Аукцион (отрывок из рассказа)

...Чуть засерело небо, поднялись, прислушались. Не догадавшись поздравить друг друга с праздником Победы, разбрелись по намеченным с вечера маршрутам. Борис спешно, целенаправленно, Вовка осторожно, на носочках. Хрустел под ногами подмороженный за ночь покров, независимо что: трава, листва, снег, ягода... Вовка увидел ветхий скелет белоклювой птицы. Стало ясно; не первый год происходят на этом ягоднике трагические баталии.

Цокнуло впереди и довольно близко. И снова, но уже дважды. Володя понял, что звук исходит сверху, а на пути лишь два дерева: кедр и свалившаяся в его объятия старая тёмная берёза.

Перекличка птиц продолжалась, разрасталась, приобретая оттенки воинственности. В момент песнопения, просчитав по секундам его продолжительность, и следовало проскочить по земле несколько метров. Сложно было назвать пением бульканье, клокотание, хрип. Казалось, больная туберкулёзом птица освободится сейчас от мучающей её жидкости и успокоится – выздоровев.

Вовка уже видел птицу. Сердце учащённо билось, думалось о том, кого из родни он позовёт на жаркое и, конечно, Бориску. Вовка сел, поставил локоть левой руки на колено...

Неожиданно птица сорвалась с места и спланировала на поляну, отлетев от охотника метров на пятьдесят. Туда же с противоположной стороны опустился глухарь-соперник. Там они, не переставая, шипели друг на друга, чем-то, вдобавок, скрипя. В изменившейся ситуации Вовка решил стремительно ползти к месту побоища.

«Если даже один из самцов услышит его приближение, то другой ещё какое-то время будет инстинктивно решать, куда себя определить»? – думал Вовка. Он вновь, промочив одежду, приблизился на расстояние выстрела, сожалея; что у него лишь одностволка.

«Может, другой и не заметит потерю соперника»? – хотелось Вовке. «Может, птицы в приливе любви, при исполнении серенады, и выстрела не услышат»?

Володя прицелился в одну из птиц, которая кружила, выпустив вперёд одно крыло.

В это время выстрелил Борька.

* * *

Плотно позавтракав, в приподнятом настроении выходили к железнодорожной линии. Вовка шёл первым с мешком за плечами. Именно в его дерюгу были сложены убитые птицы, канистра с недопитым молоком, разобранное и завёрнутое в полотенец ружьё. Всё содержимое стукало, лязгало, хлюпало.

Из расширившейся на поляне тропы Вовка увидел зелёную краску пассажирского вагона и отметил для себя, что это никак не может быть вагоном пригородного поезда. Вагоны постройки довоенной поры, вращающиеся в местных поездах, были другой модификации. Борька, увидевший вагон из-за спины друга, подтолкнул последнего:

– Гоним! Пригородная подошла!

– Да не пригородная это. Это какой-то другой поезд. Пассажирский.

– Ну и чё! Остановился здесь, остановится и на станции. Заскакивай!

Первая дверь, в которую хотели войти, оказалась замкнутой, зашли в третью по счёту.

– Вот повезло-то, – улыбался Борис, – и за билет платить не надо.

– Не спеши радоваться. Сдадут в милицию в Мысовой, греха не оберёмся.

– Не трясись. Скажем что корреспонденты из газеты «Правдами и неправдами», а всё равно доедем, – Борька для солидности повесил на грудь фотоаппарат «Вега».

– Мы с тобой больше на партизан похожи, чем на корреспондентов... Если до милиции дело дойдёт, то и оружие конфискуют. Я ещё и несовершеннолетний.

Поезд на большой скорости проходил мимо домов горе-пассажиров, те лишь молча вздыхали.

Зачем надо было проводнице заглянуть в тамбур, парням не было понятно. Они не шумели, не разговаривали.

– Здрасте! – перездоровались все от неожиданности, и оторопели тоже все.

– Вы, э, это как тут? Я вас, э, это... Вы у меня куда едете?

– Теперь уже до Мысовой.

– А, позвольте узнать, откуда.

– Из тайги. Мы заблудились, а по времени, где вы остановились, должна была стоять пригородная. Вот мы поднажали и подскочили.

– Ого. А долго блудили-то?

– Мы? – Вовка оказался в роли объясняющего. – Не. Не заблудились, в смысле, а попутали ваш поезд, с нашим. Вы же здесь не должны были стоять, а пригородная – должна. Мы заскочили, а вы поехали. Мы вот на этой станции живём...

– Да, дела. И дверь не замкнутой была?

– Ага.

– А деньги-то у вас есть?

– Нет, зачем они в лесу. У нас омуль есть, солёный.

– Омуль? Вы на омуля охотиться ходили? Или, как это у вас называется? Омуля убили?

– Омуль мы на еду брали, а убили мы глухаря.

Последняя Вовкина фраза почему-то расстроила Бориса, он стал пинать болтуна по лодыжке.

– Ой, покажите, кого убили.

– Нельзя, – отрывисто запретил Борька, – фарта не будет.

– Ну, пожалуйста, мальчики, – стала подлизываться не старая ещё проводница. – Холодно тут, на побережье Байкала, а вы отважно по тайге бродяжничаете. Не только по тайге, а и по моему вагону шастаете.

– Мы в вашем тамбуре даже с ноги на ногу не переступили. Покажи птицу, Вовка! – продолжая злиться, распорядился Борис.

– Щас. А омуля вам приходилось видеть? – спрашивал Вовка, присев к мешку и развязывая его. Развязав, достал сначала тушку голубя.

– Такой маленький? – удивилась проводница. Это, наверное, омуль будет, глухарь, он большой.

Улыбаясь, Вовка достал, держа за шею, красивую, крупную птицу.

– Ого! Ну, это годится, это я забираю.

Борька грудью навалился на глухаря, а, следовательно, на Вовку:

– Никто не заберёт. Она денег стоит и немалых. Здесь кило пять мяса. Меня отец из дома выгонит, если я без добычи вернусь.

– А не надо было в поезд заходить без спроса и без билета. Я вам рубль дам. Даже три, в честь праздника.

– Не надо нам только... – договорить Борис не успел, в тамбуре показалась спина официантки. За собой официантка катила полупустую раздаточную тележку.

– Ух ты! – удивилась работница общепита, – с праздником, ребята. Артисты что ли? Это птичьи чучела?

– Сама ты... артистка. Мы на коррес­пондентов учимся, – врал Борька.

– А я училась в театральном училище. Я сразу поняла, что вы спектакль про партизан ставите. Талантливые дети, вон и палка у вас на ружьё походит.

– Да вы откуда такие берётесь, непонятливые? Вот, вот, – Борька достал из патронташа патрон, заряженный пулей, – пистон даже не пробитый...

– Я всё поняла, ребята. Давайте я дам вам за глухаря плитку «Гвардейского» шоколада, пачку печенья «Крокет» и две бутылки лимонада. Вас же двое. Даже две шоколадки, в честь праздника. Я своих, ресторанских, удивлю праздничным ужином.

– Здравствуй, подруга. Лучше я накормлю своих коллег проводников отваром царской курочки. Я ребятам пять рублей предлагала, а ты за шоколадку хочешь птицу купить.

– Ребята, возьмите всё, что предложила, плюс десятка сверху.

– Размечталась. Я их посадила, я их везу, а она птицу перекупить собирается. Ребята, проходите в вагон, червонец с меня.

– Не пойдём.

– Тогда оплачивайте мне проезд в пятикратном размере. Я посмотрю, сколько километров вы проедете, и квитанцию выдам. Ещё и ревизорам оплатите, если те подсядут...

В это время в тамбур вышел полный мужчина неопределённого возраста. На нём были надеты серые брюки с алыми лампасами, которые не смотрелись с тапочками и синей майкой. Большой живот поддерживали хлипенькие, узкие подтяжки.

– Ба, партизаны объявились. Кто такие, докладывайте. Вы с охоты, похоже. И не жалко вам такую красоту истреблять? Я, бывало, тоже убью кого-нибудь, из дичи, разумеется, а потом жалею. Даже запивал от жалости. Особенно коз жаль. А у вас он один, или ещё есть?

– Нет у них ни одного. Я уже купила у них петуха, – говорила проводница, настойчиво подталкивая Бориса в вагон. – Вы вон того цыплёнка покупайте, – показала хозяйка вагона на голубя, – под такую дичь пить не захочется.

– А чего это ты за детей решаешь, может, они примут мои условия?

Очевидно, официантка действительно училась в театральном училище: красивая, фигуристая, с милой улыбкой. Борьку потянуло приблизиться к ней.

– А за сколько рублей продали? – поинтересовался военный, чьё звание мужички-лесовички тогда определить не умели.

– Не продали. Мы не обязаны... – бурчал Боря.

– Молодцы, воины! Сегодня мужской праздник, и мы, мужчины, должны делать покупки своим женщинам. Я сейчас пошлю свою половину, она отсчитает вам двадцать рублей.

– Нет, – почти заорал Борька.

– Двадцать пять... – повысил ставку генерал. – А вы поможете мне сохранить птицу в вашем холодильнике, – обратился военный к работнице общепита.

– И не просите даже, господин солдафон, – нахамив, официантка открыла дверь в междувагонное суфле.

– Отстаньте от меня. У меня мама болеет, ей пища диетическая нужна. Мама моя воевала. Правда, правда! Она на Халхин-Голе воевала, снайперам. Она для начальства и для санчасти куропаток стреляла. А сама всегда голодная была. Я маме подарок должен сделать, как будущий защитник Родины – бывшей защитнице.

Борька врал реально, словно опытный корреспондент. А в мозгу у Вовки постоянно вертелось иностранное слово. Вспомнить его конкретное звучание, до сей поры, было некогда.

Пролетели вколоченные под колёса двадцать семь километров пути, и поезд подползал к остановке. Ушёл в вагон генерал, жуя не подожжённую папиросу. Проводница, с низко опущенной головой, протирала наружные поручни. Она попрощалась с охотниками по­доброму, как и подобает порядочным людям.

– Жалко, что мы быстро домчались, пятьдесят рублей моему папе во как пригодились бы.

– А кто пятьдесят предлагал? – спросил Вовка, засомневавшийся: не прослушал ли он чего-то из разговоров.

– Я же говорю, жалко, что быстро доехали. Ехали бы ещё, рядились и дальше.

Парни перешли железнодорожные пути и подошли к нечётному парку отправления. Первый же машинист тепловоза, не дослушав рассказа про Халхин-Гол, пообещал, что высадит их в месте проживания.

Дорогой Борис с тоской в голосе рассказал о том, как болтливый Вовка чуть не продал какому-то чучелу в переднике натуральный деликатес.

– Аукцион вам устроили, – сказав это, машинист напомнил Вовке забытое иностранное слово.

• Расскажите об этом своим друзьям!