Капитан, полный вперёд!

В Великую Отечественную войну мой отец, Владимир Никандрович Богородский, воевал в составе 369-го отдельного батальона морской пехоты. Во время Днестровского десанта в августе 1944 года он был тяжело ранен и в течение девяти месяцев находился на излечении в Одесском военно-морском госпитале. Домой он возвратился только летом 45-го года. Он часто рассказывал о своих боевых друзьях, о людях, с которыми довелось встречаться на дорогах войны. Некоторые из рассказов он успел записать. Теперь его рукопись хранится у меня. Я предлагаю читателям «Моих годов» отрывок из его рукописи. Автор рассказа под именем лейтенанта Алфеева, выписавшись из госпиталя, случайно в сквере знакомится с черноморским капитаном Георгием Степановичем. Алфеева поразило сильное косоглазие капитана. Георгий Степанович рассказывает ему свою историю.

– Я местный – одессит. На Дерибасовской жил, там был, как говорится, мой домашний очаг. К нему, к той житейской «стенке» я пришвартовывал сердце и душу. Были у меня жена, сын. Мы любили друг друга и были счастливы... В сорок первом меня призвали, и я стал военным капитаном. На своём корабле доставлял живую силу и технику в Одессу, вывозил раненых, гражданское население. Ни сна, ни отдыха не знал. На одних нервах держался, они тогда у меня крепкие были.

В свой последний рейс из Одессы я ушёл в октябре сорок первого. В тот день два корабля стояли под погрузкой на Большом фонтане – это предместье Одессы. Бои уже шли на ближних подступах к городу. Мы торопились. Катера и шлюпки беспрерывно доставляли эвакуируемых раненых, женщин, детей, стариков. Свою жену с сыном я уговорил сесть на корабль моего друга, он тоже капитаном был. Его судно загрузилось раньше и с наступлением темноты тихо отчалило. Позднее и мы снялись с якоря и взяли курс на Турцию. В то время вблизи своих берегов ходить было опасно – подводные лодки противника караулили наши суда. Только уйдя далеко в море, мы меняли курс к берегам Кавказа.

Георгий Степанович часто умолкал. Его левая щека подёргивалась, и он прикрывал её ладонью.

– Море в ту ночь было спокойное, только слабая зыбь плавно покачивала корабль. Два сторожевика охранения вывели нас из опасной зоны и легли на обратный курс. Машина работала ровно. Всё вроде спокойно, а на душе – тревога. Вдруг дверь рубки резко распахнулась, вбежал вахтенный: – Капитан, люди за бортом!

Я выскочил на мостик. Душераздирающие крики и плач доносились из темноты слева и справа по борту. Я и раньше видел смерть отдельных людей, слышал их стоны и крики. Трудно переносить это. Но крик тонущих матерей, потерявших детей, и предсмертный плач детей – это предел... Там были они – моя жена и сын, – прошептал капитан. Голос его пресёкся. В углах глаз набухли две крупные слезы и, сверкнув на солнце, скатились по щекам. Он резко наклонился и закрыл лицо ладонями.

Алфеев тоже до боли в зубах сжал челюсти. Лицо окаменело. Какая-то горячая волна ударила в голову, отхлынула, покатилась вниз, захлестнула сердце, оно даже приостановилось на миг, резкой болью отдалось в раненой ноге. Он стал её усиленно растирать. В голове путались слова сочувствия, но он так и не смог связать их. Оба сидели и молчали.

Наконец Георгий Степанович выпрямился, лицо его казалось спокойное: – Я не закончил свой рассказ. Я, кажется, говорил о тонущих людях, так?
– Да, вы слышали крики в море, – тихо ответил Алфеев.

– Я тогда дал команду: – Малый ход! Готовить шлюпки на воду!

Судно замедляло ход. Вдруг среди криков и плача мы услышали дружный клич многих людей: «Капита-а-ан, полны-ы-ый вперё-ё-ёд! Капита-а-ан, полны-ы-ый вперё-ё-ёд!». Погибающие люди думали не о своём спасении, а о нас!

В это время посветлевшее небо стало отделяться от чёрной кромки морского горизонта – приближался рассвет. Пиратская лодка, потопившая корабль моего друга, могла идти под перископом, обнаружить и потопить нас. Я понял, что надо спасать сотни людей, находящихся на моём корабле. И я выполнил их команду, нет – волю! Мы стали удаляться от рокового места. Крики стали стихать и вскоре смолкли. Потом слабо донеслись слова песни: «Раскинулось море широко и волны бушуют вдали...» Это, я бы сказал, был гимн мужества и прощание...

Резко повернувшись к Алфееву, и глядя в упор косыми глазами, он настойчиво спросил: – Скажи, лейтенант, мог ли я не выполнить их волю? Умирая, они оказались сильнее нас, живых!

Отвернувшись, он хрипло продолжал: – На мостике все молчали, мы не могли смотреть друг другу в глаза. Нам казалось, что мы совершили предательство. Тут на меня, что называется, накатило. Сам я плохо помню, товарищи рассказывали, что таких страшных проклятий они никогда не слышали. Я кричал, что сбегу с корабля рядовым солдатом в армию, попаду в Германию и буду беспощадно убивать, убивать всех, мстить за родных, за тех, кого мы не спасли. Больше я ничего не помню. В Туапсе с корабля меня вынесли на носилках, связанного. Я, сказать прямо, сошёл с ума. Для меня война кончилась... Годы потребовались, чтобы поставить меня на ноги – я ведь всего два месяца, как из госпиталя. Теперь с головой нормально. Но глаза! Видишь, какие они стали?

Георгий Степанович встал, резко махнул рукой. Голос его, как и в начале встречи, был спокоен и твёрд: – Всё! Хватит ныть, а то и впрямь снова свихнёшься! Жить надо! Дел много! Теперь даже таким молодцам, как мы с тобой, косым да хромым, дело найдётся. Теперь мой девиз – капитан, полный вперёд! Так-то, друг! Желаю тебе, лейтенант, счастья! Прощай!

Он энергично пожал руку Алфееву, надел фуражку и размашистой походкой направился в сторону порта.

• Расскажите об этом своим друзьям!