Новая глава из книги Валентины Рекуновой.
На фото: первый слева М.Л. Блюменфельд. Ок. 1887 г.
Время Анны Марковны
Лет пятнадцать назад, гостя у родственников под Казанью, Михаил Блюменфельд выкроил два дня на знакомство с университетскими клиниками. Время было, к сожалению, отпускное, почти вся профессура в отъезде, а один светила, с которыми удалось пообщаться, с самого начала взял подчёркнуто снисходительный тон:
— Вы, и в самом деле, добровольно работаете в Сибири? – он придирчиво оглядел Михаила Львовича, словно выискивая изъян, который и стал настоящей причиной «ссылки» санитарным врачом в Иркутск.
Теперь, в сентябре 1919, тот профессор имел статус беженца и вёл частный приём на 2-й Солдатской. Комната под врачебный кабинет была снята вскладчину с тремя коллегами, офтальмологом, гинекологом и неврологом. Вообще: казанские держались вместе, рекомендовали друг друга и, кажется, не бедствовали: в эту пору в Иркутске было много состоятельных пациентов, которых не смущал профессорский ценник.
Блюменфельд подумывал, не возобновить ли знакомство, но всякий раз чувствовал внутреннее сопротивление. Когда-то его притягивали яркие люди и яркие идеи, но санитарная служба научила ценить людей обыкновенных, но надёжных.
— В сущности, на них и держится всё, – говорил Михаил Львович супруге. – Они первыми попадают под мобилизацию, они спасают тифозных больных, как это делает сейчас старейший иркутский врач Николай Яковлевич Пешковский и ординатор военного госпиталя Александр Фёдорович Чудиновских. Совершено ведь незаменимые люди, но при этом незаметные. И совсем не знают себе цены.
— А я думаю: знают. Но им не так важно, чтобы знали другие. Люди разные, Миша, и для разного приспособлены. Кому-то уготована роль светила.
— И эти светила смотрят на нас свысока, для них и Иркутск дыра, не говоря уже об уездах губернии. Никто не хочет, хотя бы и временно, послужить провинции. Во всей Преображенской волости с начала революции нет ни доктора, ни фельдшера. В селе Большееланском далеко за триста дворов, но при этом нет даже фельдшера. Знахарка Анна Марковна врачует травами, и то они берут верх над болезнью, то болезнь над ними.
— Миша, ты ведь больше сегодня никуда не поедешь? Вот и славно: выпьем наливки за здоровье Анны Марковны!
Слоёный пролетариат
У городской управы Блюменфельд встретил доктора Альтенбергера, и тот явно обрадовался:
— Как кстати-то: очень нужно переговорить. Может, прямо теперь? Я как раз собирался отобедать.
Михаил Львович оглянулся на стоящих в ожидании экипажа городского и губернского инженера, инспектора труда и председателя правления больничной кассы, покачал головой:
— Сегодня никак: на пимокатную фабрику едем, а это надолго.
— А вы всё такой же интересант! Власть два раза перевернулась, столько народа перебито, а вы хотите идеальных условий труда и охотитесь за нарушителями.
— Да какая охота, когда всё на виду и, кстати, не зависит от перемены властей. Да и от перемены владельцев тоже: что у частников, что союза кооператоров – картина одна…
Альтенбергер напрягся, и чуткий Михаил Львович сразу же одёрнул себя: «Ему это неинтересно». И уже направляясь к экипажу, додумал: «А у меня выскакивает оттого, что очень близко сидит».
Да, за свою многолетнюю службу в Иркутске санитарный врач Блюменфельд так и не утратил страстного отношения к делу. И сегодня, когда добрались до фабрики Толоконского, он опять расстроился.
Заведение располагалось неподалёку от тюремного замка, в конюшнях артиллерийской батареи. В сущности, это были просто сараи с низкими потолками, полутёмные и без какого-либо намёка на вентиляцию. Тут же и отхожее место, и квартирки-чуланчики для рабочих, отделённые одна от другой тонкими перегородками, не доходящими до потолка.
Фабрика Сибиропим открылась в августе прошлого, 1918, года, и владелец её господин Толоконский явно рассчитывал на скорые деньги, экономил на всём и принимал на работу потрёпанных жизнью мужчин и женщин, либо подростков. Только один ребёнок, четырнадцатилетний Саша Иванков, осмелился отвечать на вопросы комиссии.
Давно, ещё в первые годы службы, Михаил Львович обратил внимание: самые тяжёлые производства словно бы притягивают неблагополучных. И напротив: на хорошую службу устремляются самоуверенные и жизнелюбивые – не самые, может быть, образованные, не самые умные и трудолюбивые, но всегда нацеленные на успех. Однажды на глазах Блюменфельда группа вооружённых кавказцев напала на банк Медведниковой – и все работники повели себя как на учебных тревогах, в результате преступники отступили и были задержаны. Рассказывая об этом, газетные хроникёры и не подумали отметить смелость и находчивость служащих: ничего другого от банковских и не ждали. В то же самое время другая группа кавказцев беспрепятственно проникла на почту, взяла из открытого (!) сейфа не только деньги, но и предназначенное для обороны оружие. И это тоже никого не удивило: известно, как почтовые медлительны, нерешительны и инертны – у них иная, куда более низкая жизненная планка.
Энергичный работник с ярко выраженными амбициями на почте не задержится. Бесполезно искать его и среди пимокатов. Неудивительно, что на фабрике валеной обуви и кошмы сейчас ни малейшей угрозы забастовки – несмотря на нищенскую зарплату, вредное производство и антисанитарию. Пимокаты сносят то, что ни при каких обстоятельствах не потерпят профсоюзы печатников или поваров. Вот такой вот выходит слоёный пролетариат: где-то забитый, а где-то и забалованный. Что до последнего, то он сам о себе позаботится, когда будет нужда, вызовет на проверку, добьётся соблюдения санитарных норм. Он же, член городского Санитарного совета Блюменфельд, вплотную займётся господином Толоконским, владельцем фабрики валяной обуви.
Холерный синдром
У внезапных проверок есть несомненные плюсы. А минус тот, что они обнажают ненависть к «санитарам». Для таких случаев Михаил Львович всегда держал наготове отстранённое выражение и несколько дежурных острот. Но сегодня он и рта не успел раскрыть, как содержатель постоялого двора в Кузнецком переулке вскочил и крикнул вместо приветствия:
— Караулите нас, ловите, будто мы вредители!
— Очень точное определение, – чуть помедлив, и без обычной иронии отвечал Блюменфельд. Действительно, то, чем я занимаюсь, и, есть обезвреживание. Напомнить, сколько человек у вас заразились тифом? А сколько умерло, не интересовались? Могу напомнить.
— Да знаю я. Но Ваши правила всё строже, не угнаться за ними.
— Да ничего подобного, Агап Егорович! Сколько мы с вами уже встречаемся, и каждый раз я повторяю: есть обычные санитарные нормы и эпидемические. Во всякое время спальные места желательно разделять простенками, а о каждом заболевании постояльцев немедленно сообщать к нам в бюро. Когда же в городе тиф, то полы нужно мыть щёлоком, и никак не реже двух раз в неделю, а нары разбирать, проветривать и обеззараживать скипидаром. Стены и потолки белить. В противном случае будет очаг заразы – как у вас сейчас.
— Если делать всё, как вы говорите, то постояльцы просто-напросто разбегутся. Здоровый-то здорового не заразит, даже если и нары близко стоят. А я смотрю, чтобы больные не заселялись.
— А как вы отличаете больного от здорового? Переносчики холеры, например, внешне вполне здоровые люди.
— Так ведь холера-то и не доходит до нас, ни с востока, ни с запада. Я здесь давно живу и знаю: всегда на подступах к Иркутску останавливается.
— Когда-то она, действительно, передвигалась пешком или на телегах, но давно уж пересела на поезд. Сейчас вспышки её наблюдаются в Маньчжурии и Харбине, и их можно бы погасить, но в тех местах, как бы это помягче сказать, своеобразные представления о гигиене. В сочетании с общей разрухой это создаст условия для быстрого распространения эпидемии. А мы к этому не готовы. У нас даже некоторые доктора уверяют, что эмбрион холеры не выживет в холодной и быстрой ангарской воде.
— Ангара нас спасёт?
— Она, конечно, добрый гений Иркутска. Будь её течение наполовину слабее, а температура на несколько градусов выше, брюшного тифа и острых желудочно-кишечных заболеваний было бы многократно больше. Город задохнулся бы от варварского загрязнения почвы. Но Рабочая слобода и Вознесенское предместье пользуются водой из колодцев. Кроме того, холера распространяется и контактным путём, а уж Харбин обеспечит нас огромными партиями переносчиков болезни. Три года назад в Иркутске насчитывалось не менее 10 тысяч китайцев, главным образом, рабочих; теперь же за счёт контрабандистов их число увеличилось, по крайней мере, вдвое. Для вас, содержателей постоялых дворов и ночлежек, гостиниц и съёмных квартир, золотое время: 20-30 рублей с одного человека за ночёвку в общей комнате – неплохая спекуляция на спекулянтах. Трудно вспомнить про санитарные нормы, но я-то о них не забуду! То, что для вас источник наживы, для меня – инфекционный материал. Прошу прощения, если кого-то обидел.
Проверка «по Манже»
— Вернусь перед самым ужином, а потом уеду, и уже до полуночи, – предупредил Блюменфельд домашних и со скрытым вздохом прибавил. – Чувствую, опять утонем в прениях…
— Трудно в разгар войны оставаться спокойными, – смягчила супруга.
— Это да. В присутствии ещё держишься, а на таких собраниях подавленная тревога прорывается нетерпением, а от него и до нетерпимости близко, – Михаил Львович неожиданно усмехнулся. – Я, конечно, тоже не без греха, а потому стараюсь сесть таким образом, чтобы видеть застывшее лицо американского представителя – он своим видом меня очень дисциплинирует. Большой молчун этот мистер, но он так сосредоточенно слушает!
Доктор Манже, глава Иркутского представительства Американского Красного креста, в самом деле, с предельным интересом внимал членам Объединённого комитета общественных организаций Иркутска по оказанию помощи больным и раненым воинам. Он возник в августе нынешнего, 1919, года, когда с фронтов пошли эшелоны с десятками тысяч заражённых тифом солдат. За сентябрь в городе зарегистрировано около 500 тифозных заболеваний, а в бараки помещено лишь около 90 человек. Город оказался совершенно беспомощным перед эпидемиями: в распоряжении медико0санитарного отдела городской управы остался единственный заразный барак на 50 мест, до отказа уплотнённый. И, как и бывает перед большою опасностью, в Иркутске объединились все силы местного общества, от дамских кружков до земского самоуправления. Это была очень разные деятели: известные тяжеловесы и молодёжь с ещё разгорающимися глазами, штатские и военные, с капиталом и без. Естественно, они часто не соглашались друг с другом, однако со стороны доктору Манже было видно, что все говорят об одном – абсолютной зависимости от усмотрения военных властей. Барак в Знаменском предместье заняло военное ведомство под размещение своих больных, а барак в Глазково – чехословацкий дивизионный суд. Его представители заявляют, что не освободят помещение до тех пора, пока им не предоставят другое, равное по площади. Командующий войсками округа даже запретил представителям от военных докторов участвовать в общем с гражданскими совещании по тифу.
Старший врач Иркутского военного госпиталя отчаянно вскидывал руками, вероятно, в который уж раз повторяя:
— Ежедневно к нам поступает не менее полусотни солдат, и половина из них заражены тифом. Даже и в коридоре на полу не остаётся места. В такой тесноте шесть врачей госпиталя заразились, трое из них уже умерло, ещё один в тяжёлом состоянии. Срочно требуются два благоустроенных помещения, как минимум, на 500 коек. Мы добились решения о передаче нам зданий 2-й Хаминовской гимназии и магазина Кальмеера, но первое занимает школа военных инструкторов, а второе – чехи, и никто из них решительно не собирается переезжать. При таком отношении все казармы к зиме превратятся в сплошные тифозные бараки!
Также американский доктор заметил, что от выступления к выступлению передаётся ощущение неизбежности происходящего. Земский доктор Курдов говорит о «фатальном непонимании, что каждого выздоравливающего дОлжно обеспечить достаточным количеством мыла, белья и достаточно частой баней». А помощник управляющего губернией Кузнецов отвечает, что «в ближайшее время точно не будет жиров для производства мыла, а топлива станет так мало, что и сегодняшние три банных дня в неделю покажутся благом».
Ещё время от времени выступавшие обращались к «иркутским американцам» – и Манже подготовил доклад, чтобы разом ответить на все вопросы. Прессы в тот вечер, к сожалению, не было, но доктор Блюменфельд сделал краткий конспект:
— Источник наших денег – членские взносы, а каждый четвёртый американец состоит в Красном кресте и, значит, ежемесячно отдаёт ему заработную плату за 16 рабочих часов. Это позволяет нам не брать ни цента от правительства, а, следовательно, совершенно от него не зависеть, вообще стоять в стороне от политики и оказывать помощь не только всем воюющим сторонам, но и бедствующему мирному населению. Мы могли бы, например, обеспечить бельём не только тифозных больных, но и всю сибирскую армию. Но огромные партии (на десятки поездов) застревают во Владивостоке и беспрепятственно расхищаются. Невозможно отправить их в Иркутск, потому что всесильные расхитители всячески препятствуют этому. И я вынужден был просить министерство иностранных дел временно прекратить отправки белья в Сибирь. Этот и многочисленные другие примеры показывают, как часто вам невозможно помочь, даже если этого очень хочется.
Вернувшись с собрания, Блюменфельд долго не мог уснуть и, чтобы не ворочаться попусту, начал статью в газету: «Иркутск переживает огромнейшую эпидемию сыпного и возвратного тифа. Она несколько ослабела к началу лета, но с половины августа круче прежнего пошла в гору. Едва ли в городе остался хоть один квартал, пощажённый ею. С начала текущего года зарегистрировано больных сыпным тифом около 2,5 тысяч, около 600 больных тифом возвратным (без учёта воинских частей и тюрьмы). Это, как минимум, вдвое больше, чем в прошлом году. А ведь сколько ещё незарегистрированных больных! По крайней мере, утройте число зарегистрированных – и вы будете ближе к истине. Как правило, вызывают к одному заболевшему, но в поражённой квартире саннадзор обнаруживает лежащими вповалку целые семьи. Но никто никаких уроков не извлекает: горожане, по-прежнему, вывозят содержимое выгребных ям не на свалку, а за Лисиху, в Центральных банях даже так называемые дворянские номера загрязнены до последней степени.
Со времён студенчества я запомнил одно печальное высказывание профессора Дюбуа: «У людей, как у кукол, самая хрупкая часть – голова. Она-то и нуждается в первую очередь в починке».
-
Расскажите об этом своим друзьям!
