BARBARISKA@.RU (Романтическая история)

Вера Васильевна Бандеева (печатается и под псевдонимом Васильева) родилась в январе 1939 года в Томске. Из автобиографии: «Школа. Архитектурный университет. Подхватив вирус охоты к перемене мест, работала во Владивостоке, Новокузнецке, Ангарске, Краснокаменске. Снова Томск и Ангарск, где, должно быть, до сих пор бродят мои робкие мыслеформы. Преподавала одно время на кафедре теоретической механики. Печаталась в томских, новокузнецких, ангарских СМИ, но сделать это смыслом жизни было слишком... Мечта? Мечта была – удалиться в «пустыньку» и... размышлять. Так в жизни появился Байкальск...» Произведения, вышедшие из-под её пера, украшают страницы СМИ и сборники литобъединения «Прибой». Рассказ об отце «Похоронка длиною в шесть лет» отмечен дипломом Всесоюзного литературного конкурса «Герои Великой Победы – 2016».

– Барбариска, собака... Что она хотела сказать? – восхищённо соображал Вик, вытягивая голову вслед уходящей пассажирской анаконде. Девушка прокричала это из тамбура, безуспешно пытаясь преодолеть монолит проводницы, последние звуки, правда, унёс быстро набиравший скорость поезд № 54.

– Понял, понял, – возликовал он, прямо-таки зависая над пышущей жаром платформой, – это электронный адрес. Значит?! Значит, она меня заметила? Значит...

Случилось так, что садился он в поезд одним человеком, а спустя чуть более суток стал другим. Каких суток?! Всё произошло в последние сорок минут. Провод­ница – пожилая озабоченная женщина, с назойливой добросовестностью наводившая чистоту в вагоне, утомила (как всякая крайность) пассажиров до такой степени, что всякое её движение вызывало автоматическое поднятие ног, вернула юноше билет. Виктор окончил 10 классов, и это было последнее беззаботное лето в его жизни. Но... не совсем уж беззаботное – последние полгода овладела им какая-то стариковская усталость. Усталость от однообразия и предсказуемости. Понятное дело, к этому времени у него сложились самые правильные понятия о жизни. Но взгляды свои он не афишировал. Вот проходили Тургенева «Отцы и дети». С его точки зрения вообще никакой проблемы отцов и детей нет. Есть люди, отягощённые жизненным опытом и свободные от него. Поступки, совершаемые без участия ума (то есть безумие) и так называемого жизненного опыта, искренни, и хороший человек не тот, который три дня думает, а потом действует. Многознание и многодумание сами по себе ничего не значат. Родители за столом говорят о ценах, замужестве племянницы, надвигающемся ремонте квартиры и, главное, о его будущем. Сыплются бесконечные примеры о детях знакомых, которые «вышли в люди». Вик с тоской и ужасом думает о том времени, когда «все выйдут в люди». Суют под нос Наташку Скворцову: «уехала в Москву, всего сама добилась». Он-то знает, что Наташка стриптизёрша в ночном клубе.

Вид квартиры, где живёт он 16 лет, вызывает в нём отвращение. Любое жилище становится тюрьмой, когда живёшь в нём долго. И ритуал ежедневного хождения по одним и тем же маршрутам вызывает желание уехать, убежать от привычных мест, от людей, от одних и тех же движений и, главное – от бесчувствия. И «вредные привычки», кажется, овладевают, с одной стороны, людьми примитивными, с другой стороны, с упорством, заслуживающим лучшего применения, пытающихся вырваться из пут повседневности, упрямо желая «воспарить», не утруждая себя средствами. Понять было трудно, откуда взялась эта вялая тоска. Родители, понятное дело, относили на счёт переходного возраста, мать деликатно зондировала сердечную почву.

Вокзал! Поезд, который свистит, задыхаясь от нетерпения, готовый устремиться туда, к горизонту. Вик с некоторых пор не мог смотреть на это равнодушно, не дрогнув от зависти. А при виде голов пассажиров, мелькающих в окнах, становилось ясно, что они полны желаний, таинственных дел и намерений, и живут они другой, отличной от нашей, жизнью. Он даже пытался объяснить это: человек, движущийся со скоростью более шести километров в час, находится в другом, свёрнутом временном измерении, а значит, и ценности у него намечаются другие. Итак, ехать. Куда? Конечно, к тётке в Б.

И вот плацкартный вагон, вторая полка, приспущенное оконное стекло, пожилая супружеская чета на нижних полках. Очень скоро Вик заметил, его восхитительная идея о скорости и другом измерении неприложима к его попутчикам. И это было первым неприятным открытием.

Пожилая женщина уже натянула лазоревый халат, туго увязав рыхлый живот поя­сом, условно, таким образом, разделив верхнюю и нижнюю части тела. Высокий мумиеподобный мужчина с замечательной головой, напоминающей отполированный толкач, упирался ею в Викторову полку. Было похоже, что супруги несколько дней перед отъездом постились; обилие быст­ро и со вкусом накрытого стола поражало. Свежие огурцы любовно резались вдоль, нож проворно насекал штришки, выжимая обильный сок, тут же сдабриваемый солью. По вагону поплыл праздник. Не было традиционных яиц вкрутую и колбасы. Зато размером с ладонь на одноразовой тарелке разместились котлеты с торчащей сбоку косточкой, чтобы не терзать вилкой и ножом, а откусывать кусочки, держа за упомянутую косточку. Какая-то рыба под маринадом, нежно алея, помещалась в широкогорлой стеклянной посудине. Мужчина принёс кипяток в металлическом термосе – куда было брошено что-то, отчего в купе и далее заклубился аромат, от которого Виктор мучительно и сладко чихнул, а после вовсе угорел. Супруги, не взирая на чих, совершенно не замечали полежальца и держали себя по-домашнему. Но реакция всё-таки воспоследовала:

– Парень, ты покуда не слезай, пыли напустишь, инфекции-то полно кругом, – ласково, не поднимая головы, промолвил мужчина.

– Ты, если захочешь поесть, после нас как-нибудь тут, – плаксиво поддержала его жена, обёртывая зачем-то термос махровым полотенцем и энергично его встряхивая.

Затем Виктору пришлось стать невольным слушателем семейных дел попутчиков. Оказывается, они ехали на свадьбу дочери в Читу.

– Я так прямо ей и скажу: «Ты что же, милая дочь, породу нашу шумилинскую на мышей вздумала изводить? – кипятился мужчина. (Выяснилось, что будущий зять мал ростом).

– Да, бог с ним, если бы только это, –вторила супруга, – она же полностью попала под его влияние.

Было извлечено замученное чтением письмо.

– Вот, – голос у женщины стал визгливым, а нижняя губа надменно и презрительно оттопырилась: «Серёжа считает, что нужно заниматься физическим трудом, после свадьбы мы уедем в сельскую местность. Он хочет заняться фермерством. И Серёжа говорит, что цены на продукты скоро станут совсем недоступными. И не потому, что где-то чего не хватает, просто работать никто не хочет. Все «вышли в люди». Развелась бездна паразитов. Он даже посчитал, какой процент на одного человека приходится учёных, актёров, секретарей, чиновников, подтанцовщиков, стриптизёров, охранников, массовиков-затейников. Он не имеет ввиду настоящих, их всегда единицы, он говорит про паразитов. Эта прорва необыкновенно прожорлива, самолюбива и амбициозна. Вся система воспитания порочна. Родители и школа бьются над проблемой внешнего воспитания. «Пойдёшь в дворники, – злобно-воспитательная страшилка для мальчиков; в ларёк продавцом – для девочек. Школьно-родительская система вызвала генетическое отвращение к физическому труду».

Мужчина вытер полотенцем лысину:

– Воспитали, называется, дочку. Отдаём за глупого человека, который даже не понимает, что кроме грубой физической силы, есть ещё дух божий, святой огонь, который отличает от осла или гада.
Я, к примеру, тебе это хорошо известно, всю жизнь оттрубил на стройке инженером производственного отдела. Одни благодарности. Ни в чём. Никогда. Боже сохрани. А физическим трудом и дома занимайся, если тебе так уж нужно. Физическим трудом может заниматься даже набитый дурак и преступник. Труд – это отличительное свойство раба и варвара, а огонь (он приосанился) дан в удел немногим, – глаза его блистали, его замечательная голова покачивалась, бросая светлые блики. Взгляды, бросаемые на Виктора, просто требовали одобрения.

– И в нашей родне есть, кем гордиться, – подхватила супруга, – дед – кадровый военный. В войну закончил две академии. В 1945 году направили в уже освобождённый Калининград помощником военного коменданта... Правда, – хихикнула она, – до женского пола был большой охотник. Ну, и правду сказать – орёл, красавец. Благодаря влиятельным женщинам всю войну и проучился. Жена, бывало, скандалит из-за его амурных дел, а он крысится: «Ты что хочешь, чтобы меня на фронт упекли?»

Мужчина неодобрительно покрутил светозарной головой:

– Это ты ни к чему. Это к делу не относится», – и опять прищурился на Виктора.

– Так он ещё и стихи писал. Про любовь, – примирительно добавил лазоревый халат.

Виктор от всей души пожалел неведомых ему молодожёнов и стал думать, о каком-таком святом огне бубнил лысый. А мысли низкорослого жениха ему не только понравились, но и оформилась как-то молниеносно смешная мысль о новой науке, которая бы занялась изучением этих самых паразитов – это будет общественная или социальная микробиология. И тут же шутливо сформулировал её основной закон: «Время существования цивилизации (отдельно взятого государства) обратно пропорционально количеству людей-паразитов». Виктор громко и заразительно захохотал. Нижняя полка окрысилась, потом слабо взвизгнула и затихла.

А мальчик вдруг догадался, понял своё состояние. Будет несправедливо сказать – во всём городе, а может, и во всём, – он не знал ни одного честного человека. Отец его – архитектор – даже не скрывал, что берёт взятки. В отличие от всех (он так считал) ему дают из уважения к его душевным качествам. А это совсем другое дело. Отец говорит, что есть два-три человека, которые не берут взяток; так те с высоты своих достоинств, а в конечном счёте обиды – были надменны, холодны, подавали два пальца, отличались узостью суждений, крайней обидчивостью. Им хотелось, чтобы весь мир знал, что они не берут взяток и воздавал им должное каким-нибудь способом. Поезд, между тем, остановился на узловой станции. Пассажиры потекли на выход, облепили стройный ряд рыбных торговок. Виктор, увлечённый социальной микробиологией, не тронулся с места.

Вдруг лёгкая тёплая волна коснулась лица. Виктор поднял глаза – и обомлел. В проходе стояла девушка. Вагон был полупустой, но она уже опустила сумку на боковой столик.

– Садись, садись. Не занято, – пробурчали нижние полки, разглядывая новую попутчицу со сдержанным любопытством уставших от друг друга и настрадавшихся замкнутым пространством. Женщина уже шарила ногами в поисках тапочек и завела душевно: «Далеко ли...» Широкая спина проводницы на некоторое время прервала общение. Но то, что вновь открылось, было ещё удивительнее. Пожилая ласково гнусила: «Куда? Зачем?» Здесь же игриво пищала с тонким расчётом сразу всё и узнать: «Это как же жених одну отпустил такую красавицу?»

Девушка подняла глаза от сложенных тонких рук и устало сказала, нет, попросила: «Извините, я хочу помолчать». Женщина выпучила глаза, поёрзав, снялась и отправилась к концу вагона.

Не было нужды разглядывать её всю по отдельности. В ней всё было тонко, умно и мило. Она сидела боком к окну, затенённому казённой шторкой. Солнечный луч, пробиваясь сквозь шторку, обливал мягким светом её прямые золотистые волосы, спадавшие на плечи. Потёртые джинсы, свободная футболка и плетёнки составляли наряд. Опасаясь, видимо, новых атак соседки, достала потрёпанную книжку и делала вид, что читает, хотя внимательному глазу был виден скользящий взгляд, не цепляющий строк, ушедшего в себя человека. Проводница вручила Виктору билет, буркнув: «На следующей». Пора было себя обнаруживать. Хотелось спрыгнуть с полки легко, изящно. Боясь напустить инфекции, пришлось сползать задом. И это волновало. Сердце билось так легко, как бьёт крылышками мотылёк, приникший к цветку. Отступив к соседнему купе, Виктор поправил брюки, снял сумку и стал думать – куда же ему сесть на оставшиеся сорок минут. Сесть напротив девушки не смел, кроме того боялся хищных стариков. Вдруг она обернулась и рукой показала напротив себя. Он сел, она продолжала делать вид, что читает. А он понял! В человеке всё накапливается: и ненависть, и любовь. А потом обрушивается в самый неподходящий момент. Прошла минута, другая. Она не глядела на него, а он глядел не в лицо, а на руки. Потом бросила мгновенный косвенный взгляд и вновь опустила глаза.

Вот когда взвилась та завеса, заслоняющая счастье, его лучезарный лик. Ещё подумал он о времени. О, это оказывается коварная и непостоянная штука. Не по часам живут, а по событиям. А мысль-то и есть та искомая машина времени, снующая со световой скоростью.

Виктор опустил голову на ладонь и сквозь щёлки пальцев с замиранием сердца смотрел на спутницу. На этом быстро менявшемся лице всё было понятно: вначале оно приняло защитительные оттенки; надменное и слегка презрительное, вдруг повелительное сменилось выражением осторожности и робости. Смуглое круглое лицо с небольшим тонким носом, почти детскими щёчками лёгкими движениями, наклоном головы вдруг стало изображать лёгкое беспокойство, почти электрические подёргивания. Разряд проскочил, малое пространство заискрило. Общение пришло, но, как это бывает в идеальных случаях, оно происходило на уровне мыслей. И слава богу! Мысли намного нежнее, добрее, тоньше. Облекаясь в слова, они грубеют, теряют оттенки и глубину.

Любовь – это революция; привычный строй жизни разбит в одно мгновение, молодость взлетает на баррикады. И чтобы там её впереди ни ожидало – несчастья, тревоги или новая жизнь, – всему она шлёт свой восторженный привет.

А поезд мчался, проскакивая гулкие туннели, полустанки. Погружаясь в гремящую темноту, Виктор ловил в бликах глаза напротив. Ему казалось, что она тоже глядит внимательно и ласково. Время выкинуло очередной фортель – оно помчалось, как злобная собака. За окнами всё засуетилось, замелькало, пролетели речки под звонкими мостами, дома, какие-то развалюхи, стройные коттеджи.

Поезд замедлил ход. Виктор умоляюще посмотрел на девушку, взял сумку и пошёл, ежесекундно оглядываясь. Опущена подножка. Стоянка две минуты, сейчас в окно он увидит её ещё раз. В оглушительной тишине беззвучно тронулся поезд. Вдруг в тамбуре появилась девушка. «Барбариска, собака...» – донеслось убывающим звуком.

• Расскажите об этом своим друзьям!