегу и на километр в глубь от берега. Окопались, ждём очередную партию десанта перед наступлением.

А немец не дремлет… Двумя танковыми клиньями прижал нас к самой реке на площадку в километр вдоль берега и метров триста шириной. Окопаться мы ещё не успели, а он как врежет из минометов… И полетели наши руки, ноги и головы!.. Наша артиллерия опоздала, не поддержала вовремя. Из нашего десанта и десятой части не осталось…

В медсанабате говорили, что мне ещё повезло – только руку оторвало. Последнее, что помню, – лежим мы в окопчике вдвоём, слышу шипение и удар, и больше ничего… Руку, наверное, сразу оторвало, в санбате только кость отпилили и рану стянули.

Санитарным поездом увезли меня в Сибирь, много крови я потерял, стоять на ногах не мог, – думал, отдам Богу душу. Привезли в Иркутск, определили в здание, где теперь главный корпус курорта «Ангара». Там высоченные комнаты разделены дощатым ярусом – второй этаж. Раненых – ступить негде. Лежат на полу, на досках, вместо матрасов – солома. Вонь, гной, вши – спасу нет… Но вскоре нас развезли, и оказался я во втором Иркутске, в госпитале, где теперь 34-я школа.

Стал помаленьку поправляться, набираться сил, даже ходить начал. Написал письмо на родину, в свою деревеньку. Долго ждал ответа, а потом пришла казённая отписка: «Ваша деревня сожжена, найти ваших родственников не представляется возможным…»

Задумался я о своём житье-бытье… Сижу на ступеньках крыльца, тоска неутешная, а слёзы сами текут. Ну куда я теперь?! Я ведь уже на третьей войне побывал. Халхин-Гол прошёл удачно, финскую с лёгким ранением закончил, и эта, с Германией, меня не миновала… Никогда не плакал, даже когда пацаном был, а тут сижу, плачу как баба. Проходила мимо наша санитарочка Маша и спрашивает:

– Чем вы, Павел Васильевич, так расстроены?

Подаю ей письмо, а про себя думаю: что это я такой слезокат стал, нервишки сдают? Плачу – стыдоба-то какая… А Маша прочитала письмо-отписку и говорит:

– А что унывать? У других, бывает, и ног нет…

– Машенька, меня скоро комиссуют, а мне и деваться некуда… На родину не поедешь, да и работник из меня с одной-то рукой – хреновый.

Вечером Маша убралась в нашей палате, села ко мне на краешек койки и при всех завела разговор:

– Паша, если возьмёте меня замуж, я возьму вас к себе, и ехать вам никуда не придётся.

Ошарашила она меня своим предложением…

– А сколько лет-то вам? Нас зарегистрируют? – спросил только.

– Мне? Уже восемнадцать, – отвечает и вдруг мгновенно соскакивает с койки и бегом из палаты. Я кое-как разыскал её потом под лестницей – стоит, плачет. Не могла перенести своей смелости – что сама предложила мне себя в жёны.

– Машенька, это правда то, что вы сказали при всех? Но ведь вы меня не любите? Наверное, это у вас из жалости?

– Нет, Паша, я полюбила вас, как увидела. Это вы даже не глядели на меня, а я сразу поняла, что вы симпатичный и добрый…

– Машенька, разве я мог предполагать, что вам понравлюсь – безрукий инвалид? А вы такая молодая, такая красивая…

И я стал целовать её солёные от слёз щёки, глаза, губы… С того момента она стала мне самой дорогой и такой близкой – роднее не бывает.

Вскоре сходили мы в загс на улице Красный путь. В свидетели взяли санитарку и раненого соседа Мишу, свадьбу гуляли в общей палате, и всё, что нашлось съедобного, было у нас на столе. Раненые смеялись: с одной рукой, а лучшую девушку заграбастал!

Приходим к Маше домой, она жила в посёлке Боково. Встречает нас её мамаша, тёща моя.

– Это и есть твой жених?

– Муж, а не жених. Мы уже расписались, – отвечает Маша.

– А получше тебе никто не попался? Рука-то у него одна, – увидела она мой пустой рукав. – Что делать-то с ним будешь?

– Что делала ты с папой, то и я с ним буду…

Вскоре меня демобилизовали, дали пенсию 35 рублей в месяц на всё житьё-бытьё и инвалидность третьей группы. И остался я жить в Боково. Устроился на лесосплав авиазавода сторожем. Их тёщиного дома ушли мы к одинокой старушке по соседству и вскоре решили строить свой домишко, недалеко от протоки Ангары. Выписали обзол на стены, два десятка брёвен на каркас – дровяные отходы. К концу лета была у нас с Машей своя засыпнуха, пять на шесть метров, и сени.

Стали обживаться. На второй год жизни Ванюшка родился, через год Петя, а ещё через три – Степан. Маша медицинское училище закончила, пошла работать, я тоже привык, научился одной рукой тесать топором, молотком гвозди забивать, поддерживая где плечом, где бедром, где ногой. Всё научился: и картошку чистить, и землю копать, даже траву одной рукой косил. Лямку из ремней сшил, надену на плечи – и пошло дело…

Уговорил Машу съездить со мной на мою родину. Наша Сосновка в войну сгорела – отстроили её заново. Спрашивал я о маме и сестре – никто ничего не знал. Оставили знакомым свой адрес, и через год нашлась моя младшая сестра.

А дома дети наши стали подрастать, казалось – живи не тужи. Но тут со мной случилась беда – заболел желудок. По врачам ходил, таблетки, процедуры, сколько чего принимал – всё бесполезно. И, главное, ничего не находили. Кто-то посоветовал обратиться в военкомат, чтобы как инвалида войны направили меня в госпиталь. Прихожу к военкому Колосову, душевный был человек. Выслушал он меня, не перебивая, а когда я заговорил о госпитале, остановил:

– Лечить в военных госпиталях положено инвалидов со второй группой, а у тебя – третья…

И это меня до глубины души пробило:

– Значит, на три войны посылать – положено, а лечить – не положено?

– Как, ты что, три войны прошёл?

Рассказываю ему про три войны. При мне набирает он номер и звонит начальнику облвоенкомата. Разговор у них не заладился, снова послышалось «положено – не положено», тогда выписывает мне Колосов направление в область и советует: будь понастырнее, расскажи и им про три войны.

Полковник Гуревич завел своё, я – своё: разве я виноват, говорю, что мне не две руки оторвало, чтобы была вторая группа инвалидности? Не выйду, говорю, из кабинета, пока не направите в госпиталь.

Мудрый Гуревич собирает офицеров из всех отделов и устраивает при мне «совет в Филях». И с учётом моих трёх войн даёт мне направление в город Горький, аж в военно-врачебную академию министерства обороны.

Нашел я академию в Горьком, а майор медслужбы и там твердит своё и нагло выставляет меня из приёмной. К счастью, в это время пожаловал сам начальник академии, генерал: в чём, мол, дело? Ему-то я и поведал про три войны и свою третью группу инвалидности, заодно и немцев упомянул: мол, к ним все претензии, что они у меня только одну руку оторвали. Генерал слушал-слушал, посмотрел строго и сказал одно лишь слово:

– Устроить!

…Подлечили меня хорошо, боли прекратились, щёки порозовели. Снова жить захотелось, потянуло домой, на Ангару. И красива она, и воды лучше ангарской нет нигде в мире. Да и по семье соскучился – сил нет!

Так закончил свой рассказ Павел Васильевич, и мы, конечно, стали смотреть на него совершенно иными глазами. Вот только удивляло немножко: почему это герой трёх войн так боится ложиться на операцию по поводу своей грыжи. Вбил себе в голову, что могут зарезать… Подошёл я как-то к Павлу Васильевичу и по-сыновьи поговорил с ним, по душам поговорил. И он, представьте себе, согласился!

Через два дня после операции дядя Паша, как мы его стали звать, встал и пошёл, а на седьмой день выписался домой. Приехали за ним три сына-богатыря: Иван, Пётр и Степан. Жена его, любимая Машенька, ждала в приёмном покое. Было радостно смотреть на этих красивых и крепких парней, которые были на голову выше отца. И впрямь получается, не оскудела страна наша, вон какие парни вырастают!

Они забрали выписки, один подхватил отца под руку, другой приобнял за плечи мать, третий забрал сумки – и пошли к воротам по зелёной больничной аллее, дружные, красивые, улыбчивые… Мы смотрели на них и тоже не могли сдержать улыбки.

г. Иркутск

Уважаемый читатель МГ! Поставьте, пожалуйста, отметку о своем впечатлении от прочитанного. А если вам есть что сказать более подробно - выскажитесь в комментрии!

• ПОНРАВИЛОСЬ

• НЕ ПОНРАВИЛОСЬ

• Расскажите об этом своим друзьям!